Страница 22 из 59
Да, Серега Мельнов неожиданно оказался коренным ташкентцем. Призывался в армию, закончив первый курс политехнического института в столице Узбекистана. Промышленная электроника — его будущая специальность. Если, конечно…
6 часов 34 минуты. «Земля»
Горохом высыпаемся в открытую дверь вертолета. Прыжок. Устоять на ногах. Вперед!
До каравана метров сто пятьдесят. Сбились в кучу верблюды, ишаки шарахаются от кружащих над головой вертолетов. На бегу успеваю оглянуться: наша группа прикрытия высадилась поодаль, залегла в высокой траве. Только черные зрачки автоматов упираются в наши спины, готовые прикрыть, поддержать огнем. Почему-то очень надежными показались тогда те черные автоматные зрачки.
В боевых ротах, рассказывал мне Мельнов, практически не бывает «дедовщины» еще и потому, что в такие минуты нет в бегущей навстречу неизвестности цепи ни «дедов», ни «салаг». Каждому, кто рядом с тобой, ты доверяешь, как самому себе. Впрочем, это пришло на память потом, а тогда, в цепи спецназовцев, которая веером охватывала караван, некогда было думать. Надо было бежать, бежать изо всех сил, пытаясь удержать в груди бешено стучащее сердце — то ли от бега, то ли от страха перед возможной смертью, от которой тебя отделяют, возможно, только сто метров, только пятьдесят, только… Во всем мире была только эта бегущая цепь, и ты в ней, и автомат в руке, и возможный противник, который, быть может, уже нашел тебя в прорези своего прицела.
— «Минутка», я — «Воздух», как дела?
— «Воздух», я — «Минутка», работаем по плану. Подскажу, когда забирать.
— Понял. Противодействия нет?
— Пока все в норме. Похоже, «голуби». [14]
Ворохи красных сучковатых дров на горбатых спинах верблюдов. Громоздкие белые чалмы на головах погонщиков. Длиннополые просторные одежды, сандалии из грубой кожи на босых запыленных ногах. Цвета начищенной меди загар на обветренных лицах, без страха смотрят глаза — глаза людей, которым нечего бояться и нечего скрывать. Так ли это? Кто знает.
— В Джелалабад идем, уважаемые: там хорошую цену за дрова дают, — с достоинством отвечает на наши расспросы пожилой, но крепкий еще пуштун. — Где живем? Мы ведь кочевники, нам вся земля дом!
И караван-баши, церемонно пожав каждому из нас руку, машет своим людям: в путь!
Мы снова бежим, теперь уже к вертолетам, которые садятся неподалеку, утопают в облаках поднятой винтами пыли. Времени терять нельзя: слишком уж доступная мишень этот поджидающий нас «Ми-8».
6 часов 49 минут. «Воздух»
— 041-й, я — 042-й. Наблюдаю три группы по пятнадцать — двадцать «горбов», следуют с севера на юг.
— Внимательней! Скорость — максимальная. Смотри за горушками, из-под них на днях сбили «вертушку».
— 041-й, «горбы» разгружаются.
— 042-й, понял. Садимся. Прикрой.
И снова зависает над выжженной землей вертолет, и снова щелкают затворы, и снова Александр Чихирев кивает нам в сторону приоткрытой двери.
— Мы-то народ привычный, — говорил мне накануне Сергей Мельнов, — а вот как вертолетчикам работать с нами не страшно? Ума не приложу. В человека, в меня то есть, ты еще попробуй попади, а в вертолет — вот он, лупи, не целясь.
Когда я задал тот же вопрос вертолетчику Александру Малахову, тридцати пятилетнему подполковнику, внуку и сыну солдата, он удивленно поднял глаза: о чем это я? Среди вертолетчиков нет трусов и храбрецов, сказал Малахов. Опытные есть. Начинающих — сколько угодно. А все остальное — лирика. «Земные штучки».
И все же, посовещавшись с командиром Валерием Крушинным, Малахов согласился: полет с досмотровой группой — в числе наиболее опасных.
— Летишь, как подсадная утка, весь на виду. На принятие решения иногда и секунды нет. Короче, не полет даже, а сплошная импровизация. Хотя, — добавил он, подумав, — тут к любому полету надо готовиться, как к самому сложному. Все не «по правилам». Высокие температуры воздуха, восходящие потоки, потолок высоты. А посадочные площадки по союзным меркам вообще немыслимые! Да какие там площадки, иногда с трудом пятачок находишь, чтобы колесом зацепиться.
Так сложилось, что в Афганистане Малахов уже второй раз. Прибыл сюда на должность начальника политотдела вертолетного полка осенью, сразу после того, как часть, в которой служил дома, выполняла задачу особой важности. Четвертый блок Чернобыльской АЭС в самый разгар трагических событий экипажи его эскадрильи видели не на фотографиях в газетах — под собой, сквозь остекление вертолетных кабин, когда сбрасывали на взбесившийся реактор груды песка и бетона. Видели его так же близко, как холмы этой афганской степи с красивым названием Гамберай, которые мелькают сейчас под нами со скоростью семьдесят метров в секунду.
Где-то здесь, среди этих приземистых холмов, затерялась, растворилась в глубоких колодцах-кяризах группа Бисмиллы, которая только за последние недели уничтожила «стингерами» семь наших и афганских «вертушек».
042-й — позывной Александра Малахова. Он ведущий в звене «Ми-24», которое прикрывает нас с воздуха.
041-й — это командир полка Валерий Крушинин. Его «Ми-8» сейчас повис над землей, дожидаясь, пока мы, еще не успевшие отдышаться после досмотра первого каравана, снова высыпаемся на каменистую землю.
7 часов 02 минуты. «Земля» — «Воздух»
И снова стремительный бросок, и снова зрачки автоматов уставились в наши спины. На этот раз успеваю заметить: место и обязанности тут у каждого свои, ни в вопросах, ни в командах нужды особой нет. Тулкин Иманов с ручным пулеметом пулей летит на фланг, Дима Белых и Серик Лукпанов — собственно «таможня», которая тотчас приступает к делу. Коля Сенчук берет на себя окрестности, цепко просматривает каждый кустик и холм, откуда может ударить очередь…
— Афган очищает людей, — считает Сергей Мельнов. — Многим здесь стыдно за себя становится. Прожил восемнадцать — двадцать лет, а что за душой? Прически-цепочки? Это кажется круто, когда не знаешь, что это такое — последнюю гранату перед собой положить. Когда не видел, как рядом с тобой твоего братишку — насмерть. Надо уважать себя самого. Чтобы по делам твоим и тебе, и другим было хорошо. Иной раз спросишь себя: что лично я хорошего-то сделал? Доброго? Такого, чтобы и люди мне добром отплатили? У каждого из нас раньше своя собственная жизнь была, а сейчас и думать не хочется, что когда-нибудь разлетимся в разные стороны. Хотя, обманывать не буду, по дому здесь очень скучаешь. Нет, не в том смысле, чтоб к маме-папе под крыло. Как это объяснишь? Мне вот недавно сестренка в посылке конфеты передала. Так мы всей ротой праздновали! У нас в магазине конфеты есть, конечно, но иностранные. А здесь ко всему своему тянет. Хочется, чтобы дома вокруг были советские, чтобы люди советские. Вот даже пыль чтоб советская была…
— «Воздух», я — «Минутка». Производим досмотр, противодействия нет.
— Я понял, «Минутка». Ждем команды, у нас тоже порядок.
Противодействия нет, доложил по рации Коля Моргун, задрав голову к небу, где кружат вертолеты прикрытия. Но как-то странно отводят глаза погонщики. Как-то уж слишком сладко улыбается, отвечая на наши вопросы, рослый бородач в чалме. Люди из того, первого нашего сегодняшнего каравана вели себя, что ни говори, иначе.
— Иногда чувствуешь: точно «духи», — наставлял меня накануне Мельнов. — Ночью, наверное, доставили груз своим, а теперь за новым топают в Пакистан. Но как докажешь? Приходится пропускать. Если и правда «духи», все равно рано или поздно столкнемся.
Уже больше года служит в Афганистане младший сержант, уже больше года разглядывает в иллюминаторы холмы Гамберая. А видится ему другой, самый лучший в жизни сюжет. Будет так: он ничего не сообщит заранее. Просто свалится в свой ненаглядный Ташкент как гром среди ясного неба, купит матери огромный букет цветов, позвонит ей на работу. И скажет:
— Мама! Я вернулся.