Страница 18 из 27
Глаза негра еще грустили, а толстые губы складывались в радушную улыбку, и уже сверкнули ослепительно-белые зубы. Джим протянул руку, и Бугаев заметил, что ладонь была значительно светлее его темной руки.
— Очень рад познакомиться. Джим Джолли. Рабочий. Эмигрант, — ответил негр.
— Вы не совсем оправдываете свою фамилию, товарищ, — сказал Бугаев. — «Джолли» — веселый, шумный, живой. А ваши глаза и ваша гитара грустят. О чем? О родине? О девушке с цветком на груди?
Они уселись у открытого окна. Джим задумчиво смотрел на море, на далекие дымные пряжи траулеров, на перистые облака, освещенные пурпуром заката. Его темные пальцы уже перебирали по привычке струны гитары. И под аккомпанемент тихой, грустной песенки он начал говорить о себе. Бугаев слушал слова и незнакомый мотив. Странная музыка с ломающимся ритмом пояснила недосказанное. «Эти синкопы, — думал Бугаев, — говорят больше слов. Джим вышел из «старого ритма» и не вошел еще в новый… Одиночество? Да, конечно, и одиночество. Джим похож на растение, перенесенное на чужую почву. Ботаники называют это «интродукцией». «Интродукционные» растения, вероятно, тоже должны переболеть ностальгией — тоской по родине…»
Джим Джолли работал в Северной Америке на консервном заводе в Кэй-Вест, или «Ки-Уэст», как сказал он. Это самая южная часть Флоридского полуострова. Консервный завод «Бэйлдон и сын». Большое было дело. Свыше ста миллионов долларов. Кризис съел. Из года в год сокращалось производство. Джим был хорошим работником, и его держали до конца. А конец был таков: Бэйлдон и сын не только закрыли дело, но и сломали завод — пустопорожний участок, казалось, легче продать. Но его никто не покупал. На развалинах завода образовался «пещерный» поселок безработных. Питались рыбой, которую сами ловили. Донашивали последнее тряпье. А дальше что?
Джим давно мечтал о поездке в СССР, как и многие его товарищи. Но у них всех не хватало средств на дорогу. Пожалуй, не хватало и решимости. А у Джима она была. И вот три друга Джима сложили свои гроши с его небольшими сбережениями и снарядили его в дорогу. Это был аист не только товарищеской солидарности, но и расчета: устроившись в СССР, Джим выслал бы деньги на дорогу одному из «пайщиков», тот по приезде в СССР — следующему, и так — пока все «пайщики» не переберутся на новую родину.
— Вот и вся короткая история длинного пути от Ки-Уэста до Хурьеф, — улыбаясь закончил Джолли.
— Не Хурьеф, а Гурьев, — поправил Бугаев. — И что же вы хотите делать?
— Консервы, — ответил Джим, издавая на гитаре заключительный аккорд.
— Мне указали этот город. Я не знал СССР. Но у вас здесь другая рыба, другие методы обработки. Надо переучиваться. Мне следовало бы ехать во Владивосток. Крабы — моя специальность. Но это снова длинный путь, а на поездку у меня уже нет средств.
— А другой специальности у вас нет? — спросил Бугаев.
Джим Джолли пожал плечами:
— Я работал в Чарлстоне на стройках. Когда кризис приостановил строительство, пришлось перейти в пищевую промышленность. Думал, что это вернее: люди могут перестать строить, но не есть.
— А оказалось, что они могут перестать и есть? — усмехнувшись сказал Бугаев. У него был густой бас, и Джолли даже вздрогнул, когда Игнат внезапно громко спросил:
— Бетон замешивать умеете?
— Приходилось.
— Отлично, Джим, отлично! Вы будете бетонщиком. Мне писала Вера Колосова… Если вы будете мне аккомпанировать на вашей гитаре, Джолли, я могу вам продекламировать стихи-сказку о голубоглазой девушке, которая живет далеко-далеко, в полуночном краю. Она похожа на ледяную королеву. — Джим улыбнулся. — Но так как вы не играете, то я продолжаю говорить грубой прозой. Она инженер-строитель. И сейчас строит чудесное здание, в котором из полярного холода будут делать тепло и свет.
— Это тоже похоже на сказку, — сказал Джим.
— Когда вы ближе познакомитесь с нашей страной, вы увидите, что у нас немало таких сказок жизни. Да, так о Вере. Она мне писала, что у нее на стройке не хватает бетонщиков. Разрешите мне отвезти вас в подарок Вере Колосовой.
Джим рассмеялся.
— Боюсь, что она не поблагодарит вас за такой подарок. Я поеду с вами, товарищ Бугаев. Но мне хотелось бы знать, что это за ледяная страна и что это за волшебная фабрика для переработки холода в тепло.
— У нас еще будет время поговорить. Пока я должен предупредить об одном: это страна льда, холода, снежных бурь, мрака. После солнечной Флориды такая страна, быть может, покажется вам адом. Подумайте хорошенько.
— Оттуда идет почта в Америку?
— Ну, разумеется. Там есть и почта, и телеграф, и радио.
Джим хлопнул по ладони Бугаева своей ладонью.
— Значит, по рукам. Точка, — закончил Игнат по-русски.
Джим с интересом наблюдал маленькую кабину дирижабля. Джолли еще никогда не приходилось летать на дирижаблях. Внизу — койка Бугаева, над ней — подвесная койка Джима с высокой сеткой, как в детских кроватках. Стены обтянуты голубым дерматином с тиснеными цветами. Наружная стенка скошена к полу, в стене — низкое, но широкое окно. Занавески. У окна — небольшой столик, застланный белой скатертью, перед столом — два табурета из дюралевых труб. Ничего лишнего. Светло, тепло, пожалуй, даже жарко. Но не душно. На столике работает маленький пропеллер-освежитель. В углу жужжит вентилятор. Как в жаркий день на поле шмели и пчелы. И на фоне этого жужжания приятная музыка — вальс из оперы «Евгений Онегин». Радио… Клонит ко сну. Джим закрывает глаза и видит то густо-синие просторы Мексиканского залива, то гурьевские траулеры… а впереди его ожидает неведомая страна льдов и метелей, которых он не видал никогда в жизни…
Джим встряхнул головой и посмотрел в окно. Степь. Тень дирижабля бежит по земле. Уходит вдаль бесконечная вереница опор высоковольтной передачи. На горизонте блестит озеро, синеют леса. Дирижабль уже несколько дней летит низко над землей. Сколько сменилось картин за эти часы полета! Поля, безводные степи, леса, пустыни и снова леса. Чем дальше на север, тем их становится больше. И всюду — в степях, пустынях, даже в лесах среди длинных широких просек — хлопотливые тракторы, грузовики, краны, деррики, вагонетки, паровозы… Целые полки и батальоны рабочих… День за днем, шаг за шагом люди отвоевывают пустынные пространства, проводят каналы, строят дороги, прорубают просеки в лесах… Какое упорство! Какое напряжение! Впереди — первобытная природа, глушь, леса; позади — дороги, поселки, заводы, города.
В пустынях Средней Азии Джим видел множество солнечных и ветросиловых установок. Знойное, иссушающее солнце стало давать воду, вода рождает зелень лугов, сады, рощи, тени, прохладу. Не будет ничего удивительного и в том, если из холода они станут добывать тепло.
А дальше, на север, — леса. Сплошные сибирские леса. С ними, пожалуй, борьба труднее, чем с пустынями. Когда летишь над этими лесами, кажется, весь земной шар покрыт ими. Им нет ни начала, ни конца. Миллиарды деревьев заняли необозримые пространства и стоят на страже своих владений.
В небе летит аэроплан, за ним пять планеров на буксире. «Воздушный поезд». Вот один планер отцепился и снижается на лесную поляну. Он несет лесорубам почту, продовольствие… Уже много таких воздушных поездов видел Джим.
…Высоко в небе медленно движется цельнометаллический дирижабль «Циолковский», его моторы не работают. Он плывет по течению воздушной реки. Бугаев объяснил: «Безмоторный воздушный транспорт».
Радиомузыка кончилась. Стало слышнее шмелиное жужжание судовых пропеллеров и вентиляторов. Началась передача «последних новостей». Но Джим еще плохо понимает русский язык.
Джолли становится скучно. Он идет в кают-компанию.
Бугаев сидит у окна. Ворот белой рубашки расстегнут. На маленьком столе бумага, карандаши. Бугаев держит в руке радиотелефонную трубку, посматривает в окно, задает невидимым собеседникам вопросы, кого-то бранит, быстро записывает ответы.