Дух, брат мой

Пыльную равнину сменяют зеленые рощи и виноградники. Это — Адраскан — городок на пути к Герату. Большая остановка. Все тарятся чем ни поподя, расплачиваясь также чем ни поподя. Холодные грязные стеклянные бутылки с фантой, торчащие из ржавого ведра со льдом. Мухи, вьющиеся над горами винограда. Осы, пожирающие баранину. Хрипящие магнитофоны, изрыгающие «индийскую» музыку. Родная, правильная персидская речь торговцев, крики бачат, норовящих что-нибудь стырить. Гостеприимный Адраскан уже третий день оживает после войны. Сегодня не стреляют. А еще недавно здесь шли бои. Сначала Туран Исмаил гульбеддиновцев выкуривал. Потом шурави подключились по Исмаилу со своей артиллерией. Ох и не любят таджики пушек. Как пуштуны вертолетов. Орудия и «Грады» превращают их древние жилища, скрытые в зеленых зарослях плодовых деревьев, виноградных лозах и камышах, в месиво из глины и перепутанных не сдетонировавших рястяжек, ими же поставленных. После каждой такой долбежки месяцами приходится восстанавливать минные заграждения, выуживать из-под саманных завалов скудные пожитки, а за пропитанием двигаться к родственникам в Иран. Загорелые руки трудолюбивых таджиков ловко насыпают чай в целлофановые пакеты, отсчитывают сдачу. Дуканщики с удовольствием скупают «Ростов», а «Яву» в мягких пачках почему-то берут неохотно. Что бы понимали, дуремары, в куреве. Хотя, конечно, именно в куреве-то, они как раз и понимают. Чарс и опий на каждом шагу. Сами они чарс особо не жалуют, считают за дешевую дрянь. Но для советских солдат припасают. Темно-зеленые круглые таблетки, палочки диаметром с сигарету.

И снова в путь. Пылюга, солнце как бешеное. Сидеть на раскаленной броне противно, но что поделаешь — пешком-то уйдешь не далеко. Вдруг, совсем неожиданно среди песков слева показалась речка с чистой и прозрачной, как хрусталь, водой. Через несколько минут приедем на Дачу. Огромная красивая вилла стоит как тополь на Плющихе. Прямо через нее течет ручей, поящий колодец с чистейшей холодной до ломоты в зубах водой. Договорной «дух» — Амир Саид Ахмад — отдал в безвременное пользование свою виллу в обмен на спокойствие своих соплеменников и помощь оружием. Именно за прозрачную воду переоборудованному в заставу дому и дали такое мирное, домашнее название. Природа первозданная, речка, дом. Чем не дача? Правда, жизнь здесь далеко не дачная, не праздная. С полчаса только прошло, как ребят отоварили из минометов. Ходят, озираются, черти, хотя и здорово повеселели нас еще издали заметив. Гератским «трубачам» туговато приходится: до провинциального центра рукой подать. Вот и лезут к нефтепроводу бандиты денно и нощно. Кто топливом разжиться, кто просто трубу взорвать. Особенно донимают по ночам.

Попили, водички потерли байки, поехали в полк. Уже смеркается, надо бы затемно добраться. Долетаем без приключений. Расселение в модуле, потом сортир — арбуз в дороге не мыли. Офицерский не люблю, бреду к солдатским деревянным «очкам» — тем, что рядом с огромной помойкой, в ближнем правом углу периметра, рядом с палатками, где спят бойцы. В нескольких сотнях метров — кишлак, «зеленка». Сижу на очке и думаю: как все же жить хорошо. Все сигареты — солдатам, обитающим вокруг сортира. Потом Баня. Водка. Командир извиняется, что наорал в дороге. Пьем за мой прошедший День рождения. Дарит новый комплект хэбэшки и солдатскую панаму с красной звездой, чтоб тряпкой на голове не отсвечивал.

Отбой. Завтра кому куда, а мне еще в Герат к Фазылу Ахмаду и Дауду. Надо переговорить о национальном примирении, потом лететь на иранскую границу на совещание гератских «дружественных» банформирований. Тихо впадаю в дрему, предвосхищая завтрашнюю встречу с моими любимыми гигантскими соснами и кедрами, что растут вдоль гератской бетонной дороги. Почти физически ощущаю запах розовых цветников. На отрывном календаре, висящем на стене комнаты модуля май 1987 года. Завтра в дорогу.

Быстро «отрубиться» однако не удалось, так как сну явно не способствовал съеденный в дороге немытый арбуз. Выходил до ветра раза четыре, пока организм не иссяк на подлянки. Потом все-таки завалился в койку и стал думать о том, что было вчера. А вчера я проснулся в Шинданде за колючей проволокой, в каком-то тюремном модуле-отстойнике, куда меня определил на ночлег недоброжелательный офицер с гонористыми замашками. Обычно, прибывая в штаб дивизии, я перво-наперво топал в политотдел, чтобы пообщаться там с Феликсом Рахмоновым — замначПО по связи с местным населением. Хотя, по правде сказать, звали-то его не Феликс, а Фахруддин. Этот таджик-умница нарочно так исправил свое имя, чтобы в разговоре его не путали с афганцами. Ну, Феликс, так Феликс, значит, человек хочет быть Феликсом. Хотя, имя это явно не сочетается с его восточным радушием и горячим южным сердцем. В Шинданде Феликс был свой не только среди своих, но и среди чужих. К нему одинаково хорошо относились как наши военные, так и те, с кем он по роду работы поддерживал контакты. Населявшие окрестные кишлаки таджики быстро приняли предложенные им «правила игры», что позволило значительно сократить потери среди личного состава воинских подразделений. Феликс так «сдружился» с аборигенами, что те привозили ему наших солдат, попавших — по собственному раздолбайству или обкурившись — в плен. Однажды троих обдолбанных «коробейников» афганцы доставили на телеге, запряженной ишаком, прямо к КПП части, связав им руки их собственными ремнями. Они потребовали вызвать товарища Фахрутдина, чтобы тот обменял живые трофеи, как он всегда это делал, на белую муку и несколько канистр с соляркой. Обмен, естественно, состоялся, но после этого душманы-таджики заметно активизировались в поиске и задержании желавших «подзаработать» советских солдат. Благодаря неутомимой деятельности Феликса, воспринявшего курс афганского правительства на национальное примирение весьма своеобразно, очень по-восточному, многие родители в СССР смогли увидеть своих сыновей живыми и здоровыми. Сколько он извел на эти «связи с местным населением» горючего и продовольствия, одному Аллаху известно. Слова Иисуса о том, что миротворцы будут блаженны, подполковник Фахруддин, как работник политотдела дивизии и мусульманин, вспоминал вряд ли. Однако это не мешало ему творить добро, и светлая память о нем наверняка надолго переживет его самого в этом мире.

Однако вместо Феликса на этот раз я застал в политотделе лишь высокое армейское начальство, суетившееся вокруг поджарой фигуры Стратега, проводившего заодно и проверку боеготовности части. Об истинных целях приезда в Шиндант Варенникова я еще не догадывался, но общее настроение как-то сразу упало. Ничего хорошего его визит не сулил. Опять боевые действия.

Посчитав, что я — явно нежелательный элемент на этом празднике жизни, меня после ужина сначала водворили, а потом и заперли в модуле, обнесенном проволокой, который кто-то ласково окрестил «ООНовский отстойник». Примечательно, что туалет в этом обиталище «принесенных ветром» отсутствовал, что впрочем, меня волновало мало. За модулем располагался маленький лужок, периметр которого выхватывал из мрака ночи яркий прожектор. Луч света меня не смущал, по крайней мере, вне помещения. А внутри дело обстояло несколько иначе. Соседкой по «камере» оказалось очень красивая и стройная деваха, которую занесло сюда вообще непонятно как. Ей тоже приходилось выходить по нужде на чаман, освещенный отнюдь не лунным светом. Но знакомиться детально я с ней не стал, так как в кабульском микрорайоне меня ждали жена и дочка. Просто осталось в памяти красивое и нежное лицо, которое никак не вязалось с войной, пылью и грубой армейской жизнью шиндандской равнины. Да еще одеяло, которое мы для нее повесили на улице, зацепив за окно и сделав из него нечто вроде ширмы. Женщины ведь как афганцы, стоя писать не умеют.

..Сон улетучился, разогнанный урчащими звуками, исходившими из чрева. Треклятый арбуз, а может быть, дыня? Мысли о дыне чудно трансформировались в воспоминания о базаре, голова наполнилась цветными картинками старого Герата. Вот поехала повозка с овощами, в которую впряжен маленький ослик. Вот уподобившийся ему хазареец потащил втрое большую телегу. На первый взгляд кажется, что живут здесь одни таджики да хазарейцы. Но это не так. Кое-где плотными группами обитают пуштуны, которых таджикское население не любит и при каждом удобном случае «выдавливает» из зон их обитания. Интересный район в сердце старого Герата — Базаре-Ирак, смыкающийся с Базаре-Малек, который наши военные окрестили «кандагарским рынком». Очень неспокойное место. В военной форме здесь лучше не появляться вообще — прибьют стопроцентно. На самом рынке обитают почти одни таджики, а вот в «зеленке», что прилегает к дувалам, выходящим на этот базар — пуштунская засада. В зеленой зоне тянутся до самого деревянного моста, окрещенные русскими как «фарши» кишлаки. Люди там живут вахтовым методом, спасаясь от обстрелов в соседнем Иране. Кстати сказать, персидское слово «вахт» дошло до нас из древности и на русском означает ничто иное, как время. Армейцы называют этот мост «духовским», стараются особо туда не соваться. Но иногда приказы кабульских маньяков загоняют их в эти края, и тогда там начинается мясорубка. Теряя изрядное количество бойцов убитыми и ранеными, наши обычно откатываются назад и едут с потерями обратно в полк. Через пару часов «фарши» начинают прессовать реактивные установки «Град» и тяжелая артиллерия, превращая все живое в пыль и груды глины вперемешку с виноградной лозой. Иногда, пока военачальники из штаба 40-й рисуют красные и синие стрелки на другой части карты страны, наши ребята отдыхают, пользуясь для своих нужд другим мостом, более прочным. Духи окрестили его «советским», и туда в отличие от нас не лезут. Вообще они здесь не инициативны. Огрызаются лишь, когда их совсем уж достанут. Точно как пчелы из разоренного улья. Впрочем, побродить по этому базару в сопровождении аборигенов еще в 1983 году было вполне возможно. Там довольно интересно.