Второй вариант

Отмстил про себя Астахов и эту откровенность, и эту скромность. Тогда, в Симферополе, на Лазаревской, увидев шифрованное объявление, предупреждающее о провале явки, и выяснив, что газета «Таврический голос» закрыта, он оценил находчивость посланного ему в помощь человека, но не больше. Теперь же, познакомившись с Журбой, уже зная, как молод он и неопытен, Астахов представил то состояние, в котором находился Николай после ночных событий на явке, и подумал, что находчивость — закономерный итог бескорыстного мужества и чувства долга, которыми, судя по всему, был наделен его помощник. Не каждый человек, чудом избежавший смерти, способен тут же, не оправившись толком от потрясения, отважиться на новый риск…

Видимо, опять-таки из скромности Николай лишь в конце своего рассказа упомянул о том, что перед отъездом из Харькова его принимал Дзержинский.

— Что же вы молчали! — укоризненно воскликнул Астахов. И чтобы объяснить свое волнение, добавил:

— Вы не представляете, как дорог мне этот человек!

— Он говорил, что многому научился у вас, — улыбнулся Журба.

— Все было наоборот, — покачал головой Астахов, — «Железный Феликс"!.. — Астахов прикрыл глаза, опять качнул головой. — Железный-то железный, но надо знать, какая нежная, щедрая это натура! Нет, Николай, вы непременно должны рассказать мне буквально все о вашей встрече с Феликсом Эдмундовичем! Как выглядит он сейчас, как чувствует себя?.. Поверьте: любопытство мое не праздное!

Он слушал Журбу и мысленно возвращался в сентябрь 1909 года: тогда в далеком селе Бельском Енисейской губернии свела их впервые судьба. И увидел Дзержинского тех дней: в сером арестантском халате с уродливым красным тузом на спине, в плоской тюремной шапочке и с холщовой сумкой через плечо… Немало было среди ссыльных людей по-настоящему крепких, но даже они поражались Дзержинскому: измученный болезнью, он вел себя так, будто и болезнь, и назначенная ему пожизненная ссылка вовсе не тревожили его, не мешали думать о путях и способах дальнейшей борьбы.

Журба, закончив рассказ о памятном для него дне, молчал, но Астахов видел: в свою очередь, и Николаю хочется что-то спросить у него о Дзержинском…

— Когда-нибудь, если появится такая возможность, мы еще вернемся к этому разговору, — задумчиво проговорил Астахов. — А пока, чтобы лучше знали человека, под руководством которого нам с вами выпало счастье работать, я приведу лишь один пример… — Астахов прищурился, раздумывая, заговорил опять: — Храбрости его, выдержке, силе воли — несть числа примерам! Десять с небольшим лет назад мы отбывали ссылку в Енисейской губернии. Феликс Эдмундович готовился к побегу. В его одежде был тщательно запрятан паспорт на вымышленное имя и необходимые деньги. Как удалось ему провести жандармских ищеек, я, признаться, до сих пор не пойму! Но факт есть факт. Паспорт и. деньги при тех обстоятельствах — это почти гарантированная свобода. И вот накануне уже подготовленного побега выяснилось, что одному из наших товарищей угрожает жесточайшее наказание по новому делу. Феликс Эдмундович сделал то, что мог в тех условиях сделать, наверное, только он, — отдал товарищу паспорт и деньги. Тот бежал. Ну а сам Дзержинский, понимая, что идет на огромный риск, бежал через неделю — без всяких документов… Вскоре, кстати говоря, отправился за ним и я, а способствовал этому в немалой степени опять же Феликс Эдмундович…

— А потом? Потом вы скоро встретились?

— Скоро, — подтвердил Астахов. — В феврале девятьсот десятого, уже за границей. — Неожиданно для Журбы тихо засмеялся: вспомнил, как бродили они с Феликсом Эдмундовичем по зимнему Монте-Карло, заглянули в знаменитое на весь мир казино и даже решили сыграть, — разумеется, шутки ради. Его ставка оказалась неудачной, а Дзержинский выиграл десять франков — потом они часто посмеивались над этим…

Астахов, заметив, что Николай с ожиданием посматривает на него, уже про себя усмехнулся: нет, дорогой товарищ, о казино ты не услышишь — в твоем возрасте трудно поверить, что и такому борцу, как «железный Феликс», никогда и ничто человеческое не было чуждо!

— Даже в самые трудные дни мы очень любили жизнь, — вслух сказал он. — И этот оптимизм нередко помогал нам, выручал… — Астахов отщелкнул массивную крышку золотого брегета, посмотрел на циферблат. — Однако, увлеклись мы с вами, Николаи. Продолжим о деле. Прежде всего — подготовленное врангелевцами наступление! Некоторой информацией я располагаю, учтем и то, что рассказали мне вы. Но этого мало. Меня весьма смущает разработанная Слащевым операция. Есть хоть какие-нибудь сведения, куда нацелен его десант?

— Подпольщики, работающие в порту, называют два направления: Одесса или Новороссийск.

— Слышал об этом и я… Да что-то не могу свести концы с концами. Белым эта авантюра будет стоить слащевского корпуса, но и нам она может обойтись недешево… Смотрите, — Астахов подобрал щепку, быстрым и точным движением начертил па песке контуры черноморского побережья, отметил звездочками Одессу и Новороссийск. — Район предполагаемой высадки, как видите, довольно обширен. Срочно и достаточно мощно усилить береговую охрану наше командование, уверен, не сможет — события на польском фронте доказывают это. Другое дело, если будет известен точный пункт высадки, — тогда, стянув имеющиеся в этом районе войска, можно создать ударную группировку, и десант Слащева удастся локализовать. Понимаете?

— Кроме одного: каким образом мы можем узнать план Слащева, в котором указано место высадки, если его не знает даже штаб армии?

— Этого я вам пока не скажу, ибо и сам не ведаю как. Будем искать. Но вот задуманная диверсия в порту — это уже кое-что, это хорошо! К ней все готово?

— Можно рвануть хоть сегодня. Но Бондаренко почему-то медлит…

— И прекрасно делает, — удовлетворенно сказал Астахов. — Передайте, пожалуйста, Бондаренко, что пока в порту должно быть тихо. Эта диверсия поможет нам в главном… — Астахов ненадолго задумался, потом спросил: — Помощники Бондаренко надежные люди?

— Охарактеризовать?

— Пока не надо. Коль вы уверены в них, этого вполне достаточно. Когда, говорите, прибывает Слащев в Севастополь?..

— Завтра.

— М-да, времени совсем нет… — Астахов с сожалением тряхнул головой. — Предупредите Бондаренко, что завтра нам понадобится его помощь. Это очень важно.

— Я понял вас, Василий Степанович! — ответил Журба. Хладнокровие Петровича вселило в него твердую уверенность в удачном исходе любого задуманного этим человеком дела.

Почему-то подумав, что их встреча подходит к концу, Журба набрался решимости и задал вопрос, к их разговору не относящийся, но очень для него любопытный.

— Я хотел спросить: возобновление «Таврического голоса» — это случайность или…

— Или, — улыбнулся Астахов. — Случайности, как правило, бесплатны, а мне пришлось платить. Но бог с ней, с газетой, она свою роль выполнила и, думаю, пригодится нам в дальнейшем. Теперь о судах и землечерпательных караванах. То что вы, потеряв надежду на встречу со мной, направили на них свои усилия — логично. И что в одиночку действовать не могли, это я понимаю. Но вот в чем беда — сведения о вашей деятельности просочились в контрразведку.

Журба замер.

— Не может быть!.. Как же это?!

— К сожалению, это так, — вздохнул Астахов. — У меня завелся приятель — полковник Туманов. Он и сообщил. Информация, как видите, из первых рук. — Только теперь заметив, каково Николаю, добавил: — В общем-то, особых причин для волнений нет: тот план спасения судов и землечерпательных караванов, который существует в действительности, не может даже присниться Туманову. Но для вас это должно послужить уроком: не следовало посвящать в свои замыслы широкий круг людей.

— В том-то и дело! — Журба с силой ударил кулаком по колену. — В том-то и дело, что о нашем плане знают лишь несколько человек — надежных, проверенных!

— Это все меняет, — нахмурился Астахов. — Речь идет о вашей группе?

Журба, подтверждая, кивнул.