Страница 73 из 101
Прощай, Фриц!
Один из бегущих споткнулся и упал. Второй бросил на землю автомат, поднял руки. Кузнец взглянул на Казимира:
Куда его?
К дьяволу! — ответил Войтковский.
Кузнец снова приложил винтовку к плечу.
Из шести машин только одной удалось прорваться вперед и увезти заключенных. Остальные пять стояли вдоль дороги, и около каждой толпились люди. С немцами было кончено, но перед каждым из получивших свободу вставал вопрос: «Что делать дальше?» Бели бы не ушла одна машина, было бы проще решить это. Но сейчас все понимали, что через час-полтора немцы начнут погоню. Что же делать?
К Войтковскому подошел его приятель Броник, высокий, с красивым, но жестоким лицом бандит, нагловато и с пренебрежением посматривающий на окружавших его людей. Он вытащил из кармана золотой портсигар, картинно щелкнул крышкой:
Прошу, панове!
Андрей успел увидеть на внутренней стороне крышки монограмму и подумал: «Этот уже успел почистить немцев».
Когда закурили, Броник сказал:
Ну, пан Войтковский, будем уходить?
Вместо Казимира ответил подоспевший Очкарь:
Такой кучей уходить нельзя. Половят всех.
Ты, кши! — оттолкнул его Казимир. — Слушай, Броник, здесь много людей. Как же бросим их? Немцы, пся крев, перебьют…
Красивые брови Броника изогнулись в дугу.
Разве голова пана Войтковского уже не хочет держаться на своей шее? — спросил он. — Перебьют всех. И пана Войтковского тоже. Каждый пусть думает за себя. Идем, Казимир. Я знаю, где скрыться.
Януш стоял рядом с Андреем, молча глядя на Войтковского.
«Бандит, — думал он, — черствая душа, а много есть хорошего в этом человеке. Кто знает, удалось бы без него расправиться с немцами… Уйдет он теперь или нет?»
Андрей толкнул Януша:
Януш, торопи их. Время уходит…
Броник достал из бокового кармана толстую паку денег, показал Казимиру.
На первое время хватит, пан Войтковский.
Войтковский стоял молча, глядя в землю. О чем он думал? О бесшабашной, разгульной жизни на воле, о дружках своих, которые ждут не дождутся его? Или, может быть, об отце своем, простом крестьянине, о Польше, по земле которой льется кровь?..
Наконец он поднял голову, посмотрел на Броника.
Иди, Броник… Я — с ними. — Он кивнул на Януша и Андрея. — Это все. — Он вдруг окинул взглядом собравшихся поляков, громко сказал: — Панове… други…
Люди притихли, только, из соседней машины слышались стоны людей, раненных в перестрелке.
Други… Немцы, пся крев, будут искать нас. До городе близко. Есть вот шофер Ян, он многих подвезет. А остальные?
Есть еще шоферы! — из-за машины вышли два подростка. — До города доедем.
До города доедем, — повторил Казимир. — А там разойдемся. Ну, Януш в машину. Идем, друже. — Он посмотрел на Андрея, и русский летчик впервые увидел на его лице улыбку.
…Казимир подошел к двери, заглянул в замочную скважину, потом тихонько постучал. За дверью послышались осторожные шаги и приглушенный голос спросил:
Кто?
Открой, Глобек, — прошептал Войтковский.
Видимо, Глобек не ждал этой встречи. Возможно даже, что он не надеялся увидеть живым своего приятеля, попавшего в лапы к немцам. Все говорят: от немцев никто не возвращается. Как же мог вернуться Казимир?
Открой же! — раздраженно повторил Казимир. — Или ты околел от страха?
Дверь приоткрылась, маленькая с седыми космами голова старика высунулась в коридор, острые глазки ощупали Казимира, задержались на Януше и Андрее, жалобно заморгали:
Пан Войтковский не один? Матка бозка, старый Глобек рад гостям, но…
Входите. — Казимир потеснил плечом старика и пропустил в комнату Януша и Андрея.
Конечно, входите, панове, — старик поклонился, шаркнул ножкой. — Сюда входите, вот в эту комнату, Здесь будет хорошо гостям. Глобек знает, как услужить пану Войтковскому…
Поменьше болтай, старая крыса, — оборвал его Казимир.
Он сам открыл дверь, и все вошли в полутемную низенькую комнатушку, сплошь заставленную сундуками. Узкое оконце под потолком почти не пропускало света, но Андрей все же увидел в углу, в куче тряпья, чью-то черную взлохмаченную голову. Блестящие, немного грустные глаза, казалось, никого не замечали, кроме пана Войтковского.
Андрей взглянул на Казимира: угрюмое лицо бандита внезапно дрогнуло, глубокие складки между бровей на секунду сгладились, в глазах мелькнуло что-то похожее на тепло. Войтковский шагнул к куче тряпья, легко, словно перышко, приподнял мальчика лет двенадцати и долго, очень долго смотрел на него. Потом опустил его на пол и сказал:
Здравствуй, Казик!
Здравствуйте!
Мальчик на миг прижался щекой к волосатой руке Войтковского и сразу же, будто устыдившись этого порыва, отошел в сторону. Присев на скамеечку, он продолжал смотреть на Казимира. Казалось, малыш боялся оторвать от него взгляд даже на секунду. Пан Войтковский дважды прошелся от стены к стене, и глаза Казика провожали его огромную фигуру, точно бандит притягивал к себе этот немного печальный взгляд.
Сын? — спросил Януш.
Войтковский долго не отвечал. Казик не был ему сыном, не был даже каким-нибудь дальним родственником. Года три назад Казимир, спасаясь от полицейских после неудачного ограбления ювелирного магазина, скрывался в старой заброшенной часовенке варшавского кладбища.
Двое суток лил дождь, часовенку насквозь пронизывал холодный ветер, и бандит не мог унять дрожи. Выходить было опасно: полицейские с собаками-ищейками шныряли вокруг, а Войтковского знали хорошо, и он не мог проскользнуть незамеченным. На третьи сутки Казимир все же решил покинуть кладбище. Голодный, шатающийся от начавшегося приступа лихорадки, он вышел из часовенки и, озираясь, побрел между высоких памятников и крестов. Ему представлялось, что за каждым из них кто-то притаился. Длинные тени дрожали в лужицах, ветер тоскливо свистел в голых сучьях деревьев. Войтковский вытягивал голову, напряженно вслушиваясь в тревожные звуки. В глубине кладбища завыла бродячая собака, приглушенно простонал церковный колокол. Далеко за оградой тускло мерцали вечерние огни Варшавы — оттуда веяло теплом и уютом.
Еще раз оглянувшись по сторонам, Казимир зябко повел плечами и быстро направился к калитке. Он уже взялся за щеколду, когда в стороне, шагах в двадцати от себя, увидел притаившегося за насыпью человека, в котором нетрудно было узнать полицейского. Казимир упал на землю и пополз назад. Под ним чавкала жидкая грязь, коченели пальцы, все тело дрожало от холода, но он полз, не поднимаясь с земли, все дальше от ограды, снова к старой заброшенной часовенке. Теперь она казалась ему такой желанной, как огни и тепло Варшавы. Только бы поскорее добраться до нее, выжать рубашку и потом своим дыханием согреты тело! Вот высокий крест с распятием Христа. Вот маленький, почти вросший в землю склеп. Теперь уже не далеко. Сорок-пятьдесят шагов. Сзади взвизгнули ржавые, петли калитки: наверно, полицейский услышал что-нибудь и решил посмотреть. Хорошо, что грязь совсем жидкая — вряд ли на ней остаются следы. Казимир приподнял голову и всмотрелся в темноту. Силуэт часовенки выделялся среди памятников, рядом раскачивалась верхушка голого клена.
Пся крев! — шепотом выругался Войтковский. — Сорок шагов — как сорок километров! Совсем закоченел.
И замолчал: в открытой двери часовенки мелькнул свет карманного фонарика. Мелькнул и мгновенно погас. Казимир плотнее прижался к земле, затаился. В горле пересохло. Дрожащими пальцами он сделал ямку, подождал, пока в ней собралась вода и глотнул. Снова вспыхнул огонек фонарика. Скользя по лужам, тонкий прыгающий луч приближался к Войтковскому. Казимир отполз к склепу, прижался к нему спиной и вытащил из кармана нож.
Ну иди, пся крев! — прошептал он, глядя на луч фонарика. И в это время почувствовал, как чья-то рука потянула его за ногу. Казимир вздрогнул, замахнулся? Ножом.
Дядя, сюда! — донесся до него слабый голос.
Войтковский опустил нож, ощупью нашел теплую руку и через несколько секунд был уже в склепе. От затхлого тяжелого воздуха на миг закружилась голова.