Страница 86 из 103
— Много не много, а она, значит, сделала это по секрету… Если узнают родители — ей будут неприятности… О милая, светлая душа! — воскликнул «граф» в каком-то восторженном умилении.
— Ругать будут, что ли? — поинтересовался Антошка.
— Будут говорить, что она поступает безрассудно, что помогает пропойце… Известно, что говорят люди о нищих… А ты, Антошка, — с неожиданною торжественностью прибавил «граф», обращаясь к мальчику, — никогда не забывай этой диковинной барышни и помни, что если мы с тобою заживем хорошо, то обязаны этим ей… Такие барышни очень редки среди тех, которых ты зовешь «важными графинями и княгинями». Не забудешь?
— Никогда не забуду, Александр Иваныч! — с чувством проговорил Антошка.
— То-то… Ты у меня признательный мальчик… Это, братец, хорошая черта… Ну, а теперь зови Анисью Ивановну… Надо с ней рассчитаться…
Добрая женщина обрадовалась от всей души, узнавши, какую значительную сумму прислала племянница ее жильцу, и поздравила его.
— На экипировку прислала и вообще на обзаведенье… Комната, говорит, темная и маленькая… Требует, чтоб я перебрался от вас, Анисья Ивановна! — объяснял «граф».
— Уж какая же это комната… В такой ли вам жить!..
— И в трущобах жил, Анисья Ивановна, всего бывало… Но только я должен вам сказать, что мне очень грустно расстаться с вами, Анисья Ивановна… Я испытал на себе, какая вы добрая женщина… Знаю, кто содержал меня во время болезни, и, поверьте, никогда этого не забуду…
— Ну, что вы, что вы, батюшка Александр Иваныч! — говорила смущенная хозяйка. — Отчего и не поделиться чем можешь… У всякого человека бывает нужда…
— Да только не всякий делится… Ну, не будем об этом говорить… Сколько я вам должен?
— Восемь рублей, Александр Иваныч, да за комнату пять, всего тринадцать рублей.
— Только-то?.. Уж что-то слишком мало!
— Да за что же я с вас буду брать лишнее?.. Вот и счет на восемь рублей, что во время болезни трачено… Чужого я не хочу… Я, слава богу, крещеная…
— Видно, очень добрый поп вас крестил, Анисья Ивановна, — усмехнулся Опольев. — Вот извольте получить ваши тринадцать рублей…
— Да вы счетец-то просмотрите.
— Ваш счетец и просматривать не надо, — сказал «граф», разрывая счет с небрежностью джентльмена, и прибавил: — А как я поправлюсь и стану выходить, то позволю доставить себе удовольствие, Анисья Ивановна, поднести вам маленький подарочек в знак глубокой моей благодарности…
Анисья Ивановна, совсем тронутая и обещанием подарка и такою деликатною формою выражения, начала было протестовать, но Опольев остановил ее словами:
— Надеюсь, вы не захотите обидеть меня отказом, Анисья Ивановна?
— Помилуйте, Александр Иваныч… Я простая женщина, а вы…
— А я… нищий барин, которого вы пожалели! — перебил «граф». — Ну и об этом не станем больше разговаривать, а перейдем к следующему вопросу. Надеюсь, вы не откажетесь стирать мне белье, когда я его заведу?
— С большим удовольствием, Александр Иваныч!
— Но дело в том, что я думаю поселиться на Васильевском Острове… там, знаете ли, и уединеннее, и воздух лучше… Особенно летом… И сады… и Петровский парк близко, — говорил «граф», наметивший эту местность вовсе не потому, что там «воздух лучше», а главным образом по той причине, что эта часть города никогда не бывала целью его вечерних экскурсий и там не могли узнать в нем прежнего нищего. — Так не далеко ли вам будет ходить за бельем?..
— Совсем не далеко… И у меня есть на Острову один давалец…
— Ну, значит, и отлично… И я всегда буду рад видеть вас и попотчевать вас чем могу.
— А вы когда думаете перебираться. Александр Иваныч?
— А вот как сил прибавится…
— То-то вам надо поберечься. Долго ли опять простудиться.
— И докторша запретила рано выходить… Ну да теперь у меня будет теплое пальто! — проговорил «граф» с радостной, почти ребячьей улыбкой. — Через недельку я и выйду.
«Граф» быстро оправлялся от болезни, к радости Антошки, замечавшего, что Александр Иванович не такой уж худой, каким был после болезни. И ел он хорошо, и спал крепко, был в веселом настроении духа и ждал с нетерпением ясного дня, чтоб отправиться за покупками.
Докторша, совсем неожиданно навестившая Опольева под деликатно сочиненным предлогом, что была у больного в этом же доме, осмотрела его и нашла, что он совсем молодцом.
— Только вам беречься нужно… Не простудиться опять…
— Не простужусь… Теперь я буду тепло одет и мне не придется проводить время на улицах, рискуя новым воспалением легких…
— Дела ваши, значит, поправились? — осторожно спросила докторша.
— Добрая фея явилась ко мне, как это ни странно в нынешние времена, когда никто не верит в фей, так они редки, эти добрые феи. И, однако, нашлась одна в лице моей племянницы… дочери известного Опольева… Вы, верно, слышали эту фамилию?.. Ну, разумеется.
И Опольев не отказал себе в удовольствии подробно рассказать докторше о своей племяннице и превознести до небес ее доброту и участие.
— А отец меня давно приказал не пускать на порог. Заметьте это! — прибавил он, усмехаясь. — Нельзя же в самом деле принять нищего… в таком великолепном доме, как у него!..
— Какая чудная девушка! И как я рада за вас! — горячо воскликнула докторша.
— Спасибо… Оттого-то я и позволил отнять у вас пять минут времени, что на себе испытал ваше участие и доброту. Я знал, что вы порадуетесь о том, что и в той среде, где только думают о себе, являются такие чистые души, как эта девушка… Только выдержит ли она?.. Не заклюют ли ее?
— Однако вы скептик…
— Жизнь не приучила к восторгам.
— Но теперь вы, конечно, не так уже мрачно смотрите на тот круг, к которому принадлежали? — спрашивала докторша, заинтересованная этим странным человеком.
— Отчего же теперь?.. Оттого, что я не буду нищенствовать — вы ведь знаете, конечно, мою бывшую профессию? Но ведь тысячи отверженцев, заслуживающих еще большего участия, чем ваш покорный слуга, по-прежнему не возбудят ни малейшего участия в тех людях, которые могли бы помочь им… Исключение не правило. Одна ласточка весны не делает…
«Граф» вспомнил все то, что он видел и чему научился во время своей скитальческой жизни, и, довольный, что может высказаться и излить свою душу перед человеком, который его поймет, продолжал, указывая на Антошку:
— Если вот этот мальчик благодаря случаю, быть может, спасен от нищеты, тюрьмы и преступления, то разве мало гибнет таких же несчастных, обреченных на все это… О добрая госпожа докторша, я насмотрелся на этих жертв… Да и вы должны их знать… А они, эти господа, отделываются грошовой филантропией да приютами, и больше для удовлетворения тщеславия… Да… как вам ни покажется странным, а я, отставной штабс-ротмистр Опольев, терпеть не могу то самое общество, которое само меня погубило и первое же отшатнулось от меня… И если бы мне сказали, живи между ними опять, я не пойду… Черт с ними!.. Однако извините, госпожа докторша, я решительно делаюсь болтуном, пользуясь вашей снисходительностью, — оборвал Опольев.
И хотя докторша и говорила, что у нее есть время и что ей очень приятно поговорить, но Опольев замолк.
Прощаясь, докторша снова повторила, что надо беречься.
— И не одной простуды! — значительно прибавила она.
— А чего же еще?
— Всяких излишеств. Например, пить вам, безусловно, нельзя…
— Я с этим покончил! — промолвил граф.
— И отлично…
— А мне можно выходить?
— Только не сегодня, а когда будет лучше день… Прощайте… От души желаю вам всего хорошего…
— Прощайте… Спасибо вам за все, за все…
— Прощайте, Антоша.
Когда докторша ушла, Антошка проговорил:
— Вот и жидовка, а какая хорошая!..
— А ты думаешь, что жиды должны быть нехорошие?..
— А то как же? Известно, жиды… Все их ругают.
— Между всеми людьми есть, брат, и хорошие и дурные люди… А если жидов все ругают, то из этого еще ничего не следует. Люди часто бывают несправедливы и злы… Вот и меня все ругают, а разве я уж такой дурной?