Пятая рота

— Отбой! — За спиной возник Востриков, — автоматы — на предохранитель. Отсоединить магазины. Отвести затворные рамы. Приготовить оружие к осмотру.

Взвод снова построился, все отсоединили магазины, передернули затворы, выплёвывая из автоматов патроны, и отвели затворные рамы назад. Востриков проходил вдоль строя и смотрел: не остался ли у кого патрон в патроннике.

— Осмотрено, осмотрено, осмотрено, — то и дело проговаривал он, передвигаясь от одного сержанта к другому. «Осмотренный» отпускал затвор, щелкал курком, ставил автомат на предохранитель и вешал его за спину на ремень. На сегодня война окончена.

Боже! Как же я устал! Гудели ноги, ныла спина, едва шевелились руки. Все тело было разбито и разломано. Самое лучшее сейчас было — прилечь и подремать минут сто.

— Взвод! Становись!

Востриков не устал ни капли. Хрена ли ему?! Не он штурмовал сопку. Не он бежал, падал и стрелял. Он шёл сзади цепи как на прогулке и налегке. Ни автомата, ни подсумка.

— На рубеж — смотровая вышка — шагом — марш!

Взвод в колонну по три стал спускаться с «отвоеванной» сопки в ложбину для того, чтобы подняться на полигон. На заплетающихся ногах мы приковыляли к вышке. Казалось бы — ничего сложного и тяжелого: три раза спустились с сопки и три раза поднялись. Вроде и расстояние преодолели не особенно большое. Глубокая, метров сорок глубиной, ложбина и два склона в нее примерно по полтораста метров. Ну, да: склоны были крутоваты, но и за три «штурма» мы пробежали никак не больше километра. Что ж так запыхались-то?

Нет! Плохо я думал о Вострикове! Глупый и никчемный дух, я преждевременно и необоснованно винил его во всех своих несчастьях. В том, что устал, в том, что весь грязный с головы до пяток, в том, что мне еще восемнадцать месяцев тарабанить до дембеля.

А Востриков, красавец, пока мы играли в войну, послал один «Урал» в полк и приказал привезти из столовой горячую пищу.

Война — войной, а обед по расписанию!

В трех тридцатишестилитровых термосах плескался горячий борщ, прела сечка, перемешанная с тушёнкой, и пузырился яблоками и черносливом компот. Да что так не служить?! Обед тебе привозят прямо в «поле»! В одном мешке, сброшенном прямо на землю, лежал белый и пушистый хлеб, в другом — стопка синих гетинаксовых тарелок — шестьдесят штук: на нас, на офицеров и на водителей. Для первого, второго и третьего был только один черпак. Но это уже не проблема. Проблема в другом: не было ложек. Ложки были у старослужащих и дальновидных водил «Уралов», которые из уважения уступили их офицерам, да еще у четверых уроженцев Средней Азии. Вот умны-то! Наверное, и ночью не расставались со своими столовыми приборами. Остальным пришлось есть, по-собачьи схлёбывая борщ через край тарелки, и подбирая кашу языком, держа тарелку на весу. Куда было лить компот — непонятно. Его налили прямо в облизанные тарелки.

Компот был сладкий.

Это в Союзе, компот, положенный на обед каждому солдату, пах мышами. На наши возмущенные вопросы — где масло, где сахар? — дежурный по столовой невозмутимо отвечал: сахар в чае, масло в каше. Хотя всем было понятно, что он их просто с*издил!

После обеда резко потянуло на сон и не меня одного. Взвод, одолеваемый истомой, привалился к вышке и вытянул ноги.

— После вкусного обеда, по закону Архимеда, — начал Щербанич-старший, — полагается курить. Чтобы жиром не заплыть.

Он достал из кармана пачку «Памира», но после беготни и ползанья сигареты оказались раскрошенными. Я сунулся за своими — та же история. У всех сигареты оказались наполовину выпотрошенными. Эх, дурни! Надо было из кармана переложить их в подсумок! Глядишь, сохранней были бы. Но не убиваться же из-за этого? Забили сигареты выкрошившимся табаком и закурили.

Ах! До чего приятно и хорошо было сидеть, вытянув ноги под вышкой, выпускать из легких синий дымок и смотреть вниз, на далекий полк, на кишлак Ханабад, на далекую пустыню, за которой текла Амударья и начинался Союз. И не надо было бегать и стрелять. Война на сегодня окончена. Вот поспать бы еще.

Востриков, волшебник и колдун, прочитал общее настроение.

— Перекур — сорок минут.

Цены нет такому командиру! В самом деле — нечестно и безжалостно гонять наевшуюся молодежь на штурм никчемной сопки. Докурив, я отбросил бычок, сдвинул панаму на нос и отошел в царство Морфея. Никаких снов не было. Я закрыл глаза и улетел. Не успел я смежить веки, как меня уже толкали в бок. Из мира покоя меня снова призывали на действительную военную службу!

— Оу! Вставай! Строиться!

Оказалось, что после обеда прошли не сорок минут, а больше часа и взвод, прочищая грязными пальцами глаза, поднимался на построение.

— Просыпайтесь, бойцы!

Востриков ходил вдоль строя такой же бодрый и свежий как утром.

— Сейчас немного постреляем и в полк.

10. Вечер трудного дня

Востриков послал левофлангового за старшим полигонной команды. Когда тот, лениво переваливаясь, подошел к капитану, тот приказал:

— Поставь-ка нам грудные и ростовые и дай две плащ-палатки.

Насчет мишеней у сержанта не было проблем, — поставим, как же! А с плащ-палатками он заартачился.

— А плащ-палаток нет, товарищ капитан.

— Рожай, — отрезал Востриков, — а то одеяла сейчас на землю положишь.

Через пять минут стояли мишени и были принесены две плащ-палатки: такие старые и дырявые, словно не по мишеням, а по ним вели упражнения в стрельбе.

— Ну, кто смелый? — спросил Востриков, когда плащ-палатки были уложены на огневом рубеже.

Патроны после штурма сопки остались у всех, но смелых не находилось. Хоть пострелять из настоящего автомата хотелось всем, но никто не хотел быть первым.

Стеснялись.

— Разрешите, товарищ капитан?

Это Рыжий подал голос.

— Окажите любезность, товарищ сержант.

Рыжий вышел из строя, примостился на плащ-палатке и, недолго целясь, двумя очередями снял две мишени — грудную и ростовую.

— Молодец, — похвалил его Востриков, — ты не просто автомат видел, но и держал его в руках. Следующий.

Вторым всегда проще. За одним Первым обязательно потянется полтора десятка вторых.

— Разрешите?

— Разрешите?

— Разрешите мне?

Понеслось со всех сторон.

— Разрешаю, — одобрил Востриков, но по очереди.

Когда очередь дошла до меня, я почти строевым шагом вышел из строя и доложил:

— Курсант… Младший сержант Сёмин к бою готов.

— К бою! — скомандовал Востриков.

Я уже лег на плащ-палатку и стал изготавливаться к стрельбе, как услышал над собой:

— Вы что, младший сержант? На бабу, что ли, залезаете? Ну-ка, как положено!

«Как положено» — я не знал.

— Товарищи сержанты! — обратился Востриков сразу ко всем, — Во время занятия по тактике я обратил внимание, что все вы, кроме, пожалуй, этих троих — Востриков показал рукой на разведчиков, — плюхаетесь на землю как на бабу с голодухи. Меж тем, существует специально для вас придуманный и единственно правильный способ изготовки для стрельбы из положения «лёжа». Показываю для начинающих. Подход к плащ-палатке осуществляется бегом. Перед плащ-палаткой правая нога ставится вправо-вперед, левая ладонь упирается в плащ-палатку. Левое колено подгибается и ставится на упор. Теперь можно лечь. Ноги прямые, чуть раздвинуты. Носки сапог смотрят в стороны. Правая нога находится на одной оси с автоматом. Вопросы?

Вопросов не было. Капитан показал все наглядно, просто и доступно.

— Младший сержант, изобразите показанное.

— Есть!

Я подбежал к плащ-палатке, олицетворяющей огневой рубеж, и, как и было показано, выбросил правую ногу в сторону, оперся левой рукой в ткань и лег, раздвинув ноги, стараясь правую положить на одну ось с автоматом.

— Младший сержант Семин к стрельбе готов!

— Огонь! — скомандовал Востриков.

Ага! Легко сказать: огонь. А куда?! Если стоя грудную мишень еще видно за двести метров и можно рассмотреть ростовую за четыреста, то лежа не видно ни хрена! Грудная едва торчит из земли, а ростовая через прицел кажется тоньше волоса. Кое-как прицелившись, я дал по две очереди в каждую. На мое удивление — попал в ростовую, промазав по ближней грудной.