Страница 14 из 47
— Так он боится, Василий Иванович...
— Кого боится?! Меня боится?! Меня только контра боится!
Ординарец стоял, не зная, куда себя девать.
— Где эта сволочь? — спросил Чепай.
— Которая?
— Кот твой где?!
— Не знаю. А зачем?
— Расстреливать его буду! Именем революции! Чепай, как был, босиком, спустился с крыльца,
поднял портянку, нюхнул и вздрогнул.
— Хуже иприту германского! У меня смена стирана?
— Сейчас распоряжусь...
— Отставить распоряжаться! Дай молока. Петька протянул начдиву подойник. Василий
Иванович стал жадно пить, молоко потекло по усам и подбородку, пролилось на исподнее.
— Ух, — сказал он, напившись, — какая все-таки гадость это теплое молоко, любись оно... Давай лучше чаю.
— Сейчас распоряжусь...
— Стоять! Я сказал — отставить распоряжаться. Сами без рук, что ли? Пойдем...
Но Петька не пошел. Стоял на месте, смотрел в землю и глаз на Чепая поднять не смел.
— Петька, я тебя расстрелять велю, наверное, — пошутил Василий Иванович. — Ты меня никак предать задумал? Да не трону я твоего кота, хотя сученыш он тот еще, всю ночь в ногах у меня спал, а под утро такую диверсию учинил! Отвечай, чего дуешься, как мышь на крупу? Я тебя что, обидел чем-то?
— Никак нет, товарищ Чепаев!
— Ты что, с ума сошел, Петруха? Какой еще «товарищ Чепаев»? Я тебе чужой, что ли?
Чепай вернулся к Петьке и требовательно поднял его лицо за подбородок:
— В глаза смотри, говорю!
Глаза у Петьки были на мокром месте. Ординарец, который с риском для жизни вытаскивал начдива из-под авианалета, который весело зубоскалил, когда они удирали от белочехов и силы были куда как не равны, — плакал! Это ж какой силы должна быть обида, чтобы Петруху до слез довести.
— Ты чего, Петюнюшка? — испуганно спросил Чепай и обнял боевого товарища. — Что с тобой, а?
— Извести тебя хотят, Василий Иваныч! Нету терпежу эту муку адову терпеть, все как есть расскажу, и расстреливай меня при всем честном народе.
«Точно сбрендил парень. В отпуск его отправить, что ли?» — промелькнуло у Чепая, но сказал он другое:
— Да кто меня изведет? Ты, что ли?
— Я, — кивнул Петька и поднял на обалдевшего начдива глаза.
Чепай даже рот открыл.
—- За что, стесняюсь я спросить?
— Кабы я знал, за что... — тяжело вздохнул Петька.
— Так, хватит вокруг да около ходить. Пошли ставить самовар, там мне все и расскажешь.
История оказалась настолько подлой и дикой, что пить чай начдиву расхотелось.
Петька
Все произошло через день после того, как в Лби- щенск перевели штаб дивизии. Фурман улучил момент, когда Петька седлал лошадь, и спросил:
— Как семья, Петр Семенович?
— Спасибо, Дмитрий Андреевич, ничего. А у вас как?
— И у меня тоже, в известной степени. Хотите, фото покажу?
Петька не хотел.
Фурман оказался еще хуже, чем Ёжиков, которого в марте отправили в Туркестан. Он все время
терся возле Чепая, воспитывал его. И Чепай какой-то стал... не то заигрывал с комиссаром, не то заискивал перед ним. Сколько раз уже было замечено — повторяет Чепай за Фурманом слово в слово. Услышит вечером — утром повторит, услышит утром — вечером перескажет и вроде как за свои мысли выдает.
Однако, чтобы не обострять, Петька согласился посмотреть на фотографию.
У Фурмана их цельная пачка оказалась. Вот это мама. Вот это невеста. Вот это сам Фрунзе. Вот это... а, нет, это не то. Вот это мы все дома, за чаем. Вот это мы...
Петька стоял, и в глазах его было темно. Потому что «а, нет, это не то» была фотографией его семьи — матери, сестер и деда. Такой фотографии у Петьки не было. Все домочадцы на ней сидели рядком и серьезно смотрели на него.
Он схватил комиссара за грудки, подтянул к себе.
— Отдай карточку, — сказал Петька как можно страшнее. — Отдай сейчас же.
Фурман вынул фотографию из пачки и протянул Петьке. Петька посмотрел на своих родичей и перевернул карточку. На ней химическим карандашом было написано: «Самарская ЧК, 17 авг. 1919 г.».
— Вы, товарищ Исаев, — просипел Фурман, — нервный какой-то. Это плохо, если учесть, что миссия, которую на вас собирается возложить командование, требует исключительного самообладания.
— Сам собой обладай, паскуда.
— Давайте без этой похабени, у меня серьезный разговор.
Разговор был и впрямь серьезный. Настолько, что мурашки поползли по спине.
— Да не смотрите на меня, Петр Семенович, как солдат на вошь. Я понимаю, что методы у советской власти чрезвычайные, но ведь и обстоятельства сейчас таковы. Это, в известной степени, законы военного времени. Сейчас ведь везде война...
— Кому война, а кому мать родна.
— Обидеть меня хотите? Напрасно. Я ведь против вас лично ничего не имею, вы мне даже в известной степени симпатичны: смелый, веселый, опять же — авторитет у вас среди бойцов нешуточный. Такие люди позарез нужны советской власти.
— А я что — против нее воюю? Не я ли шпиона белого в одиночку поймал, пока чекисты в засаде отсиживались?!
Фурман поднял руки — сдаюсь, мол.
— Вы правы — вы и так на нашей стороне. Но в штабе армии считают, что вы с Василием Ивановичем слишком оторвались от политических реалий.
«Ах, вот к чему ты, сучий потрох, клонишь», — подумал Петька.
— Вы, и прочие командиры из группы Василия Ивановича, и сам товарищ Чепаев — как вы себя называете?
— И как же?
— Вы говорите — «мы здесь советская власть».
— А мы не власть?
— Нет, вы — не власть. Вы — слуги власти.
— Чего?! — рука Петьки сама потянулась к кадыку Фурмана.
— Оставьте свои плебейские замашки! — вспылил комиссар.
— Слуги?! — Петька зашипел, будто вода, пролитая на раскаленную печь. — Мы для чего революцию делали?! Чтобы чьими-то слугами быть? Если не мы, то кто тогда власть?
Фурман смотрел на Петьку, как на дите неразумное.
— Вы думаете, что власть — это шашками размахивать и на лошадке перед девками гарцевать? — спросил комиссар. — Так вот, вы сильно ошибаетесь. Власть — это ответственность, власть — это планирование. А вы только стрелять умеете...
— Я тебя спросил: кто тогда власть?! Ты?
— Ну, в известной степени, как представитель...
— А я — не представитель? А Чепай?
— Вот видите — вы все время про себя говорите. А власть — это когда все вместе, заодно.
— Так, я все понял, — успокоился Петька. — Значит, вы — власть, а мы — ваши слуги. Так?
— Ну, в известной степени...
— Не юли, комиссар! И чем же мы вам не потрафили?
— Не делайте из нас чудовищ, Петр Семенович. Вы прекрасно справляетесь со своей работой, но не видите ничего дальше поставленной штабом задачи. А нужно видеть. В известной степени от этого зависит ваша жизнь. И жизнь ваших близких.
Было видно, что Фурман не решается заговорить о конкретном деле.
— Ну?!
И он рассказал. Что, мол, уполномочен возложить на Петра Семеновича Исаева, верного порученца начдива Чепаева, спецзадание от самого командарма Михаила Васильевича Фрунзе. Сказал, что носит начдив с собой талисман в виде льва и не расстается с ним никогда. Многие уже этого льва видели, чаще всего перед боем, когда Чепай его на шею надевал и по необразованности думал, что становится непобедимым. Так вот этот талисман нужно изъять и передать командарму.
— Изъять? Как это — изъять?
— Обыкновенно, в известной степени. Украсть. Отнять. Снять с пьяного. Или с убитого. Все равно, как вы исполните это задание, главное, чтобы эффективно. Вы знаете значение слова «эффективно»?
— Тварь ты, — тихо сказал Петька.
— Что?
— Тварь, говорю, ты. Змея подколодная. Жаль, тебя в Сломихинекой за трусость не расстреляли.
— Не забывайтесь, Петр Семенович. Не в вашем положении дерзить. В случае успеха операции вам будет гарантирована полная безопасность вашей семьи, повышение по службе, возможно — перевод в штаб армии.
— Жопы полковничьи лизать, что ли? Правильно Чепай вашего брата не любит, буржуев недобитых. Мы революцию делаем, а вы на наших горбах в светлое будущее едете. Ничего, Чепай тоже не дурак, он все понимает. Вот сломает хребет казакам — и за вас примется.