Рольф в лесах

Гибкая, грациозная, лёгкая спустилась вслед за ними и куница. Большими волнообразными прыжками пустилась она по бревну, лежавшему на земле; добежав до середины его, она остановилась, пристально всматриваясь в густую гряду осоки; не прошло и секунды, как гибкая фигура её, сделав ещё три волнообразных прыжка, нырнула в осоку и сейчас же вынырнула из неё с мышью в зубах; ещё прыжок в сторону — и вторая мышь попалась в зубы хищнице, а за ней третья. Три жертвы были убиты и брошены в сторону, а грациозная разбойница забыла уже о них и следила за полётом уток. Но вот куница исчезла в чаще ивовых зарослей, а в следующую секунду появилась снова и мигом вскарабкалась на высокий пень, где дятел продолбил углубление. Движения куницы были так быстры, что Рольф не мог уследить за тем, как она исчезла в дупле и выскочила оттуда, держа в зубах летучую белку, которой она раздробила череп. Швырнув белку в траву, она со злобным ворчанием бросилась на её труп и принялся трясти его и рвать на части, а затем отбросила в сторону и, извиваясь, как змея, побежала прочь, желтоватая грудь её блестела на солнце словно золотой щит… Вот она снова остановилась, как пойнтер, делающий стойку… Сколько грации и сколько злобы было во всей её фигуре! Гибкая, как у змеи, шея её склонилась набок, ноздри дрожали… Она сделала несколько прыжков, втянула воздух и обнюхала землю, затем снова сорвалась с места, и по её вытянутой шее и шевелящемуся хвосту видно было, что её что-то сильно привлекает. Она скользнула в чащу кустов, а когда вынырнула по другую сторону их, пред ней, спасая свою жизнь, нёсся белоснежный кролик. Прыг! прыг! прыг! каждый прыжок в двенадцать футов. Глаз не мог уследить за этими прыжками. Куница преследовала кролика. Настоящий бег взапуски!.. С быстротой молнии мелькали среди кустов кролик и куница! Но кролик бежал скорее. Только бы хватило мужества! А мужества у кролика немного… Но счастливая звезда на этот раз благоприятствовала ему: он выскочил на оленью тропинку, которая привела его к реке. Вернуться назад было невозможно, а впереди река. Кролик прыгнул в воду и поплыл. А куница? Прыгнула в реку? Она ненавидела воду и к тому же была сыта, а потому не пожелала продолжать погони. Она нервно потянулась и предоставила кролику плыть дальше.

И зловещая Уэпестен, несущая всюду смерть, помчалась, словно крылатая змея, по бревну, заскользила, как призрачная тень, по земле и направилась к хижине, владелец которой наблюдал за ней. Пробегая мимо трупа белки, куница остановилась, рванула его несколько раз и, нырнув в кусты, вышла оттуда на далёком расстоянии. Она проделала это так скоро, что Рольф принял было её за другую куницу. Не прошло и минуты, как она вскарабкалась уже на крышу хижины, повела по сторонам тёмно-бурой мордочкой, желтоватой снизу, и направилась к входу в крыше.

Рольф сидел, не спуская глаз с красивого злого духа, который грациозно перебирая лапками, спешил равномерными прыжками к открытой щели и… к своей гибели. Раз, два, три… на колючую кедровую ветку и передней лапкой в скрытый под нею капкан. Стук железа… визг, прыжок вверх. Безумное метанье из стороны в сторону и притом до того быстрое, что за ним не мог уследить Рольф, и… победительница белок сама была побеждена.

Рольф поспешил к хижине. Маленький демон, попавший в западню, весь сделался мокрым от бешенства и ненависти; он грыз железо, и крик его превратился в дикий вопль, когда он увидел приближающегося человека. Мучениям нужно было положить конец, и чем скорее, тем лучше, а потому Рольф поступил с куницей так же, как она поступила с летучей белкой и мышами. И в лесу водворилась прежняя тишина.

XXIX. Лыжи

— Это я отдам Аннете, — сказал Рольф, вешая для просушки растянутую шкурку куницы и вспоминая своё обещание.

— Эй! эй! эй! — послышались три сигнальных крика, и Куонеб вышел из лодки на берег.

— Хорошее у нас место для охоты, — сказал Куонеб и погладил выбежавшего ему навстречу почти совсем уже здорового Скукума. Первое, что бросилось в глаза Рольфу, был великолепный мех, натянутый на еловый обруч.

— Ого-го! — воскликнул он.

— Да! Я нашёл ещё один пруд, который кишит бобрами.

— Отлично! Отлично! — воскликнул Рольф, гладя рукой первый бобровый мех, который ему пришлось видеть в лесу.

— А это вот ещё лучше, — отвечал ему Куонеб, показывая две пахучие железы.

Такие железы есть у всякого бобра и по какой-то непонятной причине имеют неотразимую притягательную силу для всех диких зверей. Мы не замечаем запаха этих желез, но зато животные сразу чувствуют его. Ни один охотник не считает приманку вполне годной без бобровой струи, добытой из этих таинственных желез. Самое зловонное вещество, которое вываривается из рыбьего жира, всякая гниль, заваль, смешанные с высушенными и истолчёнными в порошок бобровыми железами и превратившиеся таким образом в адскую смесь самого отвратительного, тошнотворного вкуса и запаха, для пушных зверей — восхитительное, чарующее снадобье, упоительное, как самая волшебная музыка, беспощадное, как судьба, коварное, как веселящий глаз, усыпляющее и успокаивающее, как вино.

Нет более жестокой выдумки в обычаях охотников, чем применение притягательной силы этих желез. Смертоносные и неотразимые, они считаются в некоторых странах колдовством, и употребление их карается законом, как преступление.

Но в горах, где жил Куонеб, не придерживались ещё таких взглядов, и бобровые железы считались наилучшим снадобьем, дающим успех охотникам. Тридцать приспособлений для обыкновенных ловушек, приготовленных теперь Куонебом, и шестьдесят, приготовленных в первое путешествие, да дюжина стальных капканов — обещали обильную добычу.

Время близилось уже к ноябрю; ценность меха повышалась; почему же охотники не приступали к делу? А потому, что погода была тёплая и необходимо было ждать морозов, иначе животные, попавшие в капкан, могут подвергнуться разложению раньше, чем охотники успеют обойти свой участок.

Охотники приготовили хороших дров на зиму, законопатили щепками и мхом хижину и окружили амбар земляной насыпью. На оленей они больше не охотились, так как не время было делать мясные запасы; зато им предстояло одно дело, которым они могли теперь свободно заняться. Лыжи для хождения по снегу — вещь, охотникам необходимая, и чем больше наготовить их за время тёплой погоды, тем лучше.

Для рамки берут обыкновенно берёзу или ясень; берёза прочнее, зато ясень легче поддаётся выделке. Белый ясень рос в изобилии на ближайшей равнине. Охотники без всякого затруднения добыли десятифутовое бревно и раскололи его на множество длинных дощечек. Всем делом руководил, конечно, Куонеб. Рольф исполнял все его указания. Каждый из них взял дощечку и строгал её до тех пор, пока ширина её не достигла одного дюйма, а толщина трёх четвертей дюйма. Середину тщательно отметили и на расстоянии десяти дюймов от неё сострогали оба конца доски, пока толщина её стала не больше полудюйма. Приготовили два плоских поперечника в десять и двенадцать дюймов длины и сделали для них отверстия в рамке; при помощи верёвки, обхватившей оба конца рамы, согнули её посередине, и, вскипятив воду, подняли раму над паром. Не прошло и часу, как пар так размягчил её, что раме легко было придать какую угодно форму. Тогда, натянув верёвку, концы её осторожно соединили вместе и поперечники просунули в приготовленное для них заранее отверстие: верёвку оставили на время, чтобы она удерживала рамку. Раму положили затем на ровное место, приподняв на два дюйма переднюю её часть, и навалили на раму сверху тяжёлое бревно, чтобы нос загнулся вверх.

В таком виде рамы оставили для просушки, а индеец тем временем занялся приготовлением ремней. Оленью шкуру он посыпал свежей древесной золой и положил в тину. Спустя неделю он счистил с неё шерсть, удалил висящие кругом обрывки и затем растянул её. Получилась мягкая, гибкая и белая кожа. Куонеб начал резать её с краёв спиралью, сделав таким образом длинный ремень в четыре дюйма ширины. Так продолжал он, пока не изрезал всей шкуры и не получил цельного ремня в несколько метров длины. Вторая оленья шкура была гораздо меньше и тоньше. Он наточил поострее нож и вырезал из неё ремень наполовину уже первого. Всё было готово и оставалось только сплести подошву; более тонкий ремень предназначался для передней и задней части лыж, более толстый — для середины, где ставится нога. Настоящий мастер, пожалуй, посмеялся бы над такими лыжами, но тем не менее они были прочны и удобны.