Второй вариант

На летном поле невиданные аппараты, построенные из деревянных реек, обшитых полотном. Возле них группа людей в кожаных куртках. «Ефимов, Ефимов», — слышится в толпе. Это имя в те дни не сходило со страниц газет: Ефимов был первым русским летчиком, совершившим полет на аэроплане.

Один за другим бегут аэропланы по летному полю, отрываются от земли. Пронзает жгучее желание: вот бы и мне! Дерзкая, недостижимая мечта!

— Ну как тебе сюрприз, а? — прервал воспоминания голос особиста.

— Осваиваю…, Действительно, неожиданность. — Журба взглянул на особиста. — А вы, товарищ Васильев, тоже имеете отношение к авиации?

— Прикомандированный я, — вздохнул Васильев. — Прикомандирован особым отделом к авиагруппе тринадцатой армии. Но в авиации мало чего смыслю, не обучен, не довелось. — Он немного помолчал. — Да и нет среди нас обученных этому делу людей. Сам понимаешь, в летные школы, за малым исключением, брали офицеров… Вот и в нашей авиагруппе почти все бывшие офицеры.

— Мы сейчас в авиагруппу значит?

— Нет. Авиагруппа в Аскании-Нова, а мы в Григорьевку. Оттуда полетишь. На «ньюпоре» — самая надежная машина. И летчик уже выделен, Каминский его фамилия. Тоже, между прочим, в прошлом офицер. — Если и не осуждение, то какая-то тень недовольства была в этих словах. — Правда, командир авиаотряда характеризует этого летчика исключительно хорошо. Говорит, точно и быстро доставит. Только, я думаю, а кто знает, чем эта быстрота обернется? На земле, как бы ни сложилось, ты сам себе голова, многое от тебя за-висит. А там, — он кивнул вверх, — будешь болтаться кукла куклой! — Помолчал, вздохнул. — Но что делать, если нету сейчас в Крым иной дороги? Понимаешь, нету…

Васильев знал, что говорил. С приходом Врангеля действительно все пути в белогвардейский Крым были перерезаны, заперты намертво — не пробьешься.

Перекоп и Арабатская стрелка забиты войсками, по берегам Сиваша и Каркинитского залива, на Бакальской косе, вдоль всего побережья — заслоны, дозоры, боевое охранение. А потаенные, известные лишь немногим тропы по коварным сивашским бродам, через бакальские плавни перекрыты, превращены белой контрразведкой в ловушки.

Журбе предлагается новый, никем еще не пройденный, не разведанный путь. Будет ли он удачным? Этого Николай, разумеется, не знал. Он знал одно: ему необходимо быть в Крыму.

Солнце уже спускалось к горизонту, когда въехали в Григорьевку. Замелькали белые хаты под черепицей и крепкие дома, крытые железом, сады и палисадники, церковь, вывеска школы. Рядом с машиной по пыльной дороге бежали, неистово крича, белоголовые мальчишки в длинных полотняных рубахах.

Проскочили село, и вскоре перед ними открылся скошенный луг. У края его, как большая диковинная птица, стоял аэроплан, рядом приткнулся грузовой автомобиль с железными бочками в кузове.

Журба захотел рассмотреть аэроплан, но особист уже направился к белевшему вдали хутору. На ходу отрывисто бросил:

— Давай быстрей. Ждут нас!

В маленькой, низкой комнатке навстречу им поднялись двое.

— Александр Афанасьевич Ласкин, — указал особист на высокого бритоголового человека в тесноватом кителе.

— Военлет Каминский, — сам представился человек лет тридцати, в кожаной куртке с бархатным воротником.

Отличная выправка, четкость движений — все выдавало в нем военного. Был Каминский выше среднего роста, хорошо сложен, с тонким, умным, спокойным лицом. Чувствовалось, что он уверен в себе, — это свойственно людям, хорошо знающим свое дело.

— Рассаживайтесь, товарищи, — сказал Ласкин. — Не будем терять времени, обсудим что и как.

— Прежде всего уточним маршрут. — Каминский вынул из планшета карту-десятиверстку, разложил на столе. Все склонились над ней. — Пойдем через Утлюцкий лиман и Сиваш строго на юг, — быстро, уверенно говорил Каминский. — Вот здесь, — он показал на карте, — между Шубино и станцией Ислам-Терек нет населенных пунктов и — равнина. Здесь и сядем, так?

Журба посмотрел, подумал.

— А перелететь линию железной дороги нельзя? Вот эту, Джанкой-Феодосия.

Каминский, усмехнувшись, тут же и ответил:

— А что? Если взять с собой достаточно бензина… — Все опять склонились над картой. — Вот, смотрите. Через Шубино пойдем по прямой к предгорью, к немецкой колонии Цюрихталь. Здесь в треугольнике Цюрихталь-Будановка-Малый Бурундук, конечно, найду клочок земли для посадки. Тут от Шубино по прямой верст шестьдесят. Устроит?

Журба кивнул.

— Значит, так, — подытожил Ласкин. — Делай прокладку на Цюрихталь. И готовь с мотористом аэроплан. Вылет на рассвете.

Каминский вышел. Поднялся было и Ласкин.

— Ты погоди, Александр Афанасьевич, — остановил его Васильев. — Как хочешь, но не дает мне покоя одна мыслишка…

— Ну, выкладывай, — устало сказал Ласкин.

Впечатление было такое, будто предстоящий разговор он знал наперед, считал его неинтересным и ненужным.

— Вот, думаю я, может, все же Стаховича лучше послать?

— Эх, и упрям ты, товарищ Васильев, — досада прорвалась в голосе Ласкина. — Я говорил уже… Стахович только-только из мотористов переучился, опыта еще нет никакого. Ты пойми, тут одного пролетарского происхождения мало, летное мастерство нужно. Тем более, что ситуация необычная. Мои летчики летают в Крым на разведку или бомбы сбросить. С посадкой туда никто не летал… А после вынужденных — никто еще не возвращался.

— Вынужденных!.. — злая хрипотца перехватила голос особиста. — Истратьев без всякого вынуждения у врангелевцев сел, доставил им почти новый «хэвиленд».

— Да, было такое, — подтвердил Ласкин, повернувшись к Николаю. — Среди многих, кто к нам по-настоящему прикипел, затесалась одна сволочь. — И, обращаясь уже к Васильеву, продолжал: — Ты этот случай помнишь, мы — тоже. Но и другого не забываем. Того, как бывших офицеров Свиридова и Петрова белые захватили и как изрезали их, измучили, а они слова не сказали! И как бывший поручик Миша Хвалынский раненый, па одном честном слове до аэродрома дотянул, данные разведки доставил. И как тот же Камин-ский бой с двумя «хэвилендами» вел, мало разве? Он делом свою преданность доказал, и я его на это задание без колебаний определил, понял? И вы это должны знать, — Ласкин опять повернулся к Журбе. — Вам лететь. Решайте.

— Решено уже, — негромко сказал Журба. — Мне Каминский понравился. Я ему поверил. И хватит разговоров на эту тему.

… Рассвет был тихий и теплый. Свежескошенная луговая трава пахла чабрецом — печаль, как всегда, была в этом запахе.

Журба забрался в «ньюпор», на сиденье за спину Каминского. Застегивая на нем привязные ремни, Лас-кин говорил:

— Ни в коем случае не расстегивайтесь. Небо — тоже стихия, бывает, не только пассажира — летчика из кабины выбрасывает…

Каминский занял свое место, посмотрел в чистое, без единого облачка небо, улыбнулся Журбе:

— Погода сегодня за нас. Готовы, товарищ Жур-ба? — и поднял руку. Моторист провернул винт. — Контакт! — Каминский, потянув сектор газа, крикнул: — От винта!

Мотор взревел, и аэроплан, подпрыгивая на неровном лугу, побежал все быстрее и быстрей. Потом Журба ощутил несколько толчков и тут же пустоту вокруг себя — такого он никогда еще не испытывал. Невольно ухватился за ручки сиденья, посмотрел вниз. Стремительно отдалялись и маленькие фигуры, и луг, и хуторок возле него.

Ревел мотор, крылья «ньюпора» упруго вздрагивали под порывистым напором ветра, а земля внизу становилась все ровней, спокойней, неразличимей.

Одет Журба был тепло — в плотную брезентовую куртку поверх пиджака, однако прохватывало холодком, всего сковывало странным онемением.

Обернулся Каминский, что-то спросил, слов Журба не разобрал, но понял — интересуется самочувствием.

Поднял руку — успокаивающе помахал.

… Казалось, это длилось бесконечно: грохот мотора, свист ветра в расчалках.

Опять обернулся Каминский, по слогам прокричал:

— Си-ваш!

Журба услышал. Перегнулся через борт. Внизу взблескивала на солнце совершенно недвижная гладь с рваными зигзагами по краям, будто приложили к земле причудливо вырезанную аппликацию.