Страница 8 из 37
Хилл выругался и в изнеможении опустился на камень.
— Возможно, они его уже...
— Вполне возможно. Правда, вряд ли он будет способен рассказать им что-либо, но банка... банка для нас потеряна.
— Что же нам делать?
— Найти другую банку. В нашем распоряжении еще около суток. Пойдемте.
— Куда?
— К гнезду.
— Не пойду.
— Вы отказываетесь выполнить задание? Что скажет шеф?
— Плевать мне на шефа. Я хочу жить.
Сунагава шумно вздохнул, и в свете фонаря Хилл увидел направленный ему в грудь ствол пистолета. Он с проклятием поднялся.
— Ладно, идите вперед.
— Я очень извиняюсь, но теперь впереди придется идти вам. Я вас буду направлять.
В течение получаса они шли молча. Вдруг Сунагава сказал:
— Прошу вас остановиться на минуту. Взгляните сюда. Здесь, вот этот тоннель, — аварийный проход в верхнюю галерею. Наш друг бежал именно сюда. А здесь... не бойтесь, подойдите ближе.
Они стояли на пороге тесной каморки. Тяжелая железная дверь ее была раскрыта настежь. В глубине ее Хилл увидел большое металлическое колесо, укрепленное горизонтально на подставке, похожей на этажерку. Толстая ось колеса уходила в пол.
— Известно ли вам, что это такое, мистер Хилл?
Хилл покачал головой. Тогда японец торжественно произнес:
— Если повернуть это колесо десяток-другой раз, под нами поднимутся шлюзы, океан хлынет в подземную крепость. Мы успели в свое время сделать это только с западным ее сектором. Русские ворвались на остров слишком неожиданно. Нам едва удалось вывезти в море и утопить ненужных свидетелей. Но теперь... Тот из нас, кто будет возвращаться с банкой назад, к «Лифту Оцу», возьмет на себя эту обязанность. Красный газ не должен попасть в руки большевиков. Несколько десятков оборотов справа налево. И — бегом по аварийному ходу. Запомните, мистер Хилл?
Американец не ответил. Они двинулись дальше, путь снова пошел под уклон, и снова бешено забилась кровь в висках, сперло дыхание. Снова бред наяву, заросли плесени, гнусные гады, застывшие на полу и на стенах. Хиллу показалось, что еще несколько шагов, и он упадет. И в этот момент Сунагава окликнул его и выключил фонарь.
— Смотрите.
Далеко впереди мерцало пятно кровавого света. Хилл инстинктивно подался назад и наткнулся на японца. Тот, толкнув его в спину пистолетом, резко скомандовал:
— Вперед!
Они медленно приближались к краю тоннеля. Багровое пятно увеличивалось, делалось ярче, мерцало сильнее. Наконец американец сделал последние шаги, вцепился в иззубренный край скалы и замер, остолбенев от изумления.
Сразу за тоннелем открывалась пустота, заполненная кровавым светящимся туманом. Казалось, не было пределов этой пустоте, ибо не было видно ни стен, ни сводов, которые ее ограничивали. А внизу беззвучно кипела и пузырилась странная багровая масса. Она напоминала густое забродившее тесто и в то же время производила впечатление чего-то легкого, почти воздушного, чему только вязкость не дает оторваться от земли. И казалось, что этот студень покрыт тонкой, но плотной пленкой, которую он может сколько угодно растягивать, но не прорвать. Под ней вздувались пузыри, образовывались углубления, пробегала конвульсивная дрожь, и это наводило на мысль о неведомых силах, сталкивающихся и борющихся в глубине.
Хилл, словно завороженный, смотрел на невиданное зрелище, шепча про себя:
— Господи, что же это? Господи, что это такое?
Его вывел из оцепенения голос японца:
— Это и есть красный газ, мистер Хилл. Там, внизу, наша банка. Пора бросать жребий, времени у нас мало.
Глава третья НЕОБЫЧАЙНОЕ КЛАДБИЩЕ
Олешко не спалось. Осторожно, чтобы не разбудить товарищей, он поднялся с нудно скрипевшего топчана, оделся и вышел. Было около шести часов. С океана дул легкий свежий ветерок, принося неповторимые запахи бескрайних просторов соленой воды. Над островом царила тишина — не было слышно ни птиц, ни насекомых, ни шелеста ветвей. Шагах в двадцати от казармы, у ворот неторопливо прохаживался часовой. Олешко присел на лавочку у крыльца перед вкопанной в землю железной бочкой, на дне которой валялись окурки. «На земле покой, во человецах благоволение», — почему-то вспомнилось ему. Он чуть не рассмеялся вслух. Благоволение! А вот трое этих самых «человец» бродят сейчас где-то у него под ногами по пустынным темным пещерам и творят свое неизвестное, но, несомненно, отнюдь не доброе дело. Он снова подумал о предстоящей операции и постарался представить себе, как все произойдет. Они настигнут нарушителей, загонят их в тупик, как крыс, и заставят сдаться. Возможно, будет погоня, перестрелка... Бой в катакомбах. Кажется, это у Катаева, «За власть Советов». И, возможно, именно он, Олешко, решит судьбу боя, пусть тогда вспомнит полковник свои слова об офицерах, хорошо знакомых с оперативной работой... Фу, как стыдно! Размечтался, как мальчишка. Это в тридцать-то лет! Нет, жена права, он неисправимый романтик. А ведь дело серьезное, пахнет кровью. По всему видно, что крысы будут кусаться. Ну что же, он никого не заставит краснеть за себя. Капитану Олешко не пришлось участвовать ни в боях с немцами, ни в боях с японцами, в него никогда не стреляли, и врагов он видел только пленными. Это очень удручало его, и он всегда испытывал чувство стыда и какой-то вины перед своими прошедшими через горнило войны товарищами и начальниками. Может быть, именно поэтому предстоящее дело казалось ему не тяжелой черной работой, как оно представлялось полковнику и Соколову, а чем-то средним между праздником и экзаменом. Только бы не сплоховать. Да, жена права, он, пожалуй, романтик. Но где, черт возьми, сказано, что это плохо?
Дверь стукнула, и на крыльцо вышел Новиков. Увидев его, часовой хотел что-то сказать, но, покосившись на незнакомого приезжего капитана, отвернулся и с прежним усердием принялся мерить шагами ширину ворот. Новиков спрыгнул с крыльца, легким гимнастическим шагом пробежался до спортплощадки и в один момент оказался на турнике. Олешко с затаенной завистью и восхищением следил за его ловкими и точными движениями: самому капитану спорт никак не давался. Новиков принялся делать солнце, то есть, вися на руках, стал описывать телом круги вокруг перекладины, и в этот момент из-за ограды послышался тоненький женский голосок:
— Новиков! Костя!
Олешко оглянулся. За оградой, держась руками за решетку, стояла невысокая круглолицая девушка в белом платье. Голова ее была повязана голубым платком, на ногах красовались большие резиновые сапоги.
— А-а, здоровеньки булы... — Новиков лихо спрыгнул с турника и, явно кокетничая, спортивной походкой приблизился к ней. — Здравствуй, Настенька. Как поживаете?
— Ты чего долго не приходил? — строго спросила Настенька.
— Дела были, дорогая, не мог. Сама понимаешь, служба наша солдатская.
— Служба, служба... А кто в ту субботу Клавку Хлебникову из клуба провожал?
— Так ведь ты в ночной смене тогда была. А Клавка... Что ж Клавка... Одна боялась вечером домой возвращаться, вот и проводил. У вас в поселке ведь парни озорные...
— Ну ладно, пусть так. Завтра воскресенье, на озеро пойдешь?
Новиков замялся.
— Не знаю, Настенька. Отпустят — приду, конечно. С Сашкой вместе придем.
— А как не отпустят?
— Ну, сама понимать должна. Не маленькая.
— А мы с Соней собрались, думали, вы тоже придете. Там весело будет. Баян будет играть. Придете?
Тут она заметила устремленные в их сторону взгляды Олешко и часового, с увлечением следивших за ходом свидания, страшно покраснела и очень сухо добавила:
— Коли не хочешь, не приходи, конечно. Дело хозяйское. Но уж только...
Часовой с новой энергией принялся ходить у ворот, Олешко тоже сконфузился и отвернулся, но продолжал прислушиваться.
— Чудная ты, Настя. Ну как я могу обещать? А вдруг не отпустят? Чем злиться зря, скажи лучше, где такой платок красивый достала.
— Да ну тебя. В общем, мы с Сонькой придем, все наши девчата пойдут с засольного цеха. Придете — хорошо, не придете — и без вас обойдемся. Прощай пока.