Завещаю вам жизнь.

Он дал две недели сроку для наблюдения за обнаруженными агентами. Он требовал немедленно выяснить их связи и немедленно арестовать всех причастных к их деятельности лиц.

— Я знаю, что нарушаю правила игры, — сказал он Гиммлеру. — Но я не могу позволить, чтобы русские продолжали получать информацию в самый напряженный момент, когда решаются наши судьбы! Сейчас одна лишняя телеграмма может свести на нет усилия целой армии! Русские передатчики должны замолчать! И прежде всего берлинские передатчики! Хватит!

Но и об этом советник Редер рассказать не мог. Поэтому он ограничился сухим замечанием, что решение об аресте Инги Штраух продиктовано высшими соображениями имперской безопасности, и стал знакомить Хабекера с подробностями будущего дела.

Рудольф Хабекер узнал детали «брюссельской операции» и услышал имена Генриха Лаубе, Отто Крамера, Танненбаха, Адама Коцюбинского, баронессы Мей, Фрица Винкеля и еще многих, многих людей, чьи судьбы отныне находились в руках советника юстиции Редера.

Хабекер узнал также, что Москва получала благодаря этим людям своевременные и точные сведения о планах высшего германского командования, о передвижениях немецких частей, о всех дипломатических интригах Риббентропа, а также данные о новых образцах вооружения, будь то самолеты или танки.

Раскрывшаяся перед Хабекером картина оказалась столь мрачной, что младший штурмфюрер вышел от советника юстиции Редера ошеломленным.

Хабекер понимал: узнанное им — еще не вся правда, в ходе следствия разверзнутся новые бездны, и, может быть, по делу №495/92 пройдет лишь незначительная часть русских разведчиков.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

Три дня, полученные Хабекером для изучения дела Инги Штраух, оказались слишком небольшим сроком.

Изучая досье, Хабекер убедился, что не успеет ни собрать дополнительный материал, ни опросить людей, которых можно привлечь в качестве свидетелей, ни обдумать факты.

Из досье же следователь почерпнул весьма мало.

Хабекер еще раз внимательно просмотрел донесения агентов, следивших последние две недели за Штраух и другими лицами, подлежащими аресту. Между этими лицами и Штраух не было никаких контактов. Если агентам удалось установить, например, что Генрих Лаубе, лейтенант ВВС, служащий Министерства авиации, часто виделся с писателем Отто Крамером, с баронессой фон Мей, из чьих апартаментов велись радиопередачи на Москву, и с радистом Фрицем Винкелем, если агенты с абсолютной точностью установили, что фабрикант Адам Коцюбинский и советник коммерции Артур Танненбах также принадлежали к числу близких знакомых Лаубе и Крамера, то относительно Инги Штраух таких данных агентура не имела.

В деле вообще не существовало свидетельств, что Инга Штраух когда бы то ни было знала остальных членов раскрытого подполья.

Круг ее близких и знакомых оказывался совсем другим, и эти люди подозрений не вызывали.

А вместе с тем в телеграмме из Москвы имя Инги Штраух упоминалось рядом с именами Крамера и Лаубе. Значит, они все же осуществляли связь?! В пятницу. 11 сентября 1942 года, Хабекер попросил аудиенции у советника Редера.

Он доложил, что против Инги Штраух не имеется никаких улик, кроме телеграммы от 18 октября 1941 года, и еще раз просил отложить арест с целью продления наблюдения за подозреваемой, но снова получил категорический отказ.

— С Генрихом Лаубе и компанией кончено, — заявил советник Редер. — На днях Лаубе получил ложную информацию о типе нового истребителя и передал эту информацию в эфир. Оставлять Лаубе и его подручных на свободе нельзя и не имеет уже никакого смысла: они пойманы с поличным. Значит, следует арестовать и Ингу Штраух, хотя бы для того, чтобы она не могла предупредить Москву о провале по другой рации.

— Это ясно, — сказал Хабекер. — Но у меня нет конкретных данных об Инге Штраух. Совершенно очевидно, что она будет отрицать свою принадлежность к этой банде, а мне нечем ее опровергнуть.

Если упомянутый в телеграмме Генрих Лаубе оказался действительно агентом Москвы, то и Штраух является таким же агентом. Хабекер наклонил голову:

— Видимо, так, господин советник. Но в мою задачу входит, как я понимаю, раскрытие всех преступных связей Штраух и пресечение деятельности ее сообщников

— Имена ее сообщников вы выясните в ходе следствия. Кроме того, заговорят и остальные.

Надежда только на это, господин советник. Редер пошевелил бровями.

— Однако у вас есть хоть какие-нибудь предположения?.. Вы можете догадаться хотя бы, когда была завербована Штраух, кем и какие функции выполняла?

Хабекер медленно покачал головой.

— Я анализировал ее досье, господин советник. Само по себе пребывание Штраух в странах Восточной Европы еще ни о чем не говорит, хотя, если ее завербовали, то, конечно, еще в тридцатые годы. Может быть, в Чехословакии, а может быть, в Польше... Но среди ее польских знакомых нет врагов государства. А ее собственная работа тех лет может быть расценена лишь как положительная для рейха. Я просмотрел статьи Штраух. Тут все в порядке.

— Хм... Может быть, ее привлекли к работе уже здесь, в Берлине?

— Не представляю, кто бы это мог сделать и на какой основе.

— Может быть, привычка к комфорту, к роскоши и недостаток средств?

— У Штраух имелось небольшое состояние, господин советник. Она никогда особенно в средствах не нуждалась.

А шантаж на любовной почве? Она же собиралась замуж, а грешки наверняка были.

Думаю, это исключено. Предполагаемый любовник, этот доктор Хуберт, умер три года назад. Другие интимные связи Штраух неизвестны. А с нынешним женихом она знакома с тридцать девятого года.

— И три года не решалась выйти за него?

— К сожалению, этого не инкриминируешь.

Редер барабанил по столу пальцами с толстыми ногтями.

— Вы не думаете, что доктор Хуберт мог быть не просто любовником?.. Или что главная фигура здесь — нынешний жених, этот Карл Гауф?

— На Хуберта я послал запрос, — сказал Хабекер. — А Гауф... Правда, он католик, но- Выезжал из Германии только в оккупированную Голландию и в Словакию по служебным делам.

С родственниками и друзьями все в порядке. Служебная характеристика хорошая.

— Что он там делает в Министерстве иностранных дел?

— Ведает Словакией в отделе информации. Его словацкие встречи проверены. Ни с кем, кроме официальных лиц, отношений не поддерживал.

Редер выбросил на стол сжатые в кулак руки:

— И все же имя Штраух упомянуто в московской телеграмме!

— Да, господин советник, упомянуто, но ведь этого мало!.. Господин советник, я убедительно прошу держать меня в курсе всех показаний других арестованных!

— Само собой разумеется, Хабекер... Вы хотите спросить еще о чем-то?

— Да, господин советник... Скажите, господин советник, а не было ли сделано попытки дать ложную информацию Инге Штраух?

— Такая попытка была. Один из сотрудников министерства под большим секретом рассказал Гауфу о возможности посылки секретной миссии в Лондон.

— И?..

— К сожалению, ни в одной из перехваченных телеграмм этой информации для Москвы нет. Может быть, она еще появится.

Хабекер пригладил серые волосы, слабо улыбнулся:

— Если вы позволите, господин советник... Я думаю» что эта информация в эфир не пойдет.

— Почему?

— Я вспоминаю ваши слова, господин советник. Слова о том, что Инга Штраух — резидент, которого берегли на случай провала остальных. И если это так, ей незачем выходить в эфир до ареста группы Лаубе... Разрешите, я доскажу, господин советник?

Простая логика... Допустим, Штраух завербована еще в тридцатые годы. Ей дают задание войти в полное доверие видных лиц и ничего больше не предпринимать, пока она не получит определенного сигнала... Группа Лаубе все эти годы работает, давая достаточную информацию. Ингу Штраух берегут. Затем где-то летом сорок первого года группа Лаубе почему-то утрачивает связь с Москвой. Москва некоторое время ждет, пытается, может быть, забросить связных, но эти попытки успеха не приносят. Между тем Советы задыхаются без разведывательных сведений. Сведения кажутся тем более необходимыми, что во временном успехе зимней кампании под Москвой советские руководители видят залог будущих боевых успехов.