Страница 2 из 57
Как же можно забыть тот холодный январский вечер?!
Как можно поверить, что «Француз» заговорил?!
Но отметать подозрения она не имела права, как вообще не имела права на малодушную сентиментальность: пытать в гестапо умели.
Машина вырвалась на площадь. Она узнала Александер плац. Так. Значит, полицейпрезидиум. Въехали под арку длинных, узких ворот. Во внутренний тесный дворик.
Их машина была не единственной. Одетых как попало людей выталкивали еще из четырех.
Ни одного знакомого.
В ней сразу проснулась надежда.
— Быстро! — занервничал агент с глазами-дырочками.
От толчка в спину едва не потеряла равновесие. Сделала несколько мелких шагов, выпрямилась.
Агент показывал дорогу.
Подняла голову, пошла за ним по черному, мокрому после недавнего дождя асфальту к обитой коричневым дерматином двери в красной кирпичной стене.
Полутемный коридор привел в огромную комнату, освещенную тремя лампочками без абажуров. В комнате длинные канцелярские столы, деревянные скамьи без спинок. За столами полицейские чиновники, на скамьях, охраняемые агентами, одетые как попало люди.
Агент с глазами-дырочками указал на отдельную скамью, подошел к пожилому чиновнику с блестящими залысинами.
Чиновник при первых же словах агента поднял голову, поглядел на нее. Поднялся.
— Одну минуту — сказал он агенту. Уходя, боком, по-птичьи, еще раз взглянул на нее. Это обеспокоило. Они ничего не знают! - сказала она себе. - И не могут знать!
Сидела прямо, сжав губы.
Напротив скамьи, в простенке между узкими окнами, висел поясной портрет Гитлера: правая рука судорожно сунута за борт френча, в крысиных глазках ненависть и затаенный страх, большинством принимаемые за решимость. Портрет обреченного.
В комнату ввели высокую белокурую даму в норковом манто и низенького упитанного мужчину в зеленой охотничьей куртке поверх сиреневой шелковой пижамы.
Мужчина был незнаком, в даме она узнала одну из самых модных танцовщиц.
Осторожно перевела дыхание, скрывая облегченный вздох: хватают кого попало, значит, ничего опасного...
Танцовщицу повели в дальний конец комнаты, «охотника» усадили неподалеку. Они встретились взглядами.
«Охотник» посмотрел, словно сфотографировал. Сделал снимок — стал безразличным, отвел глаза — чистые, серьезные. Глаза товарища. Что же случилось?..
Вернулся чиновник с блестящими залысинами. Не один. За ним шагал худосочный юнец в черном мундире.
Агент с глазами дырочками щелкнул каблуками. юнец, обшарил ее взглядом. Так точно, - отрапортовали глаза-дырочки.
— бумаги изъяты?
— Все здесь...
Юнец провел рукой по гладким русым волосам- со мной, - сказал юнец.
— Входите.
Она вступила в клетушку, некое подобие приемной, но совершенно пустую, глухую. В клетушке имелась еще одна дверь, и юнец нажал на ручку.
— Сюда.
За дверью открылся длинный кабинет. От порога в кабинет вела серая дорожка. Дорожка утыкалась в широкий стол, перед которым одиноко стоял обычный венский стул. В правом углу кабинета — приземистый сейф, в левом — окно с решеткой, прикрытое зелеными портьерами. У окна, спиной к нему, человек среднего роста в штатском. Возле самой двери, слева, маленький столик с табуретом для секретаря или как это здесь называется...
Лампы не горели. В кабинете плавали сумерки.
— Идите! — приказал юнец.
Сам он, прикрыв дверь, уселся за маленьким столиком.
Она осталась стоять на серой дорожке. Человек у окна тоже не двигался, разглядывая ее.
Потом медленно поднял руку, щелкнул выключателем. Под высоким потолком вспыхнула яркая лампа. Она увидела наконец лицо человека у окна.
Серое лицо служаки, редко бывающего на воздухе. Редкие серые волосы. Морщинистый кадык. Серые зубы. обнажившиеся в деланой улыбке.
— Ну, вот и мы, фрейлейн Штраух! сказал человек с серым лицом.
Он направился к столу, положил на зеленое сукно костлявые кулаки, выжидательно взглянул на нее. потом на венский стул.
Вы следователь? — резко спросила она.
— Совершенно верно. Садитесь.
— Я протестую против моего задержания и требую объяснить, почему меня арестовали? — не повышая голоса сказала она.
Человек с серым лицом покачал головой:
— Не волнуйтесь, фрейлейн Штраух, — сказал он и опять показал зубы.
— Я требую, господин...
— Хабекер. Рудольф Хабекер, фрейлейн Штраух.
— Я требую, господин Хабекер, немедленно предъявить доказательства моей мнимой вины.
Хабекер стоял и тер руки. Кожа у него была сухая, шелестела. Потом следователь подергал себя за указательный палец левой руки, щелкнул суставом, улыбнулся.
Она поняла: какие-то доказательства у следователя есть.
И сразу вспомнила совет Эрвина: в беде не мучить себя догадками. Ни в коем случае! Полиции только того и надо, чтобы человек начал метаться в поисках ответа, где совершена ошибка. Нервы сдают, из тебя выкачивают все, что нужно, а иногда и сверх того. Так тоже бывало.
Не метаться! Догадки — область госпожи Анны Краус. Надо ждать, пока нанесет удар гестаповская крыса. Тогда все станет ясно.
— Я просила предъявить доказательства, — еще раз твердо сказала она.
ГЛАВА ВТОРАЯ.
Еще три дня назад, 9 сентября 1942 года, служащий IV-A реферата II отдела госбезопасности Германской империи криминаль-комиссар Рудольф Хабекер даже не догадывался о существовании некой Инги Штраух.
* Юр известная берлинская гадалка тех лет.
Как все сотрудники отдела, он, конечно, ощущал нервозность обстановки. Видел, что начальника реферата советника юстиции Редера непрерывно вызывали к телефону, знал, что руководителей служб собирал рейхсфюрер Гиммлер, случайно подслушал разговор, в котором упоминались шепотом имена Шелленберга и Канариса, и, как все, догадался: случилось нечто ужасное.
Откуда-то просочилось и пошло гулять выражение «Красная капелла»*. Утверждали, будто так выразился рейхсфюрер и что речь идет об огромной разведывательной сети русских, о русских радистах, засевших в узловых звеньях государственного аппарата.
Но толком никто ничего не знал.
Утром 9 сентября Хабекер, как всегда, явился на работу ровно в девять. Следствие по делу двух офицеров, подозреваемых в связи с Интеллидженс сервис, подходило к концу.
Хабекер подсчитал: сегодня среда, работа над обвинительным заключением займет остаток недели, стало быть, ему выпали спокойные дни.
Однако во втором часу Хабекера неожиданно вызвали к советнику Редеру.
Редер, полный, седеющий, выглядел мрачным: пористая кожа большого лица пожелтела, под глазами набряк ли черные мешочки.
Выслушав доклад, Редер не кивнул, выражая одобрение, и не пошевелил бровями, выказывая недовольство, а лишь переставил на другое место бронзовое пресс-папье и неожиданно приказал передать написание обвинительного заключения другому чиновнику.
«Красная капелла» — название, измышленное гитлеровцами для обозначения мифической, никогда не существовавшей разведывательной организации. В настоящее время название «Красная капелла» и бредни о ней подхвачены реакционными кругами на Западе с целью разжигания шпиономании.
Хабекер ощутил укол самолюбия, встал, чтобы сказать: «Слушаюсь!*, — но Редер взглядом остановил подчиненного.
— Вам будет поручена другая работа, — глухо сказал Редер. — Более необходимая и важная.
Хабекер выпрямился на стуле.
Редер из-под бровей изучал его немигающими глазами.
— Что вы слышали о «Красной капелле*? — в упор спросил Редер.
Хабекер на миг замешкался.
— Не лгать! — предупредил советник юстиции.
— От штурмфюрера Гинце я слышал, будто речь идет о русских шпионах, — отрапортовал Хабекер.
— Точнее.
— Ничего больше, господин советник.
Редер несколько секунд продолжал смотреть Хабекеру в глаза, потом, видимо, поверил. Взял остро отточенный карандаш, записал что-то на чистом листе бумаги. Наверное, фамилию штурмфюрера Гинце. С минуту смотрел на бумагу.