Страница 50 из 57
— Нет, Василий Степанович. Спасибо, но — нет. — Миронов покачал головой, улыбнулся: — Жизнь приучила меня рассчитывать на себя и только. Я мог бы рассказать вам, как способный и восторженный мальчик из старой дворянской семьи выродился в квалифицированного шулера, взломщика и прочее в том же духе. История сама по себе любопытна и поучительна, но дело не в том. В другом дело: устоявшиеся мои убеждения — пусть дурны они и порочны — вдруг дали трещину. И я, никогда не знавший сомнений, почувствовал себя дурак дураком… Я приехал в Севастополь полный надежд и планов, догадаться о них вам, очевидно, не составит труда. Но все пошло вкривь и вкось. Сначала полковник Туманов отвел мне в своих игрищах некую малопочтенную, надо сказать, роль. Потом… Потом те, с кем сражается полковник, втянули меня уже в свою игру. Видит бог: я умею играть и играю во все игры, кроме одной — политики. Слишком велики здесь ставки, можно голову на кон положить! А меня вынуждают!
— Вы не ребенок, должны были понимать, направляясь сюда, что па нейтральной полосе в наше время отсидеться нельзя, — сказал Астахов. — И, как я понимаю, уже убедились в этом. — Он помолчал, задумчиво кивнул: — Теперь мне ясно, почему вы начали с аналогий между рулеткой и жизнью. Но что же дальше? Положение у вас такое, что надо выбирать…
— Мой выбор сделан, — быстро ответил Миронов. — Но я хочу сказать о другом. Когда мне навязывал свою игру полковник Туманов, ничего удивительного в его действиях для меня не было: полиция, в том числе и политическая, везде и всегда пользуется одинаковыми методами. Но вот красные… Извините, что я без деталей, красные поразили меня. Понимаете, по всем законам логики, правящей нашим миром, красные должны были ухлопать меня сразу же после того, как я оказался им ненужен. А они… — Красовский замолчал, с недоумением развел руками.
— Выходит, у красных своя, непонятная нам логика? — невозмутимо спросил Астахов.
— Выходит, что так, — согласился Миронов. — Впрочем, не знаю. Ничего не знаю! И ничего понять не могу…
Он потянулся к бутылке, ловким и точным ударом в дно выбил пробку. Неуверенно спросил: — Так выпьете со мной?
— На посошок? — улыбнулся Астахов. — Что ж, давайте… — Достал из буфета рюмки, разрезал золотистый лимон. Прежде чем выпить, сказал: — Не берусь судить, насколько правилен сделанный вами выбор. Но полковник Туманов — он-то, видимо, не захочет согласиться с вашим выходом из игры!
— Полковник Туманов! — презрительно поморщился Миронов. — Доказать сему господину, что даже последний шулер может иметь понятие о чести, невозможно, значит выход один — елико возможно быстрее с ним расстаться. А согласится он или нет… Отобрав мой польский паспорт, полковник наивно решил, что приковал меня к вертепу, когда-то называвшемуся Севастополем, прочной цепью. Но… — Миронов осторожно поставил на стол рюмку, легким, едва уловимым жестом фокусника выхватил из кармана несколько тонких разноцветных книжиц, развернул их веером: — но чем хуже польского вот эти паспорта — английский, румынский, французский…
— Однако! — Астахов, не выдержав, рассмеялся, — Я вижу, вы человек весьма и весьма предусмотрительный!
— Положение обязывает… — Миронов вынул из жилетного кармана часы, щелкнул крышкой: — Через два часа я сяду на пароход и уже как французский подданный сделаю полковнику Туманову последнее «адью»!
Молча подняли они рюмки, выпили.
— Прощайте, Василий Степанович, — сказал новоявленный французский подданный. — Доведется ли свидеться еще?
— Жизнь покажет…
Астахов подумал: «Парижская полиция, надо полагать, и не подозревает, какие хлопоты ожидают ее в ближайшем будущем».
Глядя в спину этому, уже шагнувшему к двери, человеку, почувствовал, что невольно жалеет его — по- своему он был несчастен. Понимая, что допускает ненужную, быть может, даже опасную неосторожность, сказал:
— А вы не боитесь, что однажды, какое бы ими вы в тот момент ни носили, Юрий Александрович Миронов проснется в вас и затоскует по родине?
Миронов обернулся.
— Этого единственно и боюсь. Но другого пути у меня уже нет… В отличие от соотечественницы «графа Красовского» пани Елены я человек трезвый и авантюр не люблю.
— Не понял, — внутренне насторожившись, сказал Астахов. — При чем здесь пани Елена? Вы что-нибудь знаете о ней?
— Я знаю одно: она направилась в Харьков, — Он взялся за ручку двери, помедлил и потом добавил: — Убить Дзержинского. Как будто этим можно что-то изменить!
Несколько мгновений, пока не остался один, Астахов стоял не шевелясь: любой жест, любое слово могли выдать то состояние, в которое его повергло сообщение о страшной миссии Грабовской. Усилием воли он подавил рвущийся из груди стон. Астахов знал: опередить Грабовскую на пути в Харьков уже не сможет никто.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Подгоняемый посвистом моряны, мотался по Азову шторм. Среди бесконечно огромных волн, то налетая на кипящие гребни, то ухая вниз в мутную круговерть, с трудом двигался вперед баркас.
Так прошла ночь, прошел день, а бушующая стихия не унималась. Измученные Журба и Петр Анисимович поочередно залезали в крошечный кубрик, забывались коротким тревожным сном. Но даже во сне Николай с болью ощущал, как уходит драгоценное время. Еще в Севастополе они с Астаховым и Бондаренко рассчитали, что в случае удачи опередить десант удастся на сутки, но теперь, когда наступила уже вторая ночь пути по морю, Журба опережал десант лишь на несколько часов-то, что оказалось не под силу врагам, сделала стихия…
К рассвету шторм пошел на убыль.
— Ну, парень, молись богу, что живы остались! — крикнул Николаю повеселевший рыбак. — Скоро берег откроется!
И действительно, едва только посветлело небо, далеко впереди показалась темная полоска.
— С курса не сбились? — тревожась спросил Журба.
— Не должно, — успокоил его Петр Анисимович.
Приближаясь, быстро рос берег, был он совершенно пустынен. Но рыбак, по каким-то ему одному известным приметам определился:
— Вон там, правее, за холмами — Кирилловка. В балочке, потому и не видно ее.
До берега оставалось еще с версту, когда вдруг сразу стихли волны. Только зыбь колыхала желтую от песка воду. Петр Анисимович выключил движок, наступила неправдоподобная тишина..
— Ну, Николай, давай прощаться, дальше нам ходу нет. Дальше пешком пойдешь!
«Могуч! — подумал о рыбаке Журба. — После всего пережитого еще и шутить может!»
Но Петр Анисимович не шутил. Переложив руль, он развернул идущий по инерции баркас кормой к берегу.
— Вы что, серьезно? — ничего не понимая, спросил Журба. — Я же не Иисус Христос, чтоб пешком по морям ходить!..
— Мелководье здесь, воробью по колено…
И как бы подтверждая слова Петра Анисимовича, баркас чиркнул о невидимое в мутной воде дно.
— Будешь идти, не забирай влево, там глубина. Не хочу я с баркасом к посту подходить, пока проверят что да как — день кончится, а мне надо спешить обратно.
Прощание получилось коротким — торопились оба.
Разгребая ногами воду, Журба пошел к берегу и, едва ступив на сухой ершистый песок, увидел двух бегущих к нему людей с винтовками.
— Стой! — клацнул затвор. — Товарищ Федоренко, обыщи-ка его!
Это были свои! Журба почувствовал, как по его воспаленному, изъеденному солью и ветром лицу ползет невольная, счастливая улыбка.
— В кармане тужурки револьвер… Товарищи, срочно ведите меня к своему командиру!
Красноармеец в линялой застиранной гимнастерке и фуражке, на околышке которой тускло поблескивала вырезанная из жести звездочка, вытащил из его кармана револьвер.
— Пошли, — настороженно глядя на Журбу, сказал он. — Сейчас на посту разберемся, кто ты такой есть.
Шестого июня начальник Кирилловского поста Иванченко проснулся на рассвете: его разбудил телефонный звонок. Комполка Коротков спрашивал, не прибыл ли на пост комиссар, велел передать, чтобы, как только тот появится, позвонил, ну и, по обыкновению своему, приказал повысить бдительность. Закончив разговор, Иванченко присел к столу, с раздражением посмотрел на телефонный аппарат «Эриксон», висевший на стене. Значит, решил комполка комиссара прислать… Что ж, надо подготовиться к встрече…