Страница 5 из 7
С камерой, к сожалению, заминка. Сидит очередь в белых рубахах и подштанниках — надоело им ждать, поругиваются…
— Есть охота! Веди нас прямо так, в портках…
Так и пришлось сделать — вести в портках. Благо, хоть тепло. Куча обмундирования накопилась около камеры — как тут разобраться потом? На многих бирках от пара расплылись карандашные надписи. В столовой, под навесом, солдаты сидят уже другие — повеселее, в свежем белье.
— Как в субботу, после покоса… Спиртику бы поднесли, медицина!
Но водка не положена.
Перевязочная работает вовсю. На столы ложить некого — все сидя перевязываются. Истории болезней тут же записываем. Опять очередь. Очень низкая пропускная способность, хотя все свободные врачи здесь. Мешают друг другу. По правилам военной хирургии раненых не нужно перевязывать без нужды, для того, чтобы только «посмотреть и записать». Мы старались так поступать, но все же перевязывали лишку — у кого повязки намокли, у кого растрепались, кто сам просил… Такие все простые ранения… Какая уж тут хирургия! Подождать, не трогать — и заживет. Но я впервые видел раненых, и поэтому интересно. Наш профиль: сквозные и касательные пулевые ранения мягких тканей конечностей, маленькие ранки, под корочкой. Мелкоосколочные множественные, непроникающие слепые — областей туловища: груди, живота. Пишут: мелкие осколки до пяти миллиметров не нужно торопиться доставать. Если больше размер — хуже, может инфекция развиться, флегмона, а может и газовая. Лучше такой удалить или рану рассечь, по крайней мере. Опытный раненый с осколком в теле может меня надуть, как хочет. Будет жаловаться: «Болит!» — и я не знаю, так ли это, и возьмусь за него… Но они тоже неопытные — наши раненые. Тоже все по первому разу. Кроме того, я делаю вид, что этакий волк в своем деле. И шпала у меня выглядывает на воротнике из-под халата — не без умысла верхняя завязка не туго завязана. Вот один попался со слепым осколочным ранением бедра. Мягкие ткани, конечно. Ранка сухая, полтора сантиметра. Смотрю, диктую диагноз. Думаю, поправится за три недели.
— Наклейку! В палату номер три!
— Доктор! А у меня осколок-то вроде бы вот тут, под кожей, катается… Может, вырезать его надо?
— Ты прав, товарищ. Надо удалить его… Сейчас и удалим. Татьяна Ивановна! Готовьте операцию. Под местной анестезией.
Он слушает внимательно. Вижу — боится.
— Это что — замораживание? Н-е-ет, доктор, я не дамси. Мне не стерпеть заморозки. «Нужно щадить психику раненых, травмированную во время боя». Поэтому местную анестезию не очень рекомендуют для войны.
— Хорошо. Посиди у входа, сейчас перевязки закончим и сделаем, как просишь.
Через час мы закончили перевязки. Уже дело к вечеру.
— Теперь давайте оперировать! Тамара, наркоз! Татьяна Ивановна, накройте столик, чтобы по всем правилам.
Татьяна начала готовиться. Вымыла руки в тазике, надела стерильный халат. Я тоже. Сняли штаны с солдата. Он трясется мелкой дрожью, зубами стучит. Побледнел…
— Уж пожалуйста… Усыпите покрепче, боюсь я…
— Будь спокоен. Ложись.
Уложили. Тамара дело знает, приготовила маску Эсмарха, ампулу с хлорзтилом, роторасширитель, языкодержатель, тампоны. Смазала около рта вазелином. Поставила Канского около больного — руки подержать. Коля Канский — санинструктор дельный. Маска наложена на рот, и струя хлорэтила направлена на нее.
— Считай!
— Раз, два… Ой, душит! Душит!
Раненый рванулся со стола, выдернул руку и сдернул маску. Лицо красное, глаза дикие, дышит тяжело…
— Не могу, доктора… Не могу! Душно мне! Успокоили. Отдышался, улегся. На этот раз привязали — есть в укладках ремень…
— Давай больше струю, Тамара. Грей ампулу в руке. Снова попытка — и снова неудача. Со стола не сорвался — привязан, но голову из маски выкрутил. Явно не уснет. Такая унизительная борьба…
Народ собрался около перевязочной. Раненые. Слух разнесся, что операция идет. Начальник пришел, халат надел. А тут — такой скандал.
— Давай эфир. Видно, эти раненые плохо спать будут. Перевозбуждены.
Снова успокоили, снова уложили, ремни подтянули. Эфиром быстро не усыпишь. Проходит пять минут, десять. Началось возбуждение. Снова вырывается солдат, бормочет что-то. Потом начал материться…
Наконец, кажется, затих. Мы смазали кожу, обложили стерильной простыней, я нащупал место осколка и чуть нажал скальпелем.
Он оказался тупым. Больно, а не режет. Тут мужик снова взвился, начал кричать, руки вырывать.
— Тамара, чтобы тебя черт побрал. Чернов, давайте наркоз!
Подошел начальник бочком. Шепчет:
— Слушай, Николай Михайлович, уже час прошел… Возьмись сам. Да, именно так. Чувствую, краснею от стыда.
— Лина Николаевна, надень стерильные перчатки. Дайте мне хлороформ.
Опять идет время, пока хлороформ готовят. Слышу голоса снаружи:
— А ну, разойдитесь, чего собрались! Расходись! Другой голос, ехидный:
— Как поросенка свежуют… Доктора!..
Мужик наш лежит и бормочет что-то несвязное. Не спит. Не подействовал эфир. Наконец, все готово.
Начинаю капать хлороформ. Считается, что это самый опасный наркотик, применять не рекомендуют. Опыта по введению наркоза у меня никакого. Может быть, в Архангельске в клинике пришлось дать пару раз эфир. Но я смело капаю: обязательно нужно, чтобы уснул. «Вот сейчас наступит остановка сердца… и…» Но другого выхода нет! — Расслабил мышцы! Можно начинать! Слава богу!
— Начинайте, Лина Николаевна!
Разрезала, накладывает зажимы на все мельчайшие сосудики в подкожной клетчатке. Копается, никак не найти осколка… Но вот он найден. Жалкий кусочек железа, меньше сантиметра. Окончательный гемостаз9, йод на кожу, повязка. Конец!
— Постой, Тамара, около него, пока проснется. Рвать будет… чтобы не захлебнулся…
Посторонние расходятся. Скандала не получилось. Люди любят смотреть скандалы, даже если не злы. И начальник ушел, не сказав ни слова. Остались хирурги. Подавленные, мы начинаем обсуждать первую операцию. Решаем: хлорэтил не подействовал из-за перевозбуждения психики — это и в мирной хирургии встречается; эфир — потому что маска мала по объему, нужна большая или полотенцем закрыть и лить больше, не боясь… Ну, а хлороформ подействовал, как и быть должно. Оскандалились, в общем, на первый раз…
Конец сентября. Осень подошла. Мы уже больше месяца работаем в Сухиничах. Наш фронт остановился. Даже больше — взяли Ельню. Маленькая станция и поселок Ельня, но это символ: «Наши тоже могут». Две недели почти постоянно была слышна канонада, и раненые все прибывали оттуда. В день штурма и взятия они поступили такие возбужденные, довольные — совсем не те люди. Что значит — победа… Немцы подошли к Киеву. Пришлось и его отдать. Все переживали утрату. Казалось, остановили! Но нет, пока нет… Обороняется Одесса… Ленинград, видимо, окружен, но крепко держится… Может быть, здесь остановят? Сводки как будто спокойнее… Намечается союз с Англией и даже Америкой… Мы живем с начальником в чистеньком домике. Он хороший человек — Хаминов. Доктор хороший. Любит, однако, порисоваться, власть любит, подхалимаж. Но все — в меру, как умный. Если сопротивляться, то уступает. Меня не притесняет, по крайней мере.
Мы сильно разрослись. Сегодня на пятиминутке доложили — 1150 раненых! Правда, здесь, в Алнерах, — 420, остальные в батальоне выздоравливающих. Так мы называем нашу вторую базу — в тех самых бараках, куда мы приехали и где бомб напугались. Кроме школы, клуба, палаток, построили еще четыре землянки, на 50 человек каждая.
Вчера приезжал генерал — комиссар тыла фронта и дал нам за эти землянки, за то, что раненые на полу, без матрацев. Приказал ликвидировать Алнеры и организовать ГЛР в бараках. Очень ругал… Все правильно, только мы не виноваты. Впрочем, дело не в виновности.
Итак, мы почти приехали. Многих выписали в часть, и в Алнерах осталось человек сто раненых — только в школе и в клубе. На матрацах, на простынях, в стираных штанах гимнастерках… Госпиталь будет как игрушка. Бараки построены два года назад для большого ФЗО. Есть баня и прачечная, столовая. ГЛР на тысячу человек и даже больше. Сейчас у нас семьсот пятьдесят. Один барак я выторговал под перевязочные, физиотерапию, парафин, ванные, физкультурный кабинет, лабораторию. Операционную хорошую сделали — будем раны иссекать для вторичных швов, асептика нужна…
9
Гемостаз — остановка кровотечения во время операции.