Завещаю вам жизнь.

— Вы ни разу не назвали иностранной державы, для которой работали- Разве Больц вам ее не назвал?

— Назвал. Англия.

— Значит, в начале европейской войны, вернее, при вступлении наших войск в Польшу, вы получили приказ ехать в Берлин?

— Да. Он сказал, что я должна ехать следом за Топпенау.

— Вам не назвали других имен?

— Нет.

— И не дали адреса радиста?

— Адреса радиста?

— Вот именно!.. Ведь границы были закрыты, связь вы могли осуществлять только по радио!

— Мне не дали никакого адреса, — устало сказала она. — Мне просто сообщили пароль... Я обязана была верить человеку, который явится по этому паролю — И еще-сведения, получаемые от графа, я должна была зашифровывать и оставлять в условленном месте.

— Что это за место?

— Дом моей матери по Франкфуртераллее. Там на черной лестнице, на втором этаже, стоит бак для мусора По средам, от восьми до девяти вечера, я должна была оставлять записки за этим баком...

— Каким шифром вы пользовались?

— Ключ к шифру - в дате победы английских войск при Трафальгаре. Дата выписывается и слова. Каждая буква имеет порядковый номер. В окончательном виде текст выглядит как бессмысленный набор цифр.

Хабекер быстро протянул ей карандаш:

— Напишите ваш псевдоним. Как он выглядел в этом цифровом обозначении.

— Вы мне не верите?

— Пишите! Вас это не может затруднить!

— Конечно!

Взяв карандаш, она написала на подсунутом листе бумаги шесть цифр.

— Так, — сказал Хабекер. — А теперь - дату битвы при Трафальгаре!

Она написала дату.

Хабекер сам подставил цифры.

Проверил: псевдоним был написан правильно.

— Хорошо, — сказал Хабекер. - Только версия старая убедить меня, что вам не дали адрес радиста.

— Вам придется поверить, — ответила она. — Уезжая в Германию, я предупредила Больца, что сама ни с кем встречаться не стану. Он заверил, что это не надолго-

Что мой адрес организация даст кому .ибо ишь в крайнем случае- Я даже не знаю, как осуществить связь. По радио или как-нибудь еще- Я предпочла вообще не знать ничего из этого.

— Допустим, - сказал Хабекер. Как долго вы пользовались тайником на Франкфуртерадлее?

— До конца сорокового года. Почему прекратили пользование? Я Убедилась, что мои записки никто не берет я приносила их и три записки лежало на месте.

— Когда вы восстановили связь?

— Я ее не восстанавливала. Не хотела восстанавливать. Я вообще хотела уехать из Берлина, устроиться где-нибудь еще.

— Но вам что-то помешало?

— Просто мне не хватило мужества... Я нашла хорошее место в Дрездене. И лечилась, кстати... Но граф Топпенау однажды позвонил и спросил, куда я пропала. Он сказал, что хочет видеть меня...

— Вы могли отказаться от встречи!

— Не знаю... Я боялась. Ведь у графа могли быть другие связи. И я пошла к нему...

— Зачем?

— Узнать, чем грозит его звонок.

— И что же сказал граф?

— Он возмущался договором о ненападении, заключенным с Россией. Критиковал английское и американское правительства. Говорил, что надо помогать союзникам... Я была возбуждена и восприняла это как намек на собственное бездействие- Спросила, что же мы можем делать? Граф ответил, что нужно регулярно сообщать все политические новости.

— Политические?

— Дд- Но ведь граф фон Топпенау дипломат!

— Продолжайте!

— Ну... Я промолчала. Граф спросил, передаю ли я его информацию. Я рискнула сказать, что передаю. И убеди лась, что он не знает о прекращении связи.

— Вы, конечно, сказали Топпенау, что связи больше нет?

— Нет, не сказала.

— Почему?

— Не знаю!.. Мне вдруг показалось, что самое страшное позади. Что о нас забыли. Просто потеряли нас. Ведь идет война!

В Германию никто не проберется, а человек, забиравший записки из тайника, может быть, призван в армию и убит!.. И надо ли графу все знать? А вдруг он захочет опять установить связь и использует неизвестные мне возможности?.. И я ничего не сказала. Сделала вид, что все идет по-прежнему.

— Вы хотите сказать, что обманули фон Топпенау? -спросил Хабекер.

— Пусть так... Я не считала это более тяжким проступком, чем то, другое... Вот и все. Но граф хотел, чтобы я осталась в Берлине. Он выражал опасения по поводу моих частых отлучек. Находил, что нерегулярность наших сообщений может быть превратно истолкована. Я понимала, что возражать нельзя. И согласилась на предложение фон Топпенау устроить меня в Министерство иностранных дел... Вот и все.

Хабекер потер руки.

— Вы могли бы сказать все это в первый же день своего ареста! — сказал он. — Почему вы запирались? Почему предпочли терпеть страдания? Она обхватила голову руками.

Но вы же подсунули мне какую-то телеграмму из Москвы! — почти простонала она. Я надеялась. что тут ошибка, и боялась, что меня могут провоцировать!..

— По той же причине вы молчали о Топпенау?

— Конечно! Какое отношение он мог иметь к Москве?!

Хабекер чувствовал, что продолжать допрос не имело смысла - Собственно, он добился своего

Значит, вы признаетесь, что были завербованы Эрвином Больцем для работы на Интеллидженс сервис в тридцать седьмом году. Признаетесь, что начиная с тридцать седьмого года регулярно помогали в фотографировании различных дипломатических документов, а с тридцать девятого года, переехав в Берлин, осуществляли связь между фон Топпенау и возможным радистом.

Признаетесь, что составляли шифрованные донесения для радиста и оставляли их в тайнике. Вы признаетесь в этом?

— Да! — сказала она. — Но я ничего не знаю ни о каком Брюсселе, ни о какой советской разведке! Я не имею к ним никакого отношения!

— Подпишите ваши показания, — потребовал Хабекер. — Можете прочесть.

— Наверное, вы записали правильно...

— Все-таки прочтите!

Она поставила подпись.

— Если понадобится, я вспомню все... — сказала она. — Я хотела. Я не понимала, как это страшно. Я пыталась уехать!

— Это вы скажете суду...

Он ей поверил, Хабекер!

Поверил всему, что она наговорила на себя!

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Жена встречала Алферова с тревогой.

— Ты нездоров, Сережа? — спрашивала она.

— Пустяки, — отвечал Алферов, но улыбка выходила неубедительная. — Немного сердце...

— Покажись врачу! Отдохни. Он обнимал жену:

— На фронте каждый час умирают люди, Катя. Наши товарищи. О каком отдыхе ты говоришь?

— А если ты болен?

— Ничего серьезного. Обойдется...

Нельзя было рассказать Кате о делах в управлении. Все нужно носить в себе и обо всем молчать. Знать и молчать. Или вот ссылаться на сердце.

Капитан Ольгин выполнил задание. Добрался до Берлина, до квартиры «Альфы», а потом и до лавочки Рипитшей. Теперь Ольгин находился в полной безопасности. Со дня на день от него ждали вестей из Танжера. А вот с Ингой Штраух обстояло плохо.

По приказу генерала Алферов и Васильев рассмотрели все возможные последствия ареста Инги.

Тот факт, что гестапо не начинало радиоигру, полностью исключал какую бы то ни было вину Гизеке. Если бы провал начался с Гизеке и тот рассказал бы правду, то Гизеке использовали бы в качестве радиста сразу. Значит, гестапо получило адрес Штраух из брюссельской телеграммы и никаких других доказательств у гитлеровцев поначалу быть не могло.

Что же они знают сейчас?

Все это оставалось загадкой.

— Вряд ли гестапо арестовало «Альфу», не проследив ее связей, — говорил Алферов товарищам. - Узнав адрес, ищейки Гиммлера конечно же установили пристальную слежку. И первым мог попасть под наблюдение фон Топпенау. Арестован он или не арестован? От этого зависит многое. Больц опасается за нет.

Так родилась мысль связаться с товарищами Австрии. Им поручили проверить, не случилось ли что-либо Семье фон Топпенау, проживавшей в Вене. Ответ был решительный. По сведениям австрийских товарищей, фрау Топпенау внезапно выехала в Берлин. Выходит что у ее мужа служебные неприятности.