Красный ветер

— У нее в руках граната!

Лина вздохнула и выдернула чеку…

Глава седьмая

— Ночь тревоги нашей, — сказал Денисио.

Эмилио Прадос кивнул головой:

— Долгая ночь… Над всей Испанией…

— Я не о том, я не вообще, а только об этой ночи, — стараясь говорить как можно мягче, заметил Денисио. — А эта ночь на исходе.

— Я говорю, эта ночь на исходе, — повторил Денисио. — Но садиться нам придется в темноте. И будет здорово, если по нашей колымаге не ахнут наши же зенитные батареи… — Он помолчал, прислушиваясь к гулу моторов, потом неожиданно спросил: — Как ты думаешь, капитан, вспоминают о нас с тобой на земле или уже похоронили?

Эмилио Прадос слабо улыбнулся:

— Тебя вспоминают Педро Мачо, Хуан Морадо, Павлито, Эстрелья…

— И тебя вспоминают, можешь не сомневаться. У тебя много настоящих друзей, Эмилио. А теперь самым верным буду я. Принимаешь? Я и Росита. Идет, капитан Прадос?

— Идет, Денисио.

— Тогда порядок. Мы теперь с тобой битые-перебитые, а у нас в России говорят: «За одного битого двух небитых дают…»

— Почему? — не сразу понял Прадос.

— Потому что битый — это уже тертый калач.

Прадос засмеялся:

— У русских людей очень образные выражения. «Тертый калач». Лучше не скажешь…

Странное дело: каким бы удрученным Эмилио Прадос себя ни чувствовал, стоило ему разговориться с Денисио — и удрученность его отступала. От Денисио шли невидимые токи удивительной жизненной силы, и Прадос, попадая в эти волны, ощущал, как ему с каждой минутой становится легче. Так была всегда, с тех самых пор, как он близко узнал Денисио. Так случилось и сейчас. Эмилио Прадос понимал: на душе у Денисио тоже нелегко, он думает о судьбе Лины, Мигеля и Матео, он не может не испытывать тревоги и за этот полет, который бог знает чем кончится, но ни на одно мгновение Денисио не пал духом, ни на миг не расслабился — не позволил себе расслабиться!

Вот он похлопал по плечу Эскуэро, весело крикнул:

— Придет время, и мы еще нагрянем с тобой на твой Бискай, Эскуэро. Как там зовут твоего скупщика рыбы? Сеньор Буилья? Мы выпотрошим его почище, чем любую скумбрию! Он у нас еще заскулит!

— Благополучно бы сесть, — сказал Эскуэро. — Очень темная ночь, сеньор Денисио.

— Камарада Денисио, — поправил Денисио. — Не беспокойся, сядем мы благополучно. Камарада Прадос — летчик самого высокого класса, Эскуэро. Если бы было надо, он посадил бы самолет и в Дантовом аду…

Потом Денисио подсел к Росите.

Росита сидела сразу же за пилотской кабиной, закутавшись в пахнущие бензином и маслом чехлы. Затаилась, словно испуганный мышонок, вздрагивая при каждой встряске самолета. А самолет то подбрасывало вверх восходящими потоками, то швыряло вниз, и Росите казалось, что все они летят в темную бездну и теперь нет для них никакого спасения: еще минута-другая — и раздастся треск, машина ударится о невидимую землю, и это будет конец. Все в Росите обрывалось, сердце проваливалось в пустоту, замирало, в ушах она чувствовала нестерпимую боль, от этой боли ей хотелось кричать, но, превозмогая ее, Росита лишь тихо стонала — беспрерывно, словно тянула тоскливую, бесконечную песню без слов.

И вот Денисио. Он взял ее напряженно сжатую в кулачок руку, поднес к своему рту и стал, согревая, на нее дышать. Потом сказал:

— Мы недалеко от гор Сьерра-де-Гвадаррама, а в горах всегда как в бурном море. Только в море волны, а в горах — воздушные токи. Поэтому нас так сильно трясет. Но это совсем не страшно, Росита.

Она качнула головой:

— Да, я понимаю… И все же мне страшно…

— Страшно? — Денисио засмеялся. — Чего это ты на себя наговариваешь? И кто это поверит, что Росите может быть страшно… Помнишь: «А он целует ее все крепче, веселый парень с гор Гвадаррамы…» Помнишь? Тогда даже у меня душа в пятки ушла, а ты еще и пальцами прищелкнула, как кастаньетами. «Вот она какая, наша Росита! — подумал я в ту минуту. — Настоящий боец Республики!»

— Но мне и тогда было страшно, — сказала Росита. — Еще немного, и я умерла бы от страха. Говорю солдату-часовому: «Выпей за мое здоровье, солдат, ты, видно, славный человек», а у самой ноги дрожат, вот-вот упаду… А они-то, солдаты, поверили нам… Здорово мы обвели их вокруг пальца…

— Еще как здорово, Росита! — подхватил Денисио. — Знаешь, о чем я еще тогда подумал? Кончится война, и Росита станет артисткой. Для этого у нее есть все данные. Простая крестьянская девушка Росита — артистка драматического театра столицы Испании! Мы приедем в Мадрид — я, мои друзья Эстрелья, Павлито, Гильом Боньяр, Арно Шарвен, Хуан Морадо, — приедем и увидим такую афишу: «Сегодня в спектакле „Мы не забудем тех дней и ночей“ играет известная актриса Росита…» Мы обращаемся в кассу и просим: «Пожалуйста, шесть билетов», а нам говорят: «Вы что, с луны свалились? Когда играет Росита, билеты проданы за месяц вперед!» Мы уже собираемся уходить не солоно хлебавши, как вдруг к театру подъезжает автомобиль, и из него выходят красавица-Росита и генерал авиации Эмилио Прадос. Молодые сеньоры преклоняют перед Роситой колени, тореадор Хуан Аранда преподносит ей цветы, но актриса неприступна, она идет, ни на кого не глядя, опираясь на руку генерала… Потом случайно брошенный взгляд в сторону — и Росита вскрикивает: «Святая мадонна, да это же мой названый брат Денисио со своими друзьями! Посмотри, Эмилио!» На виду у всех мы обнимаемся, а Росита приказывает администратору: «Извольте моим друзьям предоставить лучшую ложу!»

— Ой, Денисио! — Росита, забыв о страхе, который отступил от нее совсем незаметно, как незаметно отступило ощущение непрестанного падения в пропасть, улыбнулась. — Ой, Денисио, вы рассказываете так, будто все это может стать правдой. Но какая же из меня актриса! Актрисы — это совсем особенные женщины…

— Ты и есть особенная женщина! — убежденно говорит Денисио. — Но если не хочешь быть актрисой, мы придумаем для тебя что-нибудь другое. Чего ты сейчас больше всего хочешь?

Росита ответила, не задумываясь:

— Я хочу всегда быть вместе с Эмилио… И чтобы скорее кончилась эта ночь и утро мы встретили там, где вас ждут друзья.

— Ну, тут сомневаться не приходится. Ты еще не знаешь, какой Эмилио летчик. Откуда тебе это знать!

— Он хороший человек, — сказала Росита.

— Хороший? Вот тут ты ошибаешься. Да, ошибаешься. Сказать, что Эмилио хороший человек, — значит, сказать не всю правду..

Росита, сама того не желая, слегка отстранилась от Денисио. Она даже попыталась убрать свою руку, которую Денисио держал обеими руками, но он не отпустил ее и сжал еще крепче. Тогда Росита попросила:

— Не надо так говорить, сеньор Денисио. Очень вас прошу, не надо так говорить. Эмилио по-настоящему хороший человек.

— А я говорю — нет!

— Почему?

— Потому что хороших людей много, а таких, как Эмилио, — мало. Он замечательный человек, прекрасный человек! У него добрая и честная душа, у него удивительно добрая и честная душа, Росита. Он один из тех людей, которым можно верить всегда и во всем. Верить до конца, потому что Эмилио скорее умрет, чем предаст своего друга…

— Ой, сеньор Денисио! — горячо воскликнула Росита. — Ой, сеньор Денисио, как вы меня напугали! А я-то подумала… Я привыкла верить вам так же, как Эмилио, и вдруг… Спасибо вам, сеньор Денисио… Вы тоже замечательный, вы тоже прекрасный человек…

— Конечно, — засмеялся Денисио. — Как же может быть иначе…

Возвышаясь над тучами, заснеженные вершины гор Сьерра-де-Гвадаррама даже ночью блестели так, словно были покрыты серебряными россыпями. От них исходил неяркий, мягкий свет, даже не свет, а легкое сияние, и слегка затуманенные очертания отрогов, скал, нависших над пропастями гигантских каменных глыб сверху казались изрезанными крутыми берегами, окаймляющими беспредельность.

А внизу клубилось, вздыбливалось, ползло хаотическое море чернильно-темных облаков, внизу лежала безвестность, которая в одно и то же время манила и пугала, звала и отталкивала: сквозь нее надо было пробиться, как сквозь ад, где неуемные силы зла подстерегали всякого, кто бросал им вызов.