Томминокеры

В шкафчике ему удалось разыскать полупустую бутылку бурбона, источавшую пленительный аромат. Не стоило бы этого делать, — промелькнуло у него в голове, а губы уже тянулись к горлышку бутылки. Он выпил. Потом отпил еще глоток.

Когда он вновь пришел в себя, то обнаружил, что стоит в спальне с трубкой в руке. Куда это он хотел звонить? Ах, да! Каммингсу.

Голос приятеля был не лучше его собственного.

— Ну, и что же мы с тобой натворили? — хрипло спросил Гарднер.

— Натворили? — повторил за ним Каммингс, и в трубке воцарилась тишина. Думает, — решил Гарднер. Подождав, он хотел было окликнуть приятеля, но тут Рон наконец отозвался:

— Ничего не натворили.

Гарднер немного расслабился.

— Мы натворили черт — знает — что с моей головой, — прибавил Рон. — Бо-о-же, как она болит!

— Ты уверен, что ничего? Совсем ничего?

Он думал о Норе.

Застрелил свою жену, да? — внезапно возникла мысль в его голове.

— Ну-у-у… — протянул Каммингс и вдруг замолчал.

Гарднер стиснул трубку в кулаке.

— Ну что?

Свет в комнате внезапно показался ему слишком ярким, как солнце вчера днем на пляже.

Ты что-то сделал. Ты сделал какую-то глупость. Что-то безумное. Что-то ужасное. Когда ты научишься себя контролировать? Да и научишься ли?

— Так что же случилось? — еще раз спросил он Рона. — Что я натворил?

— Ты поспорил с какими-то ребятами в прелестном местечке под названием «Каменная Земля», — сказал Каммингс и издал легкий смешок. — О! Боже, как трудно смеяться, когда раскалывается голова! Ты помнишь эту забегаловку и этих ребят, Джеймс, мой мальчик?

Джим ответил, что не помнит. Зато он помнил какое-то другое место под названием «Братья Смит». Дело близилось к закату, это было… когда же? в восемь тридцать? в без четверти девять? — через пять часов после того, как они с Ронни начали вчера пить. Он помнил раскаты грома, помнил начало грозы — и все. Провал.

— Ты так яростно с ними спорил, с этими ребятами…

— О Чернобыле? — перебил его Джим.

— Так ты помнишь!

— Если бы я мог все вспомнить сам, я бы не стал тебя расспрашивать.

— Гард, с тобой все в порядке? — встревожился Рон. — Твой голос звучит как-то не так.

Да? Ты прав, Рон, меня закрутил циклон. Он продолжает играть мною, и никто не знает, когда же наступит конец.

— Все в порядке.

— Отлично. Один человек очень рад это услышать.

— Ты, что ли?

— А кто же? Да, так ты спорил с ними о Чернобыле и кричал, что тебе жаль этих ребят, потому что они за пять лет все умрут от лейкемии. Ты кричал, что атомную электростанцию в Арканзасе давно нужно стереть с лица земли. Мне насилу удалось усадить тебя в кэб. Я довел тебя до дверей твоего номера и оставил на всякий случай в шкафу бутылку. Ты уверял, что с тобой полный порядок. Ты намеревался принять ванну и потом позвонить какому-то парню по имени Бобби.

— Это не парень, а девушка, — растерянно поправил его Гарднер. Он потер рукой шею и задумался.

— Все в порядке?

— Вполне. Не о чем беспокоиться.

Он положил трубку, и тут его пронзила странная, нелогичная, почти абсурдная мысль: Бобби попала в беду.

Он медленно подошел к стулу и сел на него верхом. Идиот! Он рассуждает о Чернобыле! Почему на земле столько идиотов?

Беги отсюда, Гард, — промелькнуло у него в голове. — Черт с ним, с марафоном! Черт с Лучшей Подругой Поэзии шлюхой Мак-Кадл! Беги отсюда сейчас же, пока не случилось ничего непоправимого. Потому что, если ты останешься здесь, что-нибудь ужасное обязательно случится. Здесь везде кровь, даже на луне.

Нет! Пусть он будет проклят, если убежит отсюда и вернется в Мэн с этой болтающейся между ногами штукой. Только не он!

И потом, здесь эта шлюха.

Ее зовут Патриция Мак-Кадл, и Гард никогда еще в своей жизни не встречал шлюху такого высокого класса.

У нее был контракт, основу которого составлял тезис: нет игры — нет денег.

— Боже! — прошептал Гарднер и закрыл глаза руками. Он попытался прогнать головную боль, отлично зная, что существует только одно лекарство, но это лекарство одновременно является и отравой.

Он знал также, что все это очень плохо. Что его опять закручивает циклон.

Джим Гарднер входил в состояние свободного падения.

Патриция Мак-Кадл была звездой их поэтического марафона. Ее ноги были длинными, но излишне мускулистыми, нос — аристократическим, но несколько длинноватым, чтобы считаться привлекательным. Однажды Гард мысленно попытался поцеловать ее и ужаснулся: она могла бы проткнуть ему носом щеку. Ее лицо было удлиненной формы, с короткими ресничками над серыми, как дождливое небо, глазами. Любимые духи — «Мэйфлауэр».

В программу поэтического марафона она была включена в 1988 году, когда один из шести поэтов, намеревавшихся принять участие в поездке, повесился на галстуке в собственном сортире.

У Патриции было двенадцать публикаций, и ее стихи нравились публике. В марафоне она увидела отличный способ рекламирования себя и вскоре сумела возглавить это предприятие.

Она перепробовала в качестве участников марафона многих поэтов и менее чем за тридцать шесть часов до его начала пригласила наконец Джима Гарднера.

— Ты все еще пьешь, Джимми? — спросила она его при встрече. Джимми — он ненавидел, когда его так называли. Большинство людей звали его Джим. Джим — это было нормально. И редко кто называл его Гард — кроме него самого… и Бобби Андерсон.

— Пью помаленьку, — ответил он. — Но не очень много.

— В это нелегко поверить, — холодно возразила она.

— Ты всегда была недоверчивой, Патти, — заметил он, зная, что она не любит, когда ее так называют, еще больше, чем он имя Джимми. Ее пуританская кровь восставала против подобной фамильярности.

— Ты спросила просто из любопытства, или же у тебя есть какое-нибудь предложение?

Конечно, он знал, и она знала, что он знал, что они могут прийти к соглашению, но соглашение это вылилось в несколько странную форму.

Это был не брачный контракт, но нечто в этом роде. Джим хотел приобрести к зиме неновую, но хорошо работающую печку, Патриция Мак-Кадл хотела приобрести себе поэта. Боясь, что он нарушит их устное соглашение, в тот же день она прикатила к нему из Дерри с контрактом, отпечатанным в трех экземплярах, и нотариусом. Гард был несколько удивлен, что она не притащила с собой и второго нотариуса на случай, если первый, к примеру, подвернет ногу.

Шутки в сторону. Он никак не мог сейчас разорвать этот чертов контракт, потому что тогда ему не видать печки, как своих ушей. Более того, эта стерва потащит его в суд и заставит платить не менее тысячи долларов в качестве возмещения убытков, потому что в контракте было записано однозначно, что он должен принимать участие в марафоне тридцать (30) дней.

И потом, она обязательно будет преследовать его. Самой ей будет казаться, что причиной этому принципы, но на самом деле все это будет из-за того, что он однажды назвал ее Патти.

Ее муж умер десять лет назад, завещав ей кучу денег. Получив деньги, она быстро стала известной покровительницей искусств и настоящей деловой женщиной. Почему одни поэты всю жизнь проводят в безвестности, а другие, как из рога изобилия, получают все мыслимые и немыслимые призы и награды? Потому что над этими другими простирается длань такой вот Патриции Мак-Кадл.

Если он разозлит ее, она может причинить ему много неприятностей. И тогда, какие бы прекрасные стихи он не написал, они так и останутся неопубликованными.

Так что потерпи, дружок, — подумал он. Потом заказал себе в номер бутылку «Джонни Уокера» (о, этот могущественный, благословенный ЧЕК!) и повторил вслух:

— Нужно потерпеть — и точка.

И все же мысли его возвращались к Бобби. Хорошо было бы позвонить ей и сказать: Меня почти засосал циклон, Бобби, но я вовремя ухватился за спасательный круг. Повезло, верно?

Ну и заткнись теперь. Ты сам кузнец своего счастья. Если бы ты был сильным, Гард, то удача сопутствовала бы тебе. А так ты имеешь то, что имеешь.