Торпедоносцы

Весть о гибели Григория Алексеевича Зубенко, его штурмана Сергея Ивановича Гаранькова и воздушного стрелка-радиста Виктора Родаева еще одним тяжелым камнем легла на сердца летчиков.

Менее месяца здесь, на Балтике, воевали они, бывшие перегонщики, И вот из пяти осталось только три экипажа…

Григорий Зубенко был сыном краснолучского шахтера из Донбасса. Доброволец. Ворошиловградскую школу военных летчиков закончил еще до войны и с фашистами встретился на западной границе под Белостоком в первые минуты их вероломного нападения на Советский Союз. Бои в небе Белоруссии, Смоленска, Подмосковья, над просторами северных морей, длинные маршруты перегонки — все прошел этот молодой способный летчик, пока вражеская очередь не срубила его самолет в туманных далях Рижского залива.

Сергей Гараньков пришел в военно-морское авиационное училище имени С. А. Леваневского вместе с Борисовым и Рачковым весной 1941 года. Вместе учились, стали летчиками, вместе попали в перегоночный авиаполк и потом сюда. Гараньков стал летать с Зубенко уже здесь, на фронте. Летали хорошо, дружно, славно воевали; на боевом счету экипажа было записано два потопленных транспорта и поврежденный сторожевой корабль — для двух недель войны счет отличный!

Друзья любили Сергея. Высокий рост и добродушный характер молодого штурмана нередко служили объектами дружеских шуток и розыгрышей. Но Гараньков никогда не обижался, сам не меньше других любил шутить. Он относился к тем людям, одно присутствие которых вносило в коллектив веселую струю — Виктор Родаев всегда и везде был верен долгу и экипажу…

Во имя победы над врагом летчики-торпедоносцы не щадили себя, смело бросались в любой огонь, против любого количества врагов с одной целью! потопить врага, нанести ему ощутимый урон. И добивались этого. Но и их ряды уменьшались; за месяц боев из двадцати семи экипажей авиаполка одиннадцать навсегда исчезли в морской пучине… Вот они в столовой, их фотографии… Буквально вчера они радостно, шумно поздравляли друзей с победами, произносили в их честь торжественные речи, поднимали тосты, а партийная и комсомольская организации экстренно выпускали посвященные им плакаты-листовки с фотографиями, что теперь остались на стенах. Только вчера… Друзьям еще помнится цвет глаз и мимика, интонации голосов, привычки каждого, ощущается тепло рукопожатий. Но людей уже нет. И не будет никогда! Это страшно, с этим нельзя смириться, в это нельзя поверить. Как так? Сегодня утром рядом с тобой был жизнерадостный парень, полный сил и энергии, он, как все, шутил, смеялся, сердился, трудился, ел, пил — и вдруг не стало. Ни его самого, ни товарищей по экипажу. И от них ничего не осталось. Даже могил… Вот только эти фотографии да память в сердцах тех, кому они были дороги при жизни…

Александр Богачев поправил рассыпавшиеся белокурые волосы, смахнул с лица гримасу страдания и глухо сказал:

— Тяжело… Кто знает, кого завтра унесет косая? А ведь кого-то обязательно унесет. Мы же торпедоносцы.

— Не согласен! — стукнул кулаком по столу Борисов. Он исподлобья сердито взглянул на друга, и его карие глаза потемнели от гнева. — Не согласен! — повторил замкомэск. — Тут ты, Сашка, не туда загнул! Мы что, смертники? В Японии, знаю, есть камикадзе. Вот то действительно смертники, живые торпеды, платные самоубийцы. Они заранее продают себя, получают за свою проданную жизнь и потом идут на смерть. Пусть! Это их дело. Ну а мы? Вот — мой Иван Рачков, наш командир, флаг-штурман, Гусман Мифтахутдинов, ты, я — разве мы похожи на самоубийц? Продали себя, обречены, как камикадзе? Врешь, брат! Мы совсем из другого теста! И цель, жизнь у нас другая! Мы не нанимались служить богатым классам угнетателей, воюем не за их интересы, а являемся бойцами Рабоче-Крестьянского Красного Флота! Нашего родного советского флота! И служим сами себе! Вот мы кто! И долг наш, святая обязанность — дать свободу нашим людям, освободить их от фашистского рабства, уничтожить гитлеровцев под корень! Но погибать нам нельзя, Саша, слышишь? Погибать мы не имеем права. Родине нашей мы нужны живые! Как воздух нужны для ее жизни! Наши руки, наш ум, знания — все нужно ей и нам! Кто ж, если не мы, будет доводить дело отцов до конца?..

Красив был Михаил Борисов в эту минуту! Он стоял во весь рост и, сверкая темными глазами, бросал в повисшей тишине гневные слова не только Богачеву, сколько тем, кто явно или тайно думал, как он. В словах замкомэска звучало столько убежденности, любви к Родине, к каждому сидевшему за столом, столько ненависти к фашистам, что равнодушных не осталось. Душевный порыв Борисова заставил каждого по-новому взглянуть на себя, как бы со стороны. Взглянуть и переоценить свои думы, поступки, посмотреть вперед.

От переполнявших душу чувств Рачков тоже разрумянился. Он крутнул свой черный ус кверху, горячо поддержал командира:

— Верно! Миша! Правильно сказал! Хорошо сказал! Мы нужны Родине для ее будущего, для ее детей!

— Браво! Молодец! — раздалось отовсюду.

Все зашумели, а Рачков вскочил на ноги, потребовал:

— Прошу слова! Слова!

— Дать комсоргу слово! Дать!.. Рачков поднял руку, призывая к тишине.

— Я уверен, что Саша, точнее, комсомолец Богачев думает так же, как ты, Михаил, как все мы. И все-таки в его горечи есть истина. Какая? Не знаю, как ее правильно выразить. Жалость к погибшим, что ли?.. В общем, что-то у нас не так. Воюем не так, как надо. Что-то недоучитываем и потому несем потери…

— Конечно, не так! — согласился Борисов. — Я не раз думал: почему мы атакуем конвой малыми силами? Ведь немецкие конвои всегда очень сильные! Одних зениток до двухсот стволов! А мы против них лезем парой! На что надеемся? Авось промажут. А они не мажут!.. Нет, так воевать нельзя! Константин Александрович, вы не помните 22 сентября? Тогда в море на траверзе Таллина мы громили сильный конвой. Но майор Ситяков организовал бой так, что в атаку одновременно вышли пять наших экипажей, да еще с разных сторон! Растянули зенитную оборону немцев и утопили сразу два транспорта. Конечно, тогда мы потерь не избежали, погиб Пудов. Но потеря потере рознь.

— Да! Тогда было не так, как сегодня, — сказал Богачев. — Меня сегодня «фоккеры» зажали так, что не знаю, как оторвался от них. У Мифтахутдинова убили радиста… — Летчик резко повернулся к комэску: — Почему пикировщики Ракова в бой всегда летают с истребителями, а мы редко? Получается странная картина: нас клюют сверху, бьют с воды, а прикрыть некому. Нужно менять тактику!

— Согласен! — откинулся на стул Мещерин. — Но на какую! Предлагайте, думайте! У Ракова давно перешли от одиночного пикирования к пикированию парами и звеньями. Оттого и потери у них уменьшились. А что можно нам предпринять? Думайте!..

— А… если вылетать по сигналу разведчика?

— И большими силами!..

В начале октября войска 1-го Прибалтийского фронта повели решительное наступление из Шяуляя в направлении Мемеля и Либавы, Фронту активно помогали балтийские летчики и катерники. В результате одновременного удара с суши, с воздуха и с моря укрепления врага были прорваны, и наши войска вышли на побережье Балтийского моря.

Усилился натиск наших войск и на Рижском направлении.

В эти дни отличился экипаж Александра Богачева: он потопил сторожевой корабль «Ильтис» и транспорт водоизмещением четыре тысячи тонн. Эта победа была добыта в очень трудном бою. Прикрываемый Мифтахутдиновым, Александр смело прорвался сквозь заградительный огонь кораблей эскорта и на дистанции торпедного залпа нажал кнопку электросбрасывателя. Но торпеда с замков почему-то не сошла; то ли была перебита электропроводка, то ли попался плохой пиропатрон. А транспорт был так близко, что на аварийный сброс времени не осталось. И тогда летчик решил торпеду не тратить, а повторить атаку. Ему удалось вырваться из огня невредимым. Он отошел от конвоя в сторону, перевел дух и снова — в этот раз в одиночку — ринулся на врага.

Теперь по отчаянному смельчаку стреляли все зенитки врага: удары непрерывно сотрясали торпедоносец. Богачев энергично маневрировал, но внезапно уменьшилась тяга левого мотора, и он остановился. Машину бросило к воде. Ни тогда, ни после Александр не смог объяснить, как ему удалось удержать машину от удара о воду. Но он удержал! Продолжил атаку, вышел на боевой курс и аварийным сбросом торпедировал транспорт.