Страница 123 из 129
Тут Хукер приостановился, оглядел аудиторию и мрачно продолжал, понизив голос:
— Ну, я, конечно, не дурак, а в такие минуты мозг всегда здорово работает. Я сразу все смекнул. Я понял генеральскую проделку: он смылся в моем платье, а меня оставил врагам в своем мундире. Но я не из трусливых: сел на коня и поскакал туда, где строились солдаты! Я им ничего не сказал, чтобы они не узнали по голосу, я только взмахнул саблей, и они, черт подери, пошли за мной! Через минуту мы были в самой гуще. В шляпе у меня было столько дырок, сколько в этой цедилке, мундир пробила дюжина пуль, пули сорвали с меня эполеты, но я подбадривал ребят, и мы-таки остановили южан! Да, мы задержали их, джентльмены, до тех пор, пока не услышали трубы нашей дивизии, — оказывается, она сама поперла прямо на нас этот чертов арьергард. Вот как я спас положение! Но тут мятежники набросились в последний раз, отрезали меня, и я попал в плен. И это я, который выиграл сражение!
Вокруг раздались иронические аплодисменты, а Хукер угрюмо осушил еще стакан, затем поднял руку, точно хотел показать, что не нуждается в одобрении.
— Я сказал, что меня взяли в плен, джентльмены, — продолжал он с горечью, — но это еще не все. Я добился свидания с Джонстоном, рассказал ему все, как было, и потребовал, чтобы он обменял меня на какого-нибудь генерала. Он говорит: «Убирайтесь к черту!» Тогда я написал командиру дивизии, как я спас положение у «Серебристых дубов», когда удрал бригадный генерал. В ответ: «Убирайтесь к черту!» И так меня посылали к чертям все — от последнего унтер-офицера до главнокомандующего, а когда меня обменяли наконец, то обменяли — вы только послушайте, джентльмены! — на двух мулов и разбитый фургон!.. Но я здесь, джентльмены, и я ничуть не хуже, чем был там!
— Почему бы вам не обратиться к президенту? — с деланным участием спросил один из слушателей.
Мистер Хукер не принял этот совет всерьез и в знак несогласия сплюнул.
— Очень это поможет! — заметил он. — Но я собираюсь повидаться с человеком, который держит в кармане и президента и весь его кабинет. Это сенатор Бумпойнтер.
— Да, Бумпойнтер — большой человек, — подхватил тот же собеседник. В голосе его послышалось недоверие. — Вы разве с ним знакомы?
— Знаком ли? Еще бы! — Мистер Хукер презрительно рассмеялся. — Видите ли, джентльмены, я не из тех людей, которые пользуются семейными связями, но сенатор приходится мне близким свойственником, — разъяснил он с мрачным воодушевлением, — со стороны жены.
Брант не стал слушать дальше. Хукер повернулся к стойке и дал ему долгожданную возможность скрыться. Что Хукер переменил фронт и выдумывает всякий вздор, его не удивляло: ничего другого от Хукера нельзя было ждать, и хотя Кларенс не мог уже относиться к подобным выходкам с прежним добродушием и терпением, они не могли заслонить его более серьезную тревогу. Одно стало ему ясно: Хукер не знает, что Элис была шпионкой в лагере, иначе он не удержался бы от соблазна драматически раздуть такой инцидент. А упоминание о сенаторе Бумпойнтере, чудовищное в устах Хукера, навело Кларенса на странную мысль. Он уже слыхал, что Бумпойнтер пользуется огромным влиянием, и верил, что Сюзи захочет и сможет помочь ему, Кларенсу (станет ли она помогать Хукеру — это другой вопрос). Через минуту он отбросил эту мысль и даже покраснел. До чего же низко он пал, если это могло прийти ему в голову!
Кларенс уже раньше думал о том, что надо лично обратиться к президенту и конфиденциально поведать ему часть своей истории. Он слыхал много рассказов о сердечной доброте и великодушии президента, но с этим соединялись — так гласили современные летописцы — насмешливость и резкая прямота, которые отпугивали Кларенса. Не посмотрит ли президент на его жену как на обыкновенную шпионку, а на него самого только как на одну из многих безвольных жертв женской хитрости? И на фронте и в конгрессе ходили рассказы о том, как этот беспощадный юморист при помощи подходящего анекдота или едкого примера может оскорбить самые нежные чувства или тончайшую поэзию наравне с ханжеской пуританской моралью или эпикурейской этикой. Однажды Брант даже просил об аудиенции, но в назначенный час уклонился, так и не отважившись на исповедь при виде этих темных насмешливых глаз, которые, как ему казалось, слишком снисходительно посмотрят на его дело. Бывал он и на общих приемах у президента, но тут ему претила вульгарная толпа, глазевшая на этого человека, как на своего скомороха, и атмосфера пышности, учености и торжественности, которую сам президент нарушал с таким наслаждением.
Через несколько дней в послеобеденный час Брант, сам не зная как, снова очутился в Белом доме. На этот раз президент принимал депутацию каких-то фанатиков, которые с трогательной наивностью, не уступающей его трогательной терпимости, хотели навязать ему, главе многомиллионного государства, политику ничтожной кучки людей. Брант прислушивался к его терпеливым деловым ответам, насыщенным фактами и логикой, к его простому, но энергичному языку, к заключительной шутке, которая, как понял теперь молодой генерал, была необходима, чтобы смягчить суровость отказа. Впервые Брант почувствовал решимость обратиться к президенту, но не прежде, чем уйдет делегация. Когда она удалилась, Брант задержался в приемной, рассчитывая, что президент скоро выйдет. Однако президента не было. Боясь упустить удобный случай, Брант вернулся в галерею. Президент неподвижно стоял в тени у колонны, задумавшись и рассеянно глядя на отдаленный сад. Но его добродушное, слегка насмешливое лицо казалось почти трагическим от крайней усталости. В крупных чертах его сильного, грубо очерченного лица сказывалось тяжкое бремя, под которым согнулась даже эта высокая, сухощавая, угловатая фигура, огромная, но так и не сформировавшаяся, как бескрайние просторы его родного Запада. А в темных, глубоко сидящих глазах таились смутные предчувствия пророка и мученика.
Потрясенный такой внезапной переменой, Брант покраснел от стыда. И он чуть было не нарушил минутный отдых этого усталого человека, захотел взвалить и свою маленькую ношу на плечи этого Атланта с Запада! Молча выйдя из галереи, Брант спустился по лестнице.
Но не успел он миновать толпу посетителей в одной из больших гостиных, как президент появился снова, а рядом с ним — человек внушительного вида, которому добродушный великан снисходительно улыбался. Внимание толпы тотчас разделилось, у всех на устах было имя сенатора Бумпойнтера. Брант оказался почти лицом к лицу с этим знаменитым деятелем, раздававшим должности и привилегии, — и вторым мужем Сюзи!
На него нахлынуло странное чувство — не то циническое, не то суеверное. Его бы не удивило, если бы и Джим Хукер присоединился к этой толпе, в которой, кажется, потерялась даже одинокая фигура, так недавно захватившая его внимание. Ему захотелось бежать от всего этого!
Но судьба привела его к выходу в тот самый момент, когда уезжал Бумпойнтер; этот выдающийся деятель поспешно прошел мимо него к великолепной карете, запряженной парой горячих рысаков, с нарядным негром-кучером. Это была карета Бумпойнтера.
В карете сидела хорошенькая женщина в модном платье. Ее одежда, манеры, самодовольство и простодушная самоуверенность полностью гармонировали с нарядным экипажем. Когда Бумпойнтер уселся рядом с ней, ее фиалковые глаза на мгновение задержались на Кларенсе. Щеки молодой женщины залил счастливый детский румянец, синий взгляд — узнающий и лукавый — скрестился с его взглядом. Это была Сюзи!
ГЛАВА II
Когда Брант вернулся в гостиницу, служитель с особенно почтительным видом вручил ему записку и сообщил, что ее оставил кучер сенатора Бумпойнтера. Было нетрудно узнать детский, достойный бробдингнега[21] почерк Сюзи.
«Кларенс, это просто низость! Вы, кажется, надеялись, что я вас не узнаю. Если в вас осталось хоть немножко от прежнего, приезжайте сейчас же, сегодня же вечером. У меня большой прием, но мы где-нибудь поболтаем в антрактах. А какая я стала взрослая! Сознайтесь! О господи, что за мрачный вид у такого элегантного молодого генерала! За вами заедет экипаж, так что никаких отговорок!»
21
Житель страны великанов из «Путешествий Гулливера» Джонатана Свифта.