Страница 7 из 49
Проклятый бард блеял в дальнем углу большого зала строки одной из самых темных поэм про Аномандариса. Никто его не слушал.
Эти трое видели друг в друге новое поколение членов Совета Даруджистана. Шарден Лим — самый высокий и худой; лицо у него сухое, глаза блекло-голубые, а губы под крючком носа постоянно кривятся, словно он не может сдержать отвращения, видя грехи мира. Мышцы его левой руки вдвое толще, чем правой; кожа перечерчена полосками шрамов, которые он с гордостью выставляет напоказ. Он взирает на мужа с таким видом, будто готовится предъявить права на его жену; она ощущала этот взгляд, словно холодную загребущую руку на горле. Миг спустя блеклые глаза скользнули в сторону, по лицу промелькнула тень усмешки и рука протянулась к забытому на каминной полке бокалу. Напротив Шардена Лима, по ту сторону угасающего очага стоял и гладил длинными пальцами вставленные в кладку древние «молот-камни» Ханут Орр. Этот любимчик половины знатных дам (и замужних и лишившихся девства иными способами) поистине воплощает в себе заманчивую комбинацию опасного очарования и наглой самоуверенности — двух черт, соблазняющих даже умных (во всем ином) женщин. Всем отлично известно, как он обожает видеть любовниц, ползающих на коленях и вымаливающих крохи внимания!
Муж Чаллисы развалился в любимом кресле слева от Ханута Орра, вытянув ноги и задумчиво поглядывая на бокал. Вино цвета голубой крови медленно вращалось, потому что он лениво покачивал сосуд в руке.
— Дорогая супруга, — сказал он, растягивая слова, — воздух балкона оживил тебя?
— Вина? — предложил Шарден Лим, подняв брови, словно услужить ей — цель всей его жизни.
Не должен ли супруг проявить недовольство при столь откровенных насмешках так называемых друзей? Однако Горлас казался равнодушным.
— Нет, благодарю вас, Советник Лим. Я просто пришла пожелать спокойной ночи. Горлас, ты остаешься?
Муж не оторвал взора от бокала, хотя губы зашевелились, словно он снова посмаковал последний глоток и внезапно ощутил горечь.
Невольный взгляд на Шардена обнаружил, что тот откровенно забавляется и одновременно показывает: он-то не стал бы обходиться с ней столь пренебрежительно.
Внезапно ее обуяла темная порочность; Чаллиса обнаружила, что глядит ему прямо в глаза и улыбается.
Можно было с уверенностью сказать, что Горлас Видикас не заметил их безмолвной беседы. Но Орр заметил; его усмешка оказалась гораздо более презрительной и какой-то дикой.
Чаллиса раздраженно отвернулась.
Служанка шагала за ней по широкой лестнице единственной свидетельницей напряжения спины. Чаллиса вошла в комнату, закрыла дверь и швырнула плащ на стул. — Разложи драгоценности.
— Госпожа?
Она резко развернулась к пожилой женщине: — Я желаю осмотреть драгоценности!
Служанка присела и кинулась исполнять приказание.
— Старые, — крикнула вслед Чаллиса. Времен, что были до этих. Когда она была всего лишь девочкой, восхищавшейся дарами поклонников, всеми этими знаками почтения, еще влажными после потных рук. О, как много было тогда возможностей!
Глаза сузились. Вот разложенные сокровища ее суетности.
«Ну, может, и не только тогда. Что это значило? Значит ли это хоть что-то сейчас?»
Муж получил все, чего желал. Трое дуэлянтов, трое суровых мужчин с грубыми голосами сидят в Совете. Да, ему нужен лишь один за раз.
А как насчет ее желаний?
«Но… этого ли я хочу?»
Она не знает.
— Госпожа?
Разложенные на потертой скатерти тщеты сокровища детства казались… дешевыми. Безвкусными. Один вид безделушек породил тяжесть в желудке. Ее затошнило. — Сложи все в коробку, — приказала она служанке. — Утром продадим.
Не следовало задерживаться в саду. Любезная хозяйка, вдова Сефарла, забылась пьяным сном на мраморной скамейке, все еще держа в руке кубок, склонив набок голову и раскрыв рот; громкий храп заполнил знойный воздух ночи. Неудача позабавила Муриллио, и он постоял еще немного, потягивая вино и смакуя языком нежные нюансы букета. Тихий звук предупредил его о появлении постороннего.
Муриллио обернулся и обнаружил дочку вдовы.
Да, не надо было делать этого.
Вполовину его моложе. Но это теперь всегда так. Она миновала порог взросления три или четыре года назад и уже приобрела облик молодой женщины (мужчинам очень трудно понять, сколько таким лет — двадцать или тридцать). Но все суждения служат лишь самооправданию, так что забудем.
Наверное, и вина было слишком много. Достаточно, чтобы растопить решимость, забыть о зрелости и грузе лет за спиной, по причине коего — постоянно напоминал он себе — все меньшее число лукавых взглядов летит в его сторону. Да, кое-какие бывалые женщины могли бы назвать его «опытным». Но разум мужчины с легкостью убегает от констатации досадных новых истин — или, что еще хуже, досадных, но уже не новых истин. Ходячая мудрость говорит, что пред лицом истины всякий мужчина — дуэлянт в крови от тысячи порезов.
Но в тот миг, когда взор Муриллио скрестился с взором Делиш, незамужней дочки вдовы Сефарлы, эти мысли не явились в его голову. Вино, заключил он впоследствии. Жара и запарка празднества, ароматы цветов в теплом влажном воздухе. Тот факт, что она была почти голая — лишь в невесомой шелковой рубашке. Тонкие темные волосы пострижены очень коротко, по последней девичьей моде. Лицо бледное как сливки, губы полные, на носу маленькая горбинка… переменчивые карие глаза раскрыты широко, словно у нищей побродяжки — вот только в руках нет потертой чаши для подаяний. Эта несчастная просит чего-то другого…
Обрадовавшись доносящемуся со скамейки храпу и ужаснувшись своей радости, Муриллио низко поклонился. — Отлично подобрала время, дорогая, — сказал он, окончив поклон. — Я тут думал, как лучше помочь твоей маменьке добраться до постели. Есть предложения?
Движение безупречно красивой головы. — Она спит снаружи почти всегда. Вот и этой ночью…
Голос был юным, однако же ни гнусавым, ни слишком высоким (как повелось в наши дни среди молодых девушек). Он совсем не помог вспомнить о великой разнице лет.
О, как он сожалеет о той ночи! Задним числом.
— Она и не думала, что вы примете приглашение, — продолжала Делиш, опуская взор (она сбросила одну из сандалий и теперь искала ее, шевеля нежными пальчиками). — Хотя вы такой желанный гость. Я имею в виду — особенно ночью.
Слишком умно. Его вялое и почти сдувшееся эго мигом воспряло. — О дорогая, зачем ты здесь? Список твоих поклонников включает целый легион, я уверен. Среди них…
— Среди них ни одного, достойного назваться мужчиной.
Не разорвались ли сейчас тысячи пропитанных гормонами сердец от случайно брошенного ей слова? Не скрипят ли сейчас кровати, на коих мечутся пропитанные потом одинокие тела? Он почти верил во все это.
— В том числе и Прелик.
— Прости… кто?
— Пьяный бесполезный дурак, что спит сейчас в фойе. Хватался за меч целый вечер. Это было омерзительно.
«Омерзительно. Да, теперь понимаю».
— Юноши склонны преувеличивать свой энтузиазм, — заметил Муриллио. — Не сомневаюсь, бедный Прелик предвкушал сию ночь неделями, если не месяцами. Естественно, поддался нервной ажитации, доведенный до предела страсти близостью твоего присутствия. Пожалей бедных юношей, Делиш. Хотя бы этого они заслуживают.
— Жалость не по мне, Муриллио.
Не нужно было ей ТАК произносить его имя. Не нужно было ему слушать. Вообще. Ни слова.
— Делиш, сможет твой желудок вынести совет, особенно от такого, как я?
Она кивнула, хотя на лице было написано едва скрываемое нетерпение.
— Ищи себе тихих. Не тех, что хвастаются и выказывают наглость. Тихих, Делиш. Наблюдательных.
— Таких я не знаю.
— О, они есть. Совсем рядом, стоит лишь поглядеть внимательнее.
Она сбросила уже обе сандалии. Легкомысленно отмахнувшись рукой от его совета, каким-то образом оказалась еще ближе. Подняла взор, как будто застеснявшись, но не отводила глаз слишком долго для скромницы. — Не тихих. Не жалких. Не… детей! Не сегодня, Муриллио. Не под такой луной.