Страница 18 из 48
Мы очень любили нашего политрука, Александра Макаровича Смирнова. Это был удивительно обаятельный человек. У него никогда не сходила с лица улыбка, он никогда не орал командным голосом, не приказывал. Он всегда обращался ко всем: «Послушай, миленький…» Вот так он говорил с солдатами. Он погиб вместе с генералом Рахимовым на НП дивизии под Данцигом. Наше наступление должно было вот-вот начаться — и прямое попадание снаряда в НП дивизии. Все командование дивизии выдвинулось на передовую, а блиндаж саперы не успели построить, и НП был просто в окопе. Всех накрыло: генерала Рахимова, замполита Смирнова, начальника связи полковника Голованя, начальника артиллерии полковника Руденко — все они там были. Погибли все, кроме Руденко, которому оторвало ногу. Замполита Смирнова разорвало на куски — когда его останки к нам привезли в плащ-палатке, то нам пришлось по кускам его останки прикручивать к доске, чтобы хоть как-то форму надеть на него и в гроб положить. Сразу все командование вышло из строя перед самым наступлением, которое все же состоялось, несмотря ни на что, — все уже было готово.
Со смершевцами у меня были стычки — я ведь пришла из ниоткуда, хотя была совсем девчонкой пятнадцати лет. Поэтому меня неоднократно вызывали на допросы в Смерш. Причем спрашивали одно и то же по десять раз. На каждой странице протокола допроса расписываешься, и на следующий раз опять то же самое! Я им говорю: «Так я же уже говорила вам!» — «Нет, вы повторите снова». Так повторялось много раз, пока они не сделали запрос в Липецк, куда к родне уехала моя мама. В Воронеж ей возвращаться было некуда и незачем — никого там не осталось, а маме надо было как-то выживать с моей младшей сестренкой. На допросе я сказала смершевцам, что моя мама должна быть в Липецке. Они, очевидно, сделали туда запрос, а там мама уже работала диктором на радио в ночную смену (мама заканчивала театральный институт, и у нее была прекрасная дикция) и руководила самодеятельностью в Липецкой высшей офицерской летно-тактической школе. После наведения справок о моей маме смершевцы оставили меня в покое. Не скажу, чтобы они меня оскорбляли или били — просто нудно, настойчиво спрашивали одно и то же, фиксировали одно и то же.
Мой муж родился в русской семье в Узбекистане. Он был призван в 1939 году и учился в Саратовском училище, когда началась война. Его послали на фронт, в 1941 году он попал в окружение, затем в плен, но с группой товарищей бежал из плена. В Бобруйской области он примкнул к партизанам. Партизанский отряд, в котором был мой муж, соединился с нашей дивизией в декабре 1943 года, и бывшие партизаны влились в ее ряды. У моего мужа и документы об участии в партизанском движении, и рекомендации, и, несмотря на это, его в Смерш на допросы таскали. После войны мой муж так и не вступил в коммунистическую партию. Я его спрашивала: «Почему?» Он отвечал: «Ты что, не знаешь? Я в плену был, а это печать на всю жизнь». Я сама не распространялась о том, что была на оккупированной территории и что побывала в концлагере. В анкетах этого я не указывала, да никто особо и не интересовался, так как из Воронежа я уехала с мужем на его родину, в Узбекистан.
На фронте ко мне мужчины приставали: и душить пытались, и стрелять, и все, что угодно. Но я царапучая очень, со школы всегда носила длинные ногти, и ко мне не подходи! А вообще — стоят солдаты, и появляется женщина — сразу свист и крики: «Рама! Воздух!» Люди же на фронте были очень разные. Некоторые считали меня будто своей младшей сестренкой. Иногда видишь — идут разведчики с задания, один шарит в кармане что-то и достает кусочек сахара, весь обсыпанный махоркой, но он этот сахар мне оставил специально. Иной цветок красивый подарит. Но люди разные, и отношение было очень разное. Был случай, что при ребятах один капитан меня назвал некрасиво, так солдаты его избили, не посмотрели, что он офицер.
Фронтовые свадьбы у нас были, и многие офицеры жили с женщинами. Особенно старшие офицеры имели полевых жен. Я с ними нормально общалась. Я считаю, что каждый сам себе хозяин и сам выбирает себе свой путь. Все знали, кто с кем живет, но я считала это их личным делом, кто с кем живет и как они распорядятся своей жизнью после войны. Мой муж начал за мной ухаживать уже на фронте. Нас сблизила самодеятельность, потому что он все время был в разведке, а я то в полку, то дивизионным почтальоном работала. И другие офицеры, и солдаты тоже ухаживали — все было…
Сейчас, по прошествии многих лет, многие эпизоды, казавшиеся тогда незначительными, наполняются смыслом, и хотя никакого особого героизма в них нет, понимаешь, что это было выполнение солдатского долга. Хотя я себя особой героиней не считаю. За бесперебойную доставку почты на плацдарм меня наградили медалью «За отвагу». За вынос раненых с поля боя я получила медаль «За боевые заслуги». Это две самые простые, дорогие и честные солдатские награды, с моей точки зрения.
(Интервью Б. Иринчеев, лит. обработка С. Анисимов)
КУНИЦИНА Нина Ивановна
Меня зовут Нина Ивановна, девичья фамилия Зинченко. Я родилась в 1923 году в Сибири: Красноярский край, город Иланск. У меня два брата были летчиками, но они погибли во время войны. Когда началась война, мне было 19 лет, я училась на курсах, была комсомолка, активистка. Училась в аэроклубе, прыгала с парашютом. Мы, девушки, мечтали попасть в летное училище, но в то время девушек прекратили брать. Нам сказали: «Не волнуйтесь, летчиками не будете, замужем за летчиками будете!» Вместо летного училища меня послали на курсы бухгалтеров. Но чтобы не отдаляться от авиации, мы пошли на парашютное отделение. У меня пять парашютных прыжков, и значок у меня был, но, когда я лежала в госпитале после ранения, во время бомбежки все документы пропали.
Когда началась война, мы, шестеро девушек, добровольно подали заявление, чтобы нас взяли на фронт. В военкомате я попросила: «Ближе к авиации — только меня в десантные войска не надо». Этого я немножко боялась. Но меня направили в находящуюся в Красноярске школу ШМАС — младших авиаспециалистов. Нас там обучали месяца три: заряжать авиапушки, пулеметы, чистить их. Мы их на себе таскали, а авиапушки очень тяжелые. Когда мы эту школу ШМАС окончили, нас сразу послали на фронт: под Сталинград, в Среднюю Ахтубу. Из Красноярска, из этой школы, нас перевозили под Сталинград на пассажирском «Дугласе». По пути нас обстреляли, но, к счастью, все обошлось благополучно. И вот нас привезли в Среднюю Ахтубу как пополнение. Там стоял 15-й авиаполк, и там мы начали служить. На фронте были всякие катавасии. Были обстрелы, когда самолеты штурмовали наш аэродром — тогда, конечно, многих ранило, были убитые. А мы молоденькие девушки, патриотки, — мы этих раненых тащили в окопы и, пока самолеты не уходили, сами ложились сверху. Жизнь летчиков была важнее! О нас даже в газете написали.
Еще был момент во время войны, уже в другом полку: не под Сталинградом, а где-то на Кубани. Мы были закреплены за самолетами, и я обслуживала «свой» самолет. И вот у моего командира во время воздушного боя пушка не стреляет. Хорошо, что этот летчик жив остался! Он доложил командиру, что у него пушка не стреляла по вине младшего авиаспециалиста — так мы назывались. Раз мы заряжали, значит, наша вина. Ну и всё! Меня сразу туда, сюда… Командир полка перед строем объявил: «под трибунал». Я жутко переживала! К счастью, дня через два всё разъяснилось. Инженер, начальник над младшими специалистами, оружейниками, все обдумал и доказал, что здесь нет вины оружейника. Во время воздушного боя самолет крутит так-сяк, и эта лента перекосилась и застряла. На этом самолете все разбирали, смотрели — и так оно и было, что лента застряла. Короче говоря, меня оправдали. Я ему была очень благодарна. И таких перипетий было много. Нам, девушкам, было очень трудно, особенно тем девушкам, которые вели себя очень строго, сохраняли свою девственность. Тем девушкам, которые вели себя по-другому, им было легче. Они в наряд не ходили, были на легкой работе. Потому что они с командирами дело имели. Одна у нас даже с генералом, с командиром дивизии, жила. Она была на первом счету, красавица. А мы, наоборот, себя вели, как тогда было принято. Я всегда на собраниях выступала: «Девки, не позорьте нас. Если одна позволяет…» Даже был такой случай: мы одну из наших били, бросались в нее сапогами. Она жила «туда-сюда». Мы говорим: «Ты делаешь это, а на нас на всех пятно ложится!» В то время было такое воспитание — строго сохранять девственность. Той девушке вся эта атмосфера на психику повлияла, и ее отправили домой… А почему еще многие девушки этим занимались? Потому что забеременела — и домой отправляют. А мы, мол, на фронте, дуры. Но мы были не дуры, а патриотки. Все равно я не жалела!