Страница 2 из 10
– Товарищ лейтенант, – начала она деловито и напряженно, – начальник медслужбы выговаривает вам за то, что вы отказались взять в состав группы санитара из медсанбата. Вы хоть понимаете, что нельзя лишаться такого специалиста в случае оказания первой медицинской помощи?
Шульгин развел руками:
– Елена Сергеевна, поймите, вертолет не резиновый… Лишний человек – просто обуза, поверьте… В начале операции вообще нужны специалисты другого плана, – он кивнул на своих ребят, – мне огневая мощь нужна, стрелки и костоломы, – Шульгин пожал плечами, – а костоправы понадобятся немного после, а то и вовсе не понадобятся.
Шульгин потянул девушку за локоть в сторону от взлетной полосы, подальше от любопытных глаз и ушей.
– Елена, ты сошла с ума, – сказал он потеплевшим голосом. – Успокойся, все будет в порядке, поверь мне… Окопаемся, а всего через полчаса тысяча стволов окажется за спиной. Не переживай, пойми, это обычная операция, почти никакого риска, пустяки… Ну, что ты…
Девушка подняла голову, посмотрела Шульгину прямо в глаза, пытливо, встревоженно:
– Андрей, мы же договаривались… Перед каждой операцией ты заходишь ко мне на одну минуту. Ты же мне обещал, – она взяла лейтенанта за руку, – всего на одну минуту… Как ты не понимаешь, бедовая моя голова! Для меня это очень важно!
Она взяла лейтенанта за вторую руку, и так они и стояли на глазах у всего полка, всех солдат, скосивших любопытствующие глаза, вытянувших шеи, у штабной группы офицеров, окружающих своего лихого командира и поглядывающих на них с удивленными лицами.
Женщины в Афганистане были на особом положении. Эту необъявленную войну, серьезное мужское дело, немногочисленные женщины – медсестры, машинистки, связистки, официантки – согрели душевным теплом, внесли в нее что-то домашнее, уютное.
– Метель-один! Я Первый, прием! – заскрипели вдруг ожившие микрофоны радиостанции Шульгина.
Первой «Метелью» был сам Шульгин. Он отнял руки от горячих ладоней девушки и сжал тангенту радиостанции:
– Первый! Я Метель-один.
– Время вышло, Метель-один. Начинай отсчет… Передай Елене Сергеевне, чтобы не волновалась. Передай, все просчитано. Скажи ей, что я, Сидорчук, за тебя лично отвечаю, как за сына. Так что вперед, сынок…
Елена вдруг всхлипнула, не удержалась, припала на мгновение к груди лейтенанта. Ее волосы упали волной на выгоревшую материю лейтенантского бронежилета.
– Я ничего не могу с собой поделать, Андрей, – зашептала она жалобно, сметая пальцами с ресниц горькую влагу слез, – прости… Мне трудно с собой справиться. Что мне с собой поделать? Я буду ждать. Всех ждать… Дай вам бог всем вернуться назад…
Шульгин наклонился, прикоснулся к нежному аромату волос, быстро развернулся и побежал к вертолетам. Солдаты замахали руками красивой печальной сестричке, оставленной их любимым лейтенантом.
Нехотя закружились с каким-то животным уханьем винты первого вертолета, у-у-у-у-ух, у-у-у-у-ух. Затем это филинское уханье стало частым, свистящим… И вертолет, рядом с которым стоял Андрей, начал медленно и неудержимо свой разбег.
Андрей сделал несколько шагов, держась за выставленный трап, не решаясь на последний рывок в эту дрожащую глубину десантного салона, и тут медицинская сестра решительно замахала рукой.
Начавший движение вертолет оторвался от лейтенанта, пошел вперед, содрогаясь мощью авиационных двигателей, а Шульгин развернулся в обратную сторону и побежал навстречу медицинской сестре.
– Товарищ лейтенант, – выкрикнула она, – вы же забыли это… Вы не взяли санитарную сумку.
Она сорвала с плеч походную аптечку с нашитым крестом, невинный предлог для краткой встречи, который забытой вещью прятался за ее спиной во время их быстрого разговора.
Шульгин поймал брошенную сумку.
– Это нам совсем не пригодится! – крикнул он через плечо и побежал ко второму вертолету, тоже набирающему скорость.
Несколько рук подхватили его за тяжелую амуницию и втащили в салон разгоняющейся машины.
2
Шульгин, неповоротливый, неуклюжий, сидел, наклонясь вперед, не в силах опереться на вещевой мешок за спиной, который, подобно неудобному горбу, сталкивал его с узкой вертолетной скамьи десантного салона. Качались гудящие борта винтокрылой машины. Бортовые иллюминаторы то круто взлетали вверх, упираясь в пустое, бессмысленное небо, то падали вниз. Дрожали в полосах света бесчисленные пыльные крошки. Кружились по днищу вертолета клочки бумаги. Плясала около щеки черная мушка автомата. Трепетала перед глазами тонкая нить антенны.
Один из летчиков в светло-сером комбинезоне, выглаженном, элегантном, по сравнению с мешковатой формой пехоты, находился в десантном салоне. Улыбаясь, поглядывал в сторону напряженных солдат. Спокойно вертел в руках кубик Рубика. Выстраивал грани, почти не глядя. Изредка посматривал в иллюминатор. Похоже, он не воспринимал всерьез ни эту операцию, ни саму афганскую войну.
Шульгину давно уже казалось, что многие летчики относятся ко всему происходящему на афганской земле снисходительно, словно смотрят на все происходящее здесь из театрального партера. И хотя они видели смерть далеко не театральную, и тоже отправляли «цинки» с телами своих друзей, но это не мешало им жить здесь обычной гражданской жизнью и даже делать в Афганистане совсем невоенный «бизнес».
И летели вместе с военными грузами, болтаясь в топливных баках, сотни бутылок «Столичной», «Русской», «Московской»… И в сравнении с той высокой ценой, которую монопольно поддерживали все летчики на своем внутреннем «водочном фронте», водка в Союзе казалась вовсе бесплатной. Отличалось отношение к этой войне у летчиков и у пехоты-матушки, хотя сам Шульгин отчетливо не понимал, чем же оно отличалось?
Он смотрел на чисто выбритого летчика, щеголяющего аккуратной прической с пробором, безупречной чистоты летным комбинезоном, новенькими гражданскими туфлями, и думал о том, что срок службы летчиков в Афганистане вдвое короче, чем у пехоты, – всего один год, да и тот чередуется многочисленными отпусками для отдыха и реабилитации.
Шульгин со вздохом посмотрел на своих парней в замызганных, выгоревших бронежилетах. Кто-то из них, возможно, не переживет сегодняшнего дня.
Летчик по-прежнему спокойно вертел цветными гранями кубика. Из хаоса красок за несколько движений нанизывал друг на друга цветные полоски и, выстроив полную гармонию цветов, вдруг смешивал все обратно в пестрый хаос.
И вдруг так же, в несколько мгновений, от гармонии к хаосу, смешалось все в десантном салоне.
Встревоженный летчик вдруг замер в неудобной, напряженной позе. Серый комбинезон тучкой навис над мутным стеклом. Летчик обернулся. Его скучающий вид стерло, как губкой. По лицу, крупному, побагровевшему, пробежала злая усмешка. Он прокричал что-то беззвучно, коротко шевельнулись губы, растянулись, сложились, вытянулись трубочкой. Оглушительный рев винтов разорвал слова на скомканные слоги, выплюнул косточки звуков:
– Жар-р… точ-ч… р-рез-з…
Летчик рубанул ладонью по воздуху, ткнул кулаком в пыльное стекло. Грузные фигуры солдат зашевелились, потянулись к иллюминаторам. В круглых стеклянных экранчиках закачались русские шапки-ушанки.
Горы стремительно нарастали внизу. Снежные панамы на седых скалах менялись рыжими пятнами распаханных пашен. Белые клочки облаков цеплялись за крутые вершины. И там внизу посреди угрюмых камней пульсировали еле заметные и вроде бы безобидные вспышки. Слабые, жидкие огоньки, искорки, гаснущие в одно мгновение.
Андрей понял усмешку летчика. Посадочная площадка, намеченная штабом к высадке дивизионного десанта, тщательно подобранная среди многих возможных вариантов, вдруг оказалась под плотным огнем. Пулеметным, кинжальным, смертоносным. Будто их намеренно встречали в точно определенном месте, в точно назначенное время. Эта мысль невольно мелькнула в сознании Шульгина.
Вертолет неожиданно заложило в глубокий вираж. Гулкая дробь вертолетных винтов провалилась в вязкую ватную яму. Левый борт взмыл почти вертикально. Солдаты посыпались от него, съезжая по стальному бугристому полу.