Страница 17 из 47
— Холодный, — сказал Гумилев. — Держи.
Чепаев принял льва дрожащей рукой, и он показался ему плотнее и тяжелее обычного.
— Смотри внимательно, — сказал Гумилев и вынул из-за пазухи похожую фигурку, только не льва, а какую-то другую тварь, вроде рака, без усов и с длинным хвостом, завершающимся острым крюком.
Но странным было не это, а глаза Николая, которые внезапно поменяли цвет на голубой и зеленый.
— Как это? — ошалел Василий.
— А вот так. У тебя сейчас глаза такие же, как у меня.
Говорили они всю ночь. И о том, что это за фигурки, и для чего, и откуда взялись. Конечно, откуда эти штуки, Гумилев не знал, но о свойствах талисманов — их, оказывается, было великое множество — рассказал удивительные вещи.
— А этот что может?
— Не знаю, — Гумилев пожал плечами. — Видимо, смелости придает.
— Сразу всем?
— Откуда же мне знать?
— А твой что делает?
— Этого я тоже до конца не понял. Не морочь себе голову. Береги талисман — он не зря тебе в руки дался.
Кисет
Ночков встретил Чепаева в штабе.
— Василий Иванович, отойдем, пошептаться надо, — сказал начальник штаба вполголоса.
Предчувствуя неладное, Чепай велел Петьке остаться в «форде», а сам спустился к Ночкову.
Свою клетушку начштаба соорудил в подполе: поставил и несгораемый шкаф с документами, и койку, чтобы спать, и стол, чтобы работать. Обстановка была аскетической, ничего лишнего. Ночков вообще предпочитал жить в штабе и не отвлекаться на быт.
— Сядешь? — спросил Ночков, кивая на табурет.
— Говори, зачем позвал.
— Узнаешь? — Ночков положил на стол кожаный кисет, шитый бисером.
Чепай побледнел. Он узнал кошель, в котором хранил свой талисман до недавнего времени. Кошель шила жена, Пелагея, еще в четырнадцатом, когда резервиста Чепаева вновь призвали в армию. Из этого кисета фельдфебель Чепаев не раз угощал табачком товарищей — Ночкова и Гумилева.
— Откуда?
— Пришло из Уральска, с донесениями из штаба армии.
— Я заберу это, — сказал Чепай и положил кисет в карман галифе.
Ночков возражать не стал — на лице командира было написано, что все плохо.
— Еще что-то? — спросил начдив.
— Все.
— Спасибо, Ночков, — сказал Василий Иванович.
— Не за что, — растерянно ответил начштаба. В таком состоянии он видел Чепая впервые.
Наверху столпилась толпа вестовых.
— Товарищ Чепаев!..
— К Ночкову, — отмахнулся начдив. — Он здесь главный.
Мрачнее тучи вышел он на крыльцо. Здесь уже заждался Петька:
— Чепай, тебе сказали?
— Чего?
— Кое-что. Говорят, видели в степи отряд белых, совсем недалеко от нас.
— Кто говорит?
— Садовский и Сладковский.
Летчики Садовский и Сладковский, вчерашние гимназисты (обоим по девятнадцать лет), всегда работали в паре. Они были гражданскими, ничего, кроме аэропланов, их не волновало, и оттого их больше использовали для устрашения неприятеля.
Выло еще два летчика, из бывших военспецов, тех использовали для дела.
— Отправь Ларионова и Кутько, те поопытнее будут. Откуда, говорят, отряд?
— С юга.
— Наверняка вдоль реки идут. Немедленно отправь проверить.
— Есть!
Петьку как ветром сдуло.
Чепай проводил его взглядом и достал из кармана льва. Ему сейчас нужно было немного смелости, чтобы посмотреть вперед.
На душе было муторно и пусто, хотелось бросить все — и дивизию, и чертову бирюльку, — пойти и утопиться в холодном Урале.
Человек, который взял на себя ответственность доставить депешу Колчаку, был отцом Чепаева, Иваном Степановичем. Больше никому такую тонкую операцию Чепай доверить не мог. Никто не заподозрит полуслепого одноногого старика в том, что он несет через линию фронта серьезный документ.
Фурмана в Уральск отправили на «форде» Чепаева не из доброго расположения к комиссару. Во- лодьке Козлову, водителю, поручили довезти Фурмана до квартиры, а потом мчаться на вокзал, куда должен был приехать отец Чепаева.
Старик и вправду ждал уже несколько дней. Козлова он хорошо знал, как и машину, поэтому заметил еще издалека. Приехал старик налегке, с легонькой котомкой. Козлов помог ему взобраться в автомобиль, и они сразу отправились в Лби- гценск.
Приехали заполночь, но Чепай не спал.
— Здравствуйте, тятя, — сказал Василий Иванович.
— И тебе не хворать, — поздоровался отец. — Чего звал?
— Может, перекусите с дороги?
— Куда тебя денешь. Сымай меня отседова.
Чепай помог отцу спуститься из «форда», потом
Иван Степанович пошел сам, опираясь на клюку.
Отношения у отца и сына Чепаевых были странные. Василий рано ушел из дома, поскольку имел характер независимый и часто ругался с отцом по мелочам, хотя в главных вопросах с ним сходился. Но даже при сходных взглядах на жизнь признать правоту друг друга Иван Степанович и Василий Иванович не могли, так что предпочитали вовсе не разговаривать, чтобы дело не доходило до драки.
Однако когда Василий Иванович, не зная, к кому еще обратиться за помощью, от безысходности позвал безногого отца, тот молча собрался и приехал.
В избе начдива было пусто — только длинный стол с двумя скамьями по обеим сторонам и пишущей машинкой, сиротливо стоящей на краю, койка в углу и русская печь.
— Без бабы живешь? — спросил Иван Степанович.
— Без бабы. Не до баб сейчас.
Иван Степанович посмотрел на сына как на юродивого — со смесью жалости и брезгливости.
— Совсем тебе война мозги-то поиссушила. Как — без баб? Вы без баб совсем озверели все. Мужику смягчение нужно, а вы все сухие, немазаные, — Иван Степанович вздохнул и сел на скамью.— Ну, зачем звал?
Василий Иванович сел рядом и рассказал. И чем дольше отец слушал, тем шире улыбался.
— Ты чего? — спросил Василий Иванович.
— Гляжу, Василий, ты в ум входить начал.
В другой бы раз начдив завелся, и опять вместо разговора случилась бы ругань, но, видимо, Василий Иванович и впрямь начал входить в ум и молча проглотил усмешку родителя. Отец, однако, сразу посерьезнел.
— Много времени даешь?
— Нужно мне, тятенька, чтобы ответ они дали не позже октября. Это значит, должны вы до Омска добраться не позднее сентября.
Иван Степанович крякнул:
— Однако без ноги могу в два раза дольше провозиться. Сам знаешь, не ближний свет.
— Вам, тятенька, нужно только к белым попасть, сообщить, что важный пакет имеете для Колчака, и потребовать, чтобы вас непременно лично
в Омск доставили. Я потому вас к себе и вызвал — от нас до белых всего ничего.
— Говорить ли, кем ты мне приходишься?
— Вот этого, тятенька, никак нельзя. Можете дальним родственником сказаться, но близким — ни боже мой! Злы на меня казаки, очень злы, много я им крови попортил.
— А сейчас, значит, покаяться хочешь?
Тут Василия Ивановича захлестнула такая обида, что даже слезы из глаз брызнули.
— Вы, тятенька, думаете, мне себя жаль? Ничего-то вы про меня, тятенька, не знаете. Если я своих бойцов сейчас распущу, их казаки по одному переловят и в капусту изрубят. И я сам рубил. Правила у войны простые: не ты — так тебя. Если мне надо жизнь отдать за моих орлов — отдам, можете не сомневаться. Или вы думаете, я в штабе отсиживаюсь, пока идет атака конная?! Я малой кровью обойтись хочу, большую я уже пролил.
— Потому, значит, меня отправить хочешь, а не Петрушку своего? — усмехнулся отец. — Ладно- ладно, не сердись. Вижу — правильный ты мужик стал, Василий Иванович. И слухи про тебя правильные ходят. Когда идти прикажешь?
Ушел отец до света, с котомкой своей, компасом, чтобы в степи не плутать, и кисетом, в который Василий Иванович засунул письмо Колчаку и засыпал махоркой.
И вот теперь оказалось, что отец никуда не дошел. Что с ним? Жив ли? А если погиб, мучился ли перед смертью?
Холод льва вернул Василию Ивановичу присутствие духа. Если кисет прислали из штаба армии, значит, они схватили отца. Скорее всего, хотят сказать, что либо Чепаев сдастся сам, либо они убьют отца. Опять угрозы. Но к ним Василий Иванович уже привык.