Страница 19 из 47
На удивление, лось позволяет снять путы не только с задних, но и с передних ног, и, освобожденный, моментально уносится прочь, ненароком задев рогами забор.
От удара доски валятся в грязь, и за забором Богдан, теперь почему-то один, видит пожарище.
Дом выгорел почти полностью, остались только пара столбов и печная труба, вокруг которой ходит маленький ребенок, лет четырех-пяти, бесштаи- ный, чумазый, и не разобрать — парень или девка. Ходит и равнодушно, будто со сна, зовет: «Ма! Ма!» Чуть поодаль валяются обгорелые кости, и Богдан понимает, что это — сгоревшая мать. Богдан пытается взять ребенка на руки, но тот убегает, потом возвращается к трубе и снова кружит и зовет мать равнодушным, сумасшедшим голосом.
Рядом ржет конь, Богдан оглядывается и видит своих головорезов. Они ждут его, на конях — мешки с добром. Это они спалили дом.
Почувствовав холод в груди, Богдан смотрит на себя и видит огромную кровоточащую дыру, через которую с завыванием пролетает ветер...
Богдан проснулся весь в поту, с бешено колотящимся сердцем. На улице была ночь, слышался пьяный храп головорезов, но не он разбудил Богдана, а жгучий холод на груди. Петух!
Богдан вскочил, пошел к двери, переступая через штаны, сапоги и портупеи. В печной трубе выл ветер, хлопала отворившаяся ставня, и чувство тревоги не покидало, несмотря на то, что сон растаял.
Богдан прислушался к звукам ночи, но ничего подозрительного не почуял.
Внезапно раздался скрип двери: кто-то вышел из нужника. Через минуту, словно белое облако, во двор вплыла Мария, в шали поверх ночной рубашки, держа в руке керосинку. Богдан подумал: а что ей мешало войти в комнату, поднять с пола маузер и продырявить башку каждому из спящих головорезов? Ведь сам он, окажись на ее месте, поступил бы именно так. А как же иначе? Явились вооруженные люди, выгнали из дому жить в баню, заставляют себя кормить, поить, обстирывать. Как бы щедро они ни платили за постой, терпеть в доме гостей, которые не хотят уходить по своей воле, нормальный человек не будет.
.у
Разница в том, что Богдан, несмотря на трусливую фамилию, не боится. А самое большее, что могут сделать хозяева...
В голове у Богдана стало ясно и чисто. Он понял, что натворила Машка.
— Стой! — приказал он.
Машка послушно замерла на месте.
Богдан подошел к ней, заглянул в глаза.
— Где кони?
— В стойле.
— Пойдем, посмотрим.
Машка повернулась и пошла к хлеву, равнодушная к суровому тону Богдана. Может, спросонья не понимала, что происходит? Хотя холод в груди и ясность в голове подсказывали — она не боится, она... устала?
Как и ожидал Богдан, в стойле не хватало жеребца — Серегиного.
— Где конь?
— Нету, — ответила равнодушно Машка.
— А куда девала?
— Отдала.
— Кому?!
— Не ори. Не знаю, кому. Попросил лошадь, я и дала.
— Алпамыска у тебя тоже кое-что просил, чего ж не дала?
— У него просилка маленькая.
Богдан что было сил ударил Машку в лицо.
— Говори, кому отдала коня?
— А если не скажу? — дерзко оскалилась Машка кровавым ртом.
Богдан затолкал Машку в хлев, взял дрын потолще и запер дверь в бане, чтобы хозяева не вздумали глупостей наделать.
Жаль, что петух не объяснял человеческие поступки. Богдан мог предугадать шаги противника. Играть с ним в карты или другие игры было бесполезно — даже с закрытыми глазами он чувствовал, что нужно делать. А вот понять, почему люди делают то, что они делают, петух не мог. Почему дядь-Сила не бросил Богдана там, во взбунтовавшейся деревне, а потащил его за собой? Чего он ждал от молоденького красноармейца? Неужели не предчувствовал, что баба, запершая их в бане, собирается предать их?
Видимо, люди все делают по злобе и в сердцах. Что ж, и Богдан таков.
Серега и Алпамыс никак не хотели просыпаться, брыкались, огрызались, но ушат холодной воды их моментально взбодрил.
— Алпамыс, тебе Машка нравится? Она в хлеву, тебя дожидается.
Повторять дважды не пришлось, только ветер из распахнутой двери пролетел по комнате. Через минуту из хлева раздались Машкины крики. Серега посмотрел на главаря: что случилось?
— Сдали нас, — ответил Богдан. — И жеребчика твоего угнали.
Известие о жеребце Серегу сильно расстроило. Он схватил бутылку самогона и пошел прочь из дому. Вскоре Машкины крики превратились в звериный вой.
Богдан спокойно оделся при свете «летучей мыши», взял наган и пошел к бане.
Хозяева колотили в дверь.
— Неблагодарная ты тварь, Дормидонт, — сказал Богдан, разбив окошко. — Потерпел бы еще немного — мы бы сами ушли. Но шибко ты, видать, гордый. Ну и гори со своей гордостью синим пламенем.
С этими словами он разбил керосинку о стену бани. Огонь вспыхнул, на мгновение как будто погас, но тут же очнулся и вгрызся в сухую древесину.
— Держи, — Богдан бросил наган в окошко. — Я не зверь, не хотите мучиться — не мучайтесь.
Проклятий и просьб о пощаде он слушать не стал. Наслушался, хватит.
В хлеву уже все закончилось. Машка валялась в куче навоза с вилами в брюхе. Головорезы седлали лошадей. Двух — на троих. Два коня на троих бандитов никак не делились.
Богдан не выбирал и сразу пристрелил Алпамыса.
— Ты чего? — испугался Серега и схватился за револьвер.
— Тут всего два коня. Как ты думал ехать, на корове, что ли?
Серега испуганно смотрел на труп Алпамыса, который только что был жив и полон желаний.
— Или я ошибся и нужно было тебя шмалять? — уточнил Богдан.
На лице Сереги отразилась мучительная работа мысли, после чего он согласился, что своя рубашка ближе к телу.
Раздался первый выстрел. Второй. Марфа заголосила пуще прежнего, но третий выстрел оборвал и ее крик. Богдан кивнул — он не сомневался, что Дормидонт не захочет мучить семью.
Четвертый выстрел. Все, дело сделано.
— Берем только деньги, — сказал Богдан Сереге.
Через пять минут они уже мчались по следам угнанного коня.
Погоня
Судя по следам, наездник был неопытный.
Конечно, Богдан и сам не родился в седле, в отличие от новопреставленного Алпамыски, однако за те полгода, что пришлось разбойничать, кое-че- му научился. Неизвестный же вор точно никогда не ездил верхом. Хотя, откуда он взялся, Богдан уже понял: кто-то из казачьего отряда.
Казак, который не умеет ездить верхом, — это какая-то ерунда, но еще большей ерундой было, что он скачет в сторону красных. Пытается нагнать своих? Вот так, по большой дороге? Что-то не сходилось. Скорее всего, казачок был предателем или вообще никогда казачком не был. По следу видно — конь то плетется, то вскачь пускается и вряд ли он успел за ночь преодолеть даже полпути. Вот — видно, что жеребец едва копытами перебирает; тут вообще стоял, видимо, ездок заснул.
Мысль о том, что из-за увальня, который болтается в седле, как мешок с навозом, пришлось убить несколько человек, злила неимоверно. Прежде чем убить этого жалкого воришку, Богдан непременно расскажет ему, чем обернулось похищение коня для Машки и для остальных. Чем светлее становилось, тем больше Богдан верил, что должен отомстить за смерть пяти безвинных душ.
Еще беспокоил Ясный, которому вчера не удалось отправить весточку. Что ж, если вор скачет в Лбищенск, у Богдана будет возможность лично все рассказать своему покровителю.
— Эй, Богдан, смотри! — воскликнул Серега и осадил коня.
След на дороге был хорошим знаком. Не то ездок слишком сильно потянул за поводья, не то шенкелей наподдал, но Серегин жеребец взбрыкнул и сбросил седока. Ездок упал на спину, встал, побежал догонять коня. Догнал, взял под узду и дальше пошагал пешком.
— Я не понял, что за дурак на моем Мальчике едет? — искренне удивился Серега.
— Сам дурак. Радоваться надо — скоро мы его догоним!
Бандиты пустились в галоп, однако очень скоро Богдан велел остановиться. По птичьему лету, по дуновению ветра с запада, по запаху пыли и едва заметной примеси ружейного масла он догадался, что где-то рядом конный разъезд. Встречаться с вооруженным патрулем — а это наверняка был чепаевский дозор — не хотелось, преимущество явно было не на стороне бандитов.