ПЛАСТУНЫ

           Прощаясь под огнем врага, Заруба обнял полковника и сказал странную фразу: «Горный волк – он одиночка. Он нападает сам-один и вырезает все стадо. Идите с Богом, полковник, ни о чем не тревожьтесь…»

            И с того дня не было от них никаких известий.

            Зырянский, ожидая возвращения пластунов из ночной разведки,  почти не спал в эту ночь, но решил не ложиться, поскольку сделать предстояло еще очень много, и он кликнул джуру, чтоб послать за сотником Драгомилом. А сам уселся за стол и, скрипя плохо очиненным пером, стал выводить на бумаге строки боевого приказа двум сотням пластунов и сотне Драгомила. Писанина  была для полковника  задачей столь сложной, что от усердия он высунул между губ  кончик языка, ежесекундно покусывая его…

            Драгомил – в прошлом полковник сербской армии, был вынужден покинуть Родину, как и многие другие сербы, уводя свои семьи от бесчинств, чинимых в отношении славянского населения армией турок. Захватив Албанию, Болгарию и Сербию, турки тут же попытались обратить население этих стран в магометанскую веру. Пошли на предательство и забвение веры предков только албанцы и часть населения других стран. В Сербии и Болгарии полыхнули восстания, которые были подавлены жесточайшим образом. Население безжалостно уничтожалось целыми селами – от стариков до малых деток. Православные храмы разрушались до основания, а все православные священнослужители безжалостно уничтожались. Разрозненные отряды сербской армии не могли оказать сколько-нибудь серьезного сопротивления, и терпели поражение за поражением. Чтобы спасти остатки армии воевода Цветич приказал выходить малыми отрядами в Россию. Ну, а куда было идти вольнолюбивым сербам, как не к братьям по крови, вере и воле – казакам? Вот так, в приазовских степях по берегам рек Северский Донец, Нижняя Крынка, Миус и Кальмиус возникли сербские поселения, и пошли гулять по казачьим украинам фамилии Серба, Сербин, Сербиенко. Это все были потомки браков сербов с казачками – хлопцы крепкие, с хорошими славянскими кровями и истовой верой в Спасителя…

          Драгомил собрал свою сотню по окрестным хуторам, узнав, что запорожцы ушли воевать на Кавказ, и отправился вослед. В предгорьях, где в урочище Мез-Догу  воевода Хворостининов формировал отряды против горцев, сотня сербов Драгомила и две сотни запорожцев-пластунов, были влиты в полк горных егерей (как оказалось впоследствии, ни один из «горных» егерей гор не в глаза не видал) полковника Зырянского…

          Несмотря на раннее утро, Драгомил вошел в саклю чисто вымытый, подтянутый и бодрый. Старый его офицерский мундир армии сербской, уже изрядно прохудившийся, но чистый и выглаженный, сидел, как влитой, на его покатых плечах. Напомаженные усы, лихо завернутые стрелками вверх, открывали жесткие, неулыбчивые губы, а подбородок был выбрит до синевы (когда только успел?).

           - Садись, сотник, и слушай боевой приказ, - полковник коротко изложил суть предстоящих действий Драгомилу и показал на карте маршрут выдвижения сотни на гребень.

           Внимательно выслушав полковника, Драгомил резко встал с жесткого табурета, едва не опрокинув его, и сказал:

           - То, что вы предлагаете, господин полковник, - это авантюра. С точки зрения военной науки посылать в бой триста воинов против двух тысяч – значит, посылать их на верную смерть! – голос сотника звенел от гнева.

           - К сожалению, господин сотник, горцы понятия не имеют о военной науке и совершенно не считаются с ее законами. Поэтому воевать с ними и побеждать их приходится, зачастую, вопреки военному Уложению и тактическим разработкам ученых стратегов. Задача вам поставлена и обсуждению не подлежит! Потрудитесь ее выполнить так точно, как изложено в приказе! Резким жестом Зырянский двинул листок  приказа в сторону Драгомила.

           Порывистый в движениях и вспыльчивый сотник, тем не менее, как и все сильные волей люди, обладал способностью быстро смирять свой гнев и успокаиваться. Чувствуя неловкость от своей горячности, он присел на край табурета и внимательно прочел скупые строки приказа. И чем больше он вникал в суть казенных чернильных строк, тем яснее становился ему замысел всей баталии, и тем ярче маячила впереди пока еще призрачная возможность вывода полка из окружения.

           Изучив приказ, Драгомил поднялся и, оправив тугую перевязь ремня, сказал:

           - Приказ мне ясен, господин полковник, и будет выполнен в точности! А скажите, Александр Авдеевич, - очень редко Драгомил позволял себе обращаться к Зырянскому по имени-отчеству, хотя, фактически, был равен ему по званию у сербов, -   как там атаман Заруба и раненные? Нет ли от них известий? Драгомил очень уважал Зарубу и гордился приятельскими отношениями с атаманом.

           - Не знаю, сотник, не знаю. Нет от них никаких вестей. Ночью ушли к ним трое пластунов, но дойдут ли…

          Драгомил по укоренившейся офицерской привычке попытался щелкнуть каблуками изношенных, разбитых в горах сапог, но только взбил на земляном полу облачко пыли.

          Медленно закрылась за ним скрипучая дверь, изобилующая от старости широкими трещинами…

2. АТАМАН ГНАТ ЗАРУБА

         Заруба, проводив взглядом удаляющуюся конницу полка, рассредоточил пластунов по углам кошары в готовности к бою. В лес ушли секреты – по два казака в каждом. Повозки быстро закатили под навес, замаскировав тюками сена, ветками и жердями. Пока еще было светло, раненных стащили в дальний угол кошары и укрыли охапками сена. От них не отходил   войсковой лекарь .

          Быстро смеркалось, а в горах ночь наступает так, как будто бурка падает с неба, накрывая все окрест своим черно-лиловым покрывалом.

          Вскоре установилась ночная тишь, разрываемая треском цикад, да филин ухнул раза три-четыре.

          Заруба, сидя на корточках у опушки леса, внимательно вслушивался в звуки ночи, ожидая прихода психадзов, а в том, что они явятся проверить кошару, Гнат нисколько не сомневался. Горцы же видели, что казаки уходили на рысях, не отягченные обозом с раненными. Но не видели, как  скрытые строениями кошары и скальным уступом, пластуны распрягали и расседлывали лошадей и отдавали их коноводам, чтобы лошади не выдали остающихся в кошаре казаков своим ржанием. Поскольку боевой конь чует приближение врага не хуже собаки и предупреждает об этом хозяина. Остался с пластунами только верный конь Зарубы – Янычар.

           Наверняка, исчезновение казачьего обоза не осталось не замеченным и встревожило горцев, и они придут проверить, куда делись повозки.

           К полуночи посвежело, с гор потянул легкий прохладный ветерок, разогнавший на небе невесомые тучи, и выпустив на волю ночное светило. Он то-то и донес до чуткого уха Зарубы едва различимый среди других звуков ночи шорох шагов по высокой траве. Гнат приник ухом к земле и скоро определил, что с ближайшего отрога спускается пять-шесть человек. А вскоре и запах появился – овчины, черемши и конского пота, коим насквозь пропитывалась одежда всадников - горцев.

          Гнат отполз к ближайшему дереву, и встал за его ствол, прислушиваясь и стараясь не пропустить ни одного звука. На несколько мгновений плотно зажмурив веки, он приготовил глаза к ночному зрению, и когда открыл их, окружающий мир предстал пред его взглядом в мерцающем серовато-желтом свете. Заруба бесшумно вынул из колчана, висящего за спиной на широком ремне, две найзы  и прислонил их к дереву. Два кинжала сдвинул на ремне так, чтобы можно было выхватить их одним движением. Одного-двух горцев он намеревался взять живыми, поэтому стал быстро-быстро разминать кисти, сцепив их пальцами.

          Вскоре горцы вышли из-под сени вековых буков и, присев на одно колено, стали вслушиваться в ночь. Не услышав ничего подозрительного, они растянулись цепью и, неслышно ступая, двинулись к кошаре.