Торпедоносцы

— Разворот влево! Курс сорок пять! Упреждение полдлины вправо. Скорость своя — сто восемьдесят миль в час!

— Понял, Ильич!.. Дёма! Не проморгай истребителей! Следи!

— Есть, командир!

Белесая полоска воды у горизонта появилась за зеленым травяным полем незаметно. Еще раньше летчик увидел дымы и силуэты судов.

«Молодец, Рачков! Вывел что надо!»

— Демин! Где истребители?

— Пока не видно, командир! Над конвоем небо чистое!

Расчет командира группы оказался точным; немцы не ожидали появления советских торпедоносцев со стороны берега и потому походный строй-ордер не изменили, продолжали идти прежним курсом.

— Внимание! Я — Двадцать седьмой! Наша цель — «шеститысячник»! — скомандовал ведомому Борисов. — Как поняли? Атака!

— Вас понял! Выполняю! — ответил Башаев и запел:

— Волга, Волга, мать родная…

Топмачтовик, все время летевший рядом с командиром, резко увеличил скорость и сразу вышел вперед. Спустя несколько секунд нос его машины засверкал огнями; он обрушил град пуль на быстроходную десантную баржу, пробивая путь следовавшему за ним Борисову.

Ошеломленные, немцы все еще не открывали зенитного огня, и Михаил спокойно, как на полигоне, выполнял команды боковой наводки штурмана. Но летчик не мешкал, спешил: атаки торпедоносцев весьма скоротечны. Самолет за минуту пролетает больше пяти километров. Сбрасывание торпеды производится в среднем за шестьсот — четыреста метров от цели. Поэтому самолет находится на боевом курсе всего пятнадцать-двадцать секунд! За эти считанные секунды надо успеть сделать многое: прицелиться поточнее и нанести удар, то есть сбросить торпеду.

Борисов хладнокровно выдержал элементы атаки, и когда слева от его машины промелькнул вздыбившийся над водой тупой, будто обрубленный, нос БДБ, поднятый взрывом башаевских бомб, подождал несколько секунд и плавно утопил кнопку на штурвале — сбросил торпеду, двинул вперед до отказа секторы газов и тут же нажал вторую кнопку — ударил из пулеметов по баку транспорта, где шустрая артиллерийская прислуга успела развернуть пушки и открыть стрельбу в упор. Еще секунду спустя Михаил свалил машину в крен, стал отворачивать вправо, намереваясь испытанным приемом проскочить между кораблями охранения, В этот самый миг глухой удар потряс торпедоносец, с приборной доски брызнули стекла, над головой в горгроте — остекленной крышке кабины — разверзлась огромная дыра и через нее с шипением вырвался воздух.

Борисов оцепенел. Но моторы не изменили своего напористого ровного гула, самолет тоже летел устойчиво, скорость его не падала, и летчик быстро справился со своим неприятным состоянием. В поле зрения попал бешено стреляющий по самолету тральщик. Стиснув зубы, Михаил довернул машину правее, поймал корабль в прицел, полоснул по нему пулеметной струёй с кормы до носа и проскочил над мачтами, едва не задев их. Рядом с самолетом густыми потоками неслись зеленые и красные огоньки трассирующих снарядов и пуль. Но с каждой секундой количество их редело, а потом и вовсе пропало.

— Вырвался! — Борисов вытер пот, застилавший глаза, и огляделся.

Над морем он был один. Караван судов исчез за дымкой.

— …чему не отвечаешь? Миша-а! Что случилось? Миша! — в телефонах прорывался тревожный голос. Борисов с трудом узнал его; говорил штурман, но слышимость была плохой. Летчик повернул ручку громкости, вызвал:

— Ваня! Ваня! Слышу плохо, Как у вас дела?

— У нас нормально, а ты почему долго не отвечал? Что случилось, Миша? Что это был за удар?

— Все в порядке! — поспешил успокоить друга Борисов. — Горгрот разнесло. Но моторы как звери! А ты почему не доложил, как прошла атака?

— Нормально! Торпеда попала в кормовую часть транспорта, и ее взрывом оторвало. Транспорт тонет. Я сфотографировал.

Набрав высоту и развернувшись, Михаил с нетерпением поглядел на корабли. Их строй давно перемешался: в середине сквозь клубы черного дыма и пара просвечивался корпус тонущего «шеститысячника». Его носовая часть вздыбилась над водой, корма скрывалась в волнах — судно доживало последние минуты. И вдруг радость победы сменилась беспокойством: где ведомый?

Топмачтовика нигде не было.

— Демин! Рачков! Где Башаев? Ищите Башаева!

У радиста обзор из башни во все стороны превосходный. Но молодой Александр Демин забылся и смотрел не за обстановкой в воздухе, а за тем, как, окутавшись дымным облаком, огромный транспорт медленно ложился на борт, все больше задирая нос кверху, и погружался в море.

— Двадцать восьмой! Двадцать восьмой! — Я — Двадцать седьмой! — вызывал Башаева командир. — Отвечайте! Где находитесь? Дайте свое место, Двадцать восьмой! Прием!

Эфир молчал. Беспокойство летчиков переросло в тревогу. Не дожидаясь, когда утонет торпедированный транспорт, Борисов развернул машину к северу.

— Кто видел Башаева последним? Демин, доложите!

— Командир! Я видел только, как его бомбы рванули баржу. Потом он пролетел над транспортом и ударил по сторожевику. А дальше мы отвернули, и я стал стрелять по тральщику.

Поредевший караван давно скрылся в дымке, когда штурман через нижний люк рассмотрел на фоне серо-зеленой воды топмачтовик, С большим креном он летел у самой воды, направляясь к острову Рухну.

Борисов подлетел к ведомому, опять запросил его:

— Двадцать восьмой. Вас вижу. Отвечайте, как слышите?

— Миша! Да у него, наверное, разбило рацию. Подойди к нему!

Вблизи башаевская машина выглядела ужасно: зияли рваные пробоины в ее крыльях и фюзеляже, правый винт еле вращался — самолет летел на одном моторе. Но Башаев его на воду не сажал, продолжал борьбу — это было видно по напряженной сгорбленной позе летчика. У Михаила сжалось сердце: чем помочь?

Внезапно внимание командира группы привлекла маячившая в башне голова радиста Баланцева. Тот прикладывал руки к головным телефонам и утвердительно кивал головой. Выходит, слышал? Борисов обрадовался и закричал в эфир:

— Двадцать восьмой! Если слышите, качните головой! Баланцев закивал еще энергичнее. Но Башаев позы не изменил. А может, его силы были на пределе!

— Двадцать восьмой! Дима! Ничего страшного не произошло. Самолет отлично ходит на одном моторе. Вспомни Богачева! Держись, друг, и слушай меня внимательно! Надо уменьшить лобовое сопротивление, поставить винт правого мотора во флюгер. Смотри на панель. Там две красные кнопки. Видишь? Нажми правую! Да не перепутай, Дима! Жми правую! Правую! Смелее!

Башаев зашевелился, протянул руку к приборной доске и тотчас лопасти правого винта развернулись, и он перестал вращаться.

— Отлично, Дима! — продолжал подбадривать летчика Борисов. — Теперь триммерами сними нагрузку с левой ноги и выбери крен, отрегулируй горизонтальный полет…

Снова Башаев зашевелился. Его самолет выровнялся, полетел более устойчиво. Но опасность еще не миновала — вода темнела совсем близко.

— Дима! Постарайся набрать высоту! Только очень осторожно! Следуй за мной. Пойдем в Пярну!

Беспокойство командира группы было понятным: до берега оставалось около ста километров. Башаев физически был крепким, сильнее Богачева, но как летчик еще молод, слабее; будучи авиатехником, он всего два месяца назад переучился на пилота. К тому же в такой переплет попал впервые.

Так, не спуская глаз с ведомого, командир сопровождал его до самой посадки.

Утром следующего дня Михаил Борисов поспешил на стоянку торпедоносцев, чтобы взглянуть, как идет ремонт машин. Первым с краю стоял его самолет. Со снятыми капотами, открытыми бомболюками и опущенными посадочными щитками самолет выглядел понуро, будто стеснялся рваных дыр в крыльях и в фюзеляже. Стуча молотками и покрикивая, по машине лазили техники и механики. На левой плоскости приклепывали заплату из некрашеного дюраля. Виктор Беликов, завидев летчика, соскочил со стремянки, подошел к нему.

— Завтра я смогу слетать? — поинтересовался Борисов.

— Что вы, товарищ лейтенант? Здесь же нужен заводской ремонт! Удивляемся, как вы долетели? Обнаружили повреждение тросов руля высоты, у правого элерона отбито ушко, бензобак… — техник назвал столько поломок, что летчик пал духом.