Страница 31 из 47
В Лёнькином строю раздавались противоречивые реплики:
— Во дает Чепай!
— Да какой это Чепай? У Чепая — усы!
— Тебе он что — таракан? Сбрить не может?!
— Так что теперь — по домам, что ли?
— Как знаете, а это контрреволюция! Вот не ожидал от Чепая!
— Да какой это Чепай, у Чепая усы!
— АясЧепаем...
— Разговорчики в строю! Нале... во! Шаго... м-марш! Держать строй! Левое плечо вперед! Прямо!
Не обращая внимания, куда его влечет строй, Лёнька маршировал, и в голове его, как горошина в горшке, перекатывалась и гремела одна мысль: как же так? Герой, пламенный ленинец — и пошел на поводу у анархиста Махно? Получается, Чепаев не за революцию, а наоборот?
Второе острое разочарование за одно утро.
— Ну что? — спросил марширующий рядом Перетрусов. — Вот он, твой Чепаев. Ты-то думал, он за красных, а оказалось, что он вовсе даже не за, а против.
— Заткнись.
— Да ты что, не понимаешь? Это судьба! Она тебя ни к белым, ни к красным, ни к Чепаю не пускает. Каждый сейчас сам за себя. Нельзя счастье всем дать, тем более —даром, иначе это не счастье.
— А что — счастье?
— Счастье — это когда у тебя есть, а у других — нет.
— Отстань, это только буржуи так думают.
— Что ж ты несговорчивый такой?
— Вот и найди себе сговорчивого.
— Не могу. Мой талисман на тебя указывает.
— Засунь себе этот талисман куда-нибудь поглубже!
В общем галдеже было не разобрать их разговора. И если на улице стоял гул, то в казарме и вовсе гвалт, как на вороньей свадьбе. Насколько понял Лёнька, курсанты недавно прибыли из Уральска в качестве подкрепления и толком не успели познакомиться, так что затеряться среди них было несложно.
— Я от тебя не отстану, — сказал Богдан.
— Сгинь, без тебя тошно.
— Обед!
Богдан тотчас исчез. Видимо, он тоже весь вчерашний день был голодным.
Чепаев
После выступления из Чепаева будто все силы улетучились. До знамени он прошел бодро и подразделения проводил, отдав честь, но едва они разошлись, Василий Иванович в изнеможении сел на крыльцо и уставился перед собой.
— Чепай, ну ты!.. — восхитился Петька, но начдив перебил его:
— Устал я что-то, Петр Семенович, — тихо сказал он. — Сердцу холодно.
— Ты чего? Ты ж этот, как его... лев! Вон какую речугу задвинул, ажно небесам жарко стало. То-то всех завел!
— Это, Петька, не лев, это я сам. На такое дело людей надо честно звать, а не прикрываться волшебной цацкой.
— Неужто сам?
— А ты думал, зря я Фурману в рот заглядывал? Учиться, брат, никогда не поздно.
— Как же ты решился, Чепай? Не хотел ведь.
— Уйди, Петька, не мешай. Я думаю.
Подумать было о чем.
Если бы не Тверитинов, ни за что бы Василий Иванович не решился на этот шаг. Возвращение Аркани говорило об одном — он уговорил Махно и вез от него пакет. Хотя зачем был нужен пакет? Хватило бы самого Тверитинова.
Отказаться от запланированного еще весной означало предать Арканю, да и самого себя.
Это же означало и другое. Бойцы верят Чепаеву, и не потому, что он в руке льва сжимает, а потому, что заслужил доверие. Но одно дело — выступать против большевиков самому, а другое — людей за собой вести. Против белых воевать — это одно, это хлам из дома на помойку выбрасывать. С большевиками труднее будет. Чепай новой власти присягу давал. Теперь, обманувшись ее посулами, он восстал.
А бойцы — бойцы же не против власти идут, они за Чепаем идут. Значит, он один за них отвечает. Если ошибется и проиграет — всех бойцов под удар поставит, сам будет виноват в их гибели. Как такие вопросы решаются, Василий Иванович не знал. До сих пор он только в атаку ходил, политикой не занимался. Грязное дело оказалось — политика. Одному за всех решать.
Рядом присел Ночков:
— Ты понимаешь, на что дивизию подписал?
— Уйди, самому тошно.
— Это называется — государственная измена. Ты почему не сказал эти слова?
— Мне снова митинг собрать?! Сами не дураки, понимают, небось. А кто не понял, я им повторю, когда все в поход готовы будут. Ты со мной?
Ночков молчал.
— Помнишь, ты говорил, будто Колька Гумилев сейчас не воюет, а книжки издает? — спросил Чепаев. — Знал бы ты, как я ему завидую.
Ночков продолжал молчать.
— Да я понимаю — ты офицер, белая кость, ты к присяге серьезно относишься, а я чуваш безродный: хочу — даю слово, хочу — обратно беру. Я не против присяги иду, я против людей, которые от собственного народа этой присягой отгородились. Не пойдешь со мной — любись ты конем, не обижусь. Только не смей потом за моей спиной про меня гадости говорить, понял?
Чепаев встал со ступеньки, отряхнулся:
— Холодно становится. Пора уже теплые вещи примерять.
Перетрусов
«Казачок» сиротливо слонялся вокруг деловито жующих курсантов, видимо, так и не сумев отыскать себе ни котелка, ни ложки.
— Эй, пролетарий, иди сюда! — позвал Богдан. Он-то успел урвать кем-то опрометчиво оставленную без присмотра посуду и даже получить двойную порцию у кашевара.
Голод не тетка, и «казачок», хоть и не особо радостно, подсел к Богдану.
— На, пошамай немного, — бандит вытер ложку об штанину и протянул «казачку». — Не давись, не отниму, — сказал Богдан, когда «казачок» без благодарности начал жадно уплетать перловку.
Стук ложки о край котелка наконец стал пореже.
— Ну что, решил уже, с кем останешься?
— Отстань. Не с тобой, — с набитым ртом ответил «казачок».
— Вот никакой в тебе благодарности нет. Я тебя одел, накормил, в люди вывел, а ты со мной как с врагом. Даже как зовут тебя — и то не говоришь.
«Казачок» продолжал молотить челюстями, не обращая внимания на Богдана.
— Все на самом деле просто. Если я правильно понимаю, тот отряд казаков, от которого ты отбился, собирается напасть на Чепаева. Чепаев же собирается отсюда уйти. Ты можешь пойти с ним против советской власти, можешь остаться здесь и ждать, пока казачки тебя порубят в капусту вместе с этими жел- торотиками, а можешь уйти со мной. Между прочим, того усатого хмыря видел рядом со знаменем?
Впервые за последний час Богдан привлек внимание «казачка».
— Ага, вижу, что заметил. Так вот — он и нашим, и вашим.
— В смысле?
— Он же давно меня прикрывает. Так вот, он и красным гадит, и белым. Ты, небось, думал, что он только Чепаева предает? Так я тебе скажу — отряд,
с которым ты скакал, по его наводке сюда направляется. Бьюсь об заклад — когда белые начнут ночью красных резать, он тревогу поднимет. Все всех перережут, а Ночков сам-герой возьмет, что ему надо, и поминай как звали.
— А что ему надо?
— Давай баш на баш?
— А чего тебе?
— Имя свое скажи?
— Тьфу, пропасть, — рассердился «казачок», — я тебе девка красная, что ли? Имя он спрашивает!
— Я ж тебе назвался. Справедливо будет.
«Казачок» помялся немного:
— Ну, Лёнька Пантелкин.
— Вроде не врешь.
— Не вру. Ну, чего надо тому типу?
— Да бог его знает. Он не говорил. Вернее, говорил, но как-то так, неконкретно. Вроде нужен ему сам Чепай, за голову которого белые обещали двадцать пять тыщ золотом.
— Ни хрена у него не выйдет, — сказал Лёнька и снова принялся за еду.
— Почему?
— Потому что этот... как его?
— Ночков. Начальник штаба, между прочим.
— Вот тварь двуличная... — Лёнька на мгновение задумался. — А, вспомнил. Голова этого Ночкова сейчас больше на голову Чепая походит, чем у самого Чепая. Ты видел, какой он?
Богдан ухмыльнулся.
— Так что, ты со мной?
— Душегубствовать? Нет уж, это без меня.
— А если не душегубствовать?
— Тогда что? Замуж меня позовешь?
— Дурак!
— Еще бы не дурак, если сижу тут и с тобой разговариваю.
— Я говорю — тут скоро такая мясорубка будет, что я просто агнцем божьим покажусь...
— Не покажешься. Тут все умирать готовы, сами знали, на что идут. А ты безвинных людей жизни лишал.