Страница 13 из 108
Калина даже с некоторым сочувствием глядел на внешне схожего с ним человека, хорошо понимая механику этих неожиданных, как смена погоды в горах, психологических перепадов; там то солнце, то дождь, здесь — то уверенность, то подавленность.
— Срок — сентябрь, — задумчиво проговорил генерал Роговцев, когда капитан Калина явился к нему с обязательным ежедневным рапортом, — На беду, немцы, как принято говорить, не выходят из графика. Пока что… Взгляни–ка, Костя, сюда, — он раздернул шторы из плотной, темной ткани, скрывавшие от постороннего взгляда огромную, густо помеченную флажками карту Кавказа, занимавшую почти всю стену. — Положение наше действительно тяжелое. Тебе, как «герру Шееру», знакомство с реальной обстановкой на фронте необходимо и очень важно. Противник наступает словно по расписанию, идет как поезда на железной дороге. Пока что…
— Неужели? — взволнованно спросил Калина.
— Хуже некуда… Перевес у немцев значительный, но наши бойцы стоят насмерть на каждом рубеже, и потери врага в живой силе и технике — огромны. Вот небольшое свидетельство, неотправленное письмо одного из альпийских «эдельвейсов», уже нашедшего свою гибель на Кавказе: «Вы даже не можете себе представить, что тут творится! Кошмар, какого и во сне не увидишь. Я докатился до того, что на живых земляков смотрю будто на покойников. Дорогие родные! Заклинаю вас прислать мне какой–нибудь талисман. Только, ради бога, побыстрей! Я буду усердно молиться, лишь бы остаться живым в этом пекле…» Вот как запели! — снова усмехнулся Роговцев. — Твое задание, Костя: подробно знать о планах и намерениях врага…
…Капитан Калина подставил руку под холодную струю крана, размял ее, растер и снова сел за осточертевшую писанину.
Чудовищно фальсифицированная древнегерманская мифология и безжалостно препарированная всемирная история — все переплелось в одну липкую коричневую паутину. Милитаризованные легенды о немецких богах, эпос о Нибелунгах, сказание о Вальпургиевой ночи поразительно вплетались в гиперболизованную историю древних фюреров. В геополитике и философии, истории и литературоведении — всюду проросла рыжая борода Барбароссы, и всюду она была направлена в одну сторону — «нах Остен».
…Капитан Калина не имел права ошибаться. Времени было в обрез, и все возможные случайности надо было продумать заранее. Это исследователь имеет право на эксперименты, даже на ошибки. Обнаружив, что пошел ошибочным путем, экспериментатор просто меняет направление поиска. Актер тоже сначала может сыграть свою роль неудачно: впереди еще много представлений. А у разведчика только одна премьера, и ошибается он только раз.
Ежедневно Костя поднимался засветло, и ежедневно ему не хватало времени. Он заучивал на память цифры и пароли, отрабатывал формы связи, учил новые правила и пометки, введенные немецким командованием, обновлял специальные знания по истории, тренировался в стрельбе, по два часа в день впитывал в себя зрелищные, хроникальные и сюжетные фильмы, некогда купленные или недавно захваченные, учился фотографировать и умело пользоваться киноаппаратурой, вел долгие беседы с Шеером, а вечером составлял обязательный отчет генералу Роговцеву и только после этого, совершенно уставший, садился за чтение писанины в шееровском дневнике и блокнотах… Хорошо еще, что немец не курил и не было нужды для полного правдоподобия «легенды» привыкать к папиросам, отравляя никотином непривычный к табаку организм.
А сегодня днем он вдруг почувствовал, что время пришло, что, возможно, ему остался еще только один напряженный день и одна бессонная ночь среди своих, а впереди — дни и ночи среди врагов. С чего возникло это ощущение? Может быть, с того, что генерал Роговцев познакомил его с радистом, старшим сержантом Иваном Сорокиным, веселым и охочим до работы парнем с Херсонщины? Он должен был стать его ординарцем. Его недостаток: несовершенное знание языка. Но это учли и решили, что Иван станет заикой. Положительное обстоятельство: уже дважды забрасывался в тыл врага и с успехом выполнял довольно сложные задачи, не теряясь в неблагоприятных, а порой и критических ситуациях. Или подобное ощущение возникало из вопросов, дополнительных вопросов генерала
Роговцева, которые следовало бы уточнить? Их было лишь три, и цифра эта тоже говорила о приближении окончания подготовки. Кто инструктировал Шеера в ОКВ[9] перед отправкой в действующую армию? Кто из немецких историков находится сейчас на оккупированной территории Советского Союза?
Знают ли они Шеера?
Сведения оказались важными.
Ответ первый. В 1938 году Кейтель и Геббельс — ОКВ и министерство пропаганды — одобрили «Соглашение о ведении пропаганды во время войны». Этим соглашением «пропагандистская война» приравнивалась по своему значению к войне, которая ведется «мит фоейр унд шверт» — «огнем и мечом», то есть оружием. В апреле 1939 года «Оберкомандо дер Вермахт» организовало отдел военной пропаганды, который возглавил генерал Ведель, подчинявшийся непосредственно штабу оперативного руководства ОКВ. Отдел занимался разработкой детальных пропагандистских мероприятий для каждой стратегической операции. Планы утверждает лично Гитлер, после чего они координируются с ведомством Геббельса, все ведущие сотрудники которого получили высокие воинские звания. Кадры сугубо военных пропагандистов готовятся в специальном учебном центре в Потсдаме.
Шеер: «Я имел инструктивную беседу непосредственно с генералом Веделем».
Ответ второй. Сейчас на территории, оккупированной немцами, находятся два известных в Германии историка: Теодор Оберлендер и Болко фон Рихтгофен.
Оберлендер! Перед войной, как исследователь «земельных просторов в геополитике», не раз посещал Советский Союз, разумеется, с «чисто научной» целью. Офицер «Абвер — Аусланда» — «абвера за границей». Гражданские должности — профессор аграрной политики и директор Данцигского института восточного хозяйства, после — профессор Кенигсбергского, а потом Грайфсвальдского университетов, в 1939–1941 годах — Директор Экономического института в Кенигсберге по изучению восточных государств.
Шеер: «Во время войны Теодор Оберлендер занимается изучением вопроса о национальном самоуправлении нецивилизованных народов, для чего на Кавказ привез будущего грузинского царя Багратиони — Мух–ранского».
Болко фон Рихтгофен. Ответственный сотрудник СС, зондерфюрер и офицер контрразведки. Ординарный профессор в Кенигсберге. Сейчас Болко фон Рихтгофен по специальному заданию военных служб и министерства иностранных дел находится с археологической экспедицией в районе Новгорода и Пскова, исследуя конфигурацию Чудского озера.
Шеер: «Болко фон Рихтгофен считает, что никакого так называемого Ледового побоища на Чудском озере никогда не было. Уже как зондерфюрер СС, Болко фон Рихтгофен сжег библиотеку Новгородского археологического общества и музей в Старой Руссе. А все ценное вывез в музеи Кенигсберга».
Ответ третий. С Оберлендером и Рихтгофеном герр Шеер не имел чести быть знакомым. Он для такого высокого взлета еще слишком мелкая сошка, к тому же учился в Берлине, а не в Кенигсберге.
Шеер: «Зато меня прекрасно знает выдающийся деятель министерства рейхспропаганды доктор Отто Дитрих».
Интуиция не подвела Калину. На следующий день, правда уже под вечер, в загородную усадьбу приехал на машине майор Анзор Тамбулиди. Как обычно, он уже с порога энергично сообщил:
— Все! Шабаш! Генерал приказал вам, Константин Васильевич, отдыхать. Спать — почивать, сил набирать и больше ничего не делать. Целые сутки. Представляете?
— Значит?..
— Вот именно, значит! Через сутки… Завтра вечером встретитесь с полковником Ирининым — и на самолет.
Глава шестая. ВАРВАРА ИВАНОВНА
В этот вечер, 31 августа, Варвара Ивановна не завешивала плотной рядниной окна, чтобы затем зажечь слабый мигающий ночник. Она вглядывалась в прохладные сумерки, которые густели с каждой минутой.
Мысли ее, горестные и потайные, словно растворялись в черном мраке. Они метались как немой вызов безжалостному моторному реву, как возмущенное возражение неотвратимой реальности, которой бессильно и упрямо сопротивлялось сознание. Горячее людское сердце не могло воспринимать горе хладнокровно и безучастно. Оно таило надежду, которой жило уже много вечеров, сменявшихся бессонными, изматывающими ночами. Надежда умещалась в два слова — сегодня придет. Но сегодня ли?