Пятая рота

— Ну как, второй взвод связи, готовы? — знакомый голос бодро приветствовал нас.

Я поднял глаза и обмер: прямо передо мной гарцевал Баценков. Из одежды на нем были только атласные спортивные трусы и кроссовки на босу ногу. От его вида мне стало еще холоднее: на улице холодища — градусов пятнадцать, не выше. Ветер гуляет, всю жизнь портит… А он по форме номер один тут красуется. Я бы — умер. У меня было бы двустороннее воспаление легких. Мне в хэбэшке-то, под которой одето зимнее белье, холодно, а он — в трусиках, видите ли.

«Железный мужик. Мне бы его характер», — подумал я про комбата.

Было видно, как из клуба со своими инструментами вышел оркестр, построился, но пошагал не на плац, а куда-то за полк, через взлетку. К нашей палатке притопали разведчики и хозяйственники, подтянулся Михайлов в неуставном свитере и вслед за комбатом мы побежали в ту сторону, куда ушел оркестр.

19. День Рождения

Туда же окольной дорогой шагала пехота и полковые службы: разведка, связь, саперы, РМО, ремрота.

Весь полк.

Нас ожидал праздник жизни, торжество духа над плотью, Песнь Песней и мечта любого солдата — забег на три километра в составе подразделения.

Плоский кусок пустыни широким языком перебрался через бетонку и ровный как стол лег в предгорье. «Столешница» из песка и гравия вела от забора нашего полка аккурат к модулям армейских «комендачей» до которых было километра полтора. Неподалеку от «комендачей» было вкопано сооружение из железной трубы и трех арматурин, под углом приваренных к основанию трубы — тригопункт. К этому тригопункту уже направлялся замполит Плехов, для того, чтобы следить за тем, как самые умные будут срезать дистанцию.

Правила игры были просты. По утренней прохладе подразделениям полка предстояло совершить небольшой променад по живописной местности: слева — красивые такие, высокие горы, справа — не менее красивая пустыня. Норматив — двенадцать минут. Старт засекается по первому, финиш отсекается по последнему. Подразделение, пробежавшее хуже всех, в качестве утешительного приза получает почетное право всю неделю чистить четыре полковых туалета.

До следующего кросса.

Кроссы устраивались по воскресеньям, а сегодня как раз оно и было — «красный день календаря». Если бы вчера вечером в наряд заступил я, то сегодня бы вместо меня бежал Полтава. Но хохлов трудно обмануть. Мордву — проще. Вот и стоял я теперь в передней шеренге взвода: невыспавшийся и замерзший.

В этих воскресных кроссах был заложен тайный философский, даже сакральный смысл. Офицеры — не няньки, чтобы стоять у солдата над душой, наблюдая, соизволил ли он сделать зарядку? Да не делай! Иди и кури на спортгородке. Никто тебе слова не скажет. Но если персонально из-за тебя, из-за того, что ты сдох на кроссе, подразделение всю неделю будет нюхать сортирную вонь, то твои же боевые товарищи в наглядной форме объяснят тебе, что курение — вред, что тебе нужно больше внимания уделять физической подготовке и вообще необходимо бросить курить.

Пока бегать не научишься.

Синяки и шишки скоро пройдут, а любовь к спорту — останется.

Из всего полка, кроме караула и суточного наряда, по воскресеньям не бегали только три человека — командир, начальник штаба и замполит. Тот самый Плехов, который дошел, наконец до тригопункта и поднял руку, показывая, что можно начинать гандикап. Возле старта стояли Дружинин, Сафронов и писаренок с тетрадкой. Командир полка наблюдал, чтобы на старт выходили все, не взирая на чины и должности, начальник штаба по секундомеру давал старт, выстраивал следующее подразделение и через минуту после предыдущего запускал и его. Финиш отсекался без отключения секундомера: просто от результатов предыдущего подразделения отнималась минута, у следующего — две и так далее. Писаренок заносил все результаты в расчерченную таблицу и через полчаса после начала забегов становились известны счастливчики, чьих заботливых рук ожидали обосранные верзальни.

Пожалуй, кроме командования полка, караула и суточного наряда не бежало сейчас только одно подразделение — полковой оркестр. Заметив взмах Плехова, маленький дирижер тоже сделал взмах и оркестр заиграл попурри… из Beatles!

Ей Богу! Я чуть не рухнул!

Сами собой подпевали губы знакомому мотиву. Светлая музыка и чистые слова песни никак не ложились на то, что я видел вокруг себя. Незатейливое повествование о нежной, но несчастной любви вырывалось из духовых инструментов и разлеталось вокруг, улетало к Плехову, к кишлаку Ханабад и летело дальше, к горам, чтобы улегшись у подножья, затихнуть и умереть там, как умерла девушка о которой сложена песня. Неуместно и ненужно, как фокстрот на кладбище, звучала грустная песня о любви — среди диких гор, бескрайних песков и хмурых солдат. Что-то одно тут было лишнее — то ли пейзаж, то ли Мишель.

Припев «Йестердея»

прозвучал трагической кульминацией Реквиема.

Слушая знакомую и красивую музыку, я вдруг понял, что не хочу служить в армии.

Я не хочу дезертировать, тем более — перебегать на сторону противника, но и стоять тут, возле старта, между горами и пустыней, ждать своей очереди на старт и мерзнуть в строю — я тоже не хочу. Я вообще не люблю строй — он мне в учебке надоел на всю жизнь. Человек рожден не в строю и не для строя. В живой природе из всех животных лучше всего строем получается ходить у баранов: куда один — туда и все. А я не хочу быть бараном!

Я — личность!

Уникальная в своем роде и неповторимая во Вселенной.

Я не хочу через сутки летать в наряды, не хочу с умным видом выслушивать излияния ограниченного колхозника Кравцова, не хочу мести палатку и каптерку, не хочу мыть ложки и кружки за весь взвод, не хочу по ночам стоять под грибком вместо дебила, вся заслуга которого только в том, что он пришел в военкомат на полгода раньше меня.

Я совершенно точно не хотел служить и злорадно наблюдал как на старте выстраивается управление полка. Пузатые майоры и дородные прапорщики топтались возле черты, ожидая взмаха Сафронова.

«Вот бы кому сортиры чистить — этим пузанам! Наели себе загривки в штабе. Посмотрим теперь: как вы бегать умеете?».

К моему удивлению, управление полка, потрясая животиками, довольно бодренько ушло со старта. На их место встала разведрота. За ней пристраивалась рота связи. Каждую минуту Сафронов махал рукой, отправляя на дистанцию очередную партию легкоатлетов. Через пять минут настала очередь второго батальона. Управление полка в это время уже добегало до Плехова. Как Чапай — впереди, на лихом коне — комбат побежал вместе с разведвзводом. Второй взвод связи выстроился на линии.

— Бежим кучно, — Михайлов подпрыгивал на фланге.

— Марш! — махнул Сафронов.

Все побежали — и я побежал.

Эти дяденьки в Министерстве Обороны, которые в своих кабинетах разрабатывают армейские нормативы, все-таки в чем-то неправы. Норматив для бега на три километра — двенадцать минут. Пусть так, не буду спорить. Но этот норматив рассчитывался на стадионах военных городков на асфальтовом покрытии. По песочку-то бежать тяжелее. Ноги утопают и проскальзывают. Шаг получается не такой широкий, приходится частить. Следовательно, быстрее устаешь. Навстречу нам уже несся передовой разомревший бенетон управления: раскрасневшиеся, не смотря на холод, взрослые мужики, поблескивая капельками пота, пыхтя набегали на финиш. Метрах в двухстах за ними, держа строй, бежала полковая разведка.

В учебке мы бегали кроссы ежедневно и не один раз в день. Привычка к нагрузкам была, но последний месяц я вел довольно праздную жизнь, поэтому, первые метров двести дались мне с трудом. Ноги вязли и пробуксовывали в песке. Только метров через триста, после того, как мимо нас пробежала разведка, мне удалось, наконец, взять свой темп. Ну, так-то, конечно ничего — бежать: красивые горы — слева, изумительная пустыня — справа, восхитительный Плехов впереди и замечательные сослуживцы вокруг. Вот только что-то уставать я стал с отвычки. Мы обежали тригопункт и Плехова, мысленно радуясь, что полдела сделано.