Страница 40 из 129
Прошло несколько минут. Белов лежал животом на плечах Кондратьева и трещал кинокамерой. Акико что–то бормотала в диктофон (кажется, по–японски), не сводя глаз с кальмара. У Кондратьева заныла шея, к тому же он боялся, что кальмар очнется и удерет или снова бросится на субмарину и тогда все нужно будет начинать сначала.
― Вы еще не скоро? ― осведомился Кондратьев.
― Очень,― ответил Белов сипло и невпопад.
Кальмар приходил в себя. По его лапам прошла зыбкая судорога. Громадные, величиной с футбольный мяч, глаза повернулись, словно шарниры в гнездах, и уставились на свет прожекторов. Потом лапы вытянулись в струнку, снова сжались, и бледно–лиловая кожа налилась темным светом. Кальмар был ошпарен, оглушен, но он готовился к новому прыжку. Кальмар не отступал. Он и не думал отступать.
— Ну? ― спросил Кондратьев нетерпеливо.
— Ладно,― недовольно сказал Белов.― Можешь.
— Слезай с меня,― сказал Кондратьев.
Белов слез и положил подбородок на правое плечо Кондратьева. По–видимому, он забыл о глубинной болезни. Кондратьев взглянул на экран, затем положил палец на спусковой крючок.
— Близко слишком,― пробормотал он.― Ну ничего. Выстрел! Субмарина вздрогнула.
— Выстрел!
Субмарина вздрогнула еще раз. Кальмар медленно раскрывал лапы, когда под его глазами одна за другой взорвались две пироксилиновые торпеды. Две мутные вспышки и два громовых раската: бомбррр, бомбррр. Кальмара затянуло черным облаком, а затем субмарину бросило на хвост, она опрокинулась на левый борт и принялась танцевать на месте.
Когда волнение прекратилось, прожектора осветили буро–серую колышущуюся массу, из которой в пучину вываливались, крутясь, бесформенные дымящиеся лохмотья. Некоторые еще извивались и дергались в лучах света, отбрасывая в желто–зеленую толщу пыльные тени, и исчезали во мраке. А на экране локатора уже появились один за другим четыре, пять, семь сигналов, нетерпеливых, выжидающих.
― Акулы,― сказал Кондратьев.― Тут как тут.
― Акулы ― мерзость,― хрипло сказал Белов.― Вот кальмара жалко… Такой экземпляр! Варвар ты, Кондратьев… А вдруг он разумный?
Кондратьев промолчал и включил свет. Акико сидела, прислонившись к стене, склонив голову на плечо. Глаза ее были закрыты, рот полуоткрыт. Лоб, щеки, шея, голые руки и ноги лоснились от пота. Диктофон лежал под ногами. Кондратьев подобрал его. Акико открыла глаза и смущенно улыбнулась.
— Сейчас будем возвращаться,― сказал Кондратьев. Он по думал: «Завтра ночью спущусь и перебью остальных».
— Очень душно, товарищ субмарин–мастер,― сказала Акико.
― Еще бы,― сердито сказал Кондратьев.― И коньяк, и духи…
Акико опустила голову.
― Ну ничего,― сказал Кондратьев.― Сейчас будем возвращаться. Белов!
Белов не ответил. Кондратьев обернулся и увидел, что Белов поднял руку и ощупывает замок люка.
— Что ты делаешь, Белов? ― спросил Кондратьев спокойно. Белов повернул к нему серое лицо и сказал:
— Душно здесь. Надо открыть.
Кондратьев ударил его кулаком в грудь, и он упал навзничь, запрокинув острый кадык. Кондратьев торопливо отвернул кислородный кран, затем поднялся и, перегнувшись через Белова, осмотрел замок. Замок был в порядке. Тогда Кондратьев ткнул Белова пальцами под ребро. Акико следила за ним блестящими глазами.
― Товарищ Белов? ― спросила она.
― Жареная утка,― сердито сказал Кондратьев.― И глубинная болезнь в придачу.
Белов вздохнул и сел. Глаза у него были сонные, он пощурился на Кондратьева, на Акико и сказал:
― Что случилось, друзья мои?
― Ты чуть не утопил нас, чревоугодник,― сказал Кондратьев.
Он поднял нос субмарины вертикально и начал подъем. Было четыре часа утра. Должно быть, «Кунашир» уже подошел к точке рандеву. Дышать в кабине было нечем. Ничего, скоро все кончится. Когда в кабине свет, стрелка батиметра кажется розоватой, а цифры ― белыми. Шестьсот метров, пятьсот восемьдесят, пятьсот пятьдесят…
— Товарищ, субмарин–мастер,― сказала Акико.― Можно спросить?
— Можно.
— Ведь эта удача, что мы так скоро нашли ика?
— Это он нас нашел. Он, наверное, километров десять за нами тащился, присматривался. Кальмары всегда так.
— Кондратьев,― простонал Белов.― Нельзя ли поскорее?
— Нельзя,― сказал Кондратьев.― Терпи.
«Почему ему ничего не делается? ― подумал Белов.― Может быть, он действительно железный? Или это привычка? Господи, только бы увидеть небо. Только бы увидеть небо, и я никогда больше не пойду в глубоководный поиск. Только бы удались фото. Я устал. А вот он совершенно не устал. Он сидит чуть ли не вверх ногами, и ему ничего не делается. А у меня от одного взгляда на то, как он сидит, начинается тошнота».
Триста метров.
― Кондратьев,― сказал Белов.― Что ты будешь делать завтра?
Кондратьев ответил:
― Утром придут Хен Чоль и Вальцев со своими субмаринами, а вечером мы прочешем впадину и перебьем остальных.
Завтра вечером он снова спустится в эту могилу. И он говорит это спокойно и с удовольствием.
— Акико–сан.
— Да, товарищ Белов?
— What are you going to do tomorrow?
Кондратьев взглянул на батиметр. Двести метров. Акико вздохнула.
― Не знаю,― сказала она.
Они замолчали. Они молчали до тех пор, пока субмарина не всплыла на поверхность.
― Открой люк,― сказал Кондратьев.
Субмарина закачалась на легкой волне.
Белов поднял руку, передвинул защелки замка и толкнул крышку.
Погода изменилась. Ветра больше не было, туч тоже не было. Звезды были маленькие и яркие, в небе висел огрызок луны. Оке ан лениво гнал небольшие светящиеся волны. Волны плескались и журчали у башенки люка.
Белов первым выкарабкался наружу, за ним вылезли Акико и Кондратьев. Белов сказал:
― Как хорошо!
Акико тоже сказала:
― Хорошо.
Кондратьев тоже подтвердил, что хорошо, и добавил, подумав:
— Просто замечательно.
— Разрешите, я искупаюсь, товарищ субмарин–мастер,― сказала Акико.
— Купайтесь, пожалуйста,― вежливо разрешил Кондратьев и отвернулся.
Акико разделась, сложила одежду на край люка и потрогала ногой воду.
Красный купальник на ней казался черным, а ноги и руки ― неестественно белыми. Она подняла руки и бесшумно соскользнула в воду.
― Пойду–ка я тоже,― сказал Белов.
Он разделся и сполз в воду. Вода была теплая. Белов сплавал к корме и сказал:
― Замечательно. Ты прав, Кондратьев.
Затем он вспомнил лиловое щупальце толщиной с телеграф ный столб и поспешно вскарабкался на субмарину. Подойдя к люку, на котором сидел Кондратьев, он сказал:
― Вода теплая, как парное молоко. Искупался бы.
Они молча сидели, пока Акико плескалась в воде. Голова ее черным пятном качалась на фоне светящихся волн.
― Завтра мы перебьем их всех,― сказал Кондратьев.― Всех, сколько их там осталось. Нужно торопиться. Киты подойдут через неделю.
Белов вздохнул и ничего не ответил. Акико подплыла и ухватилась за край люка.
― Товарищ субмарин–мастер, можно, завтра я опять с вами? ― спросила она с отчаянной смелостью.
Кондратьев сказал медленно:
— Конечно, можно.
— Спасибо, товарищ субмарин–мастер.
На юге над горизонтом поднялся и уперся в небо луч прожектора. Это был сигнал с «Кунашира».
― Пошли,― сказал Кондратьев, поднимаясь.― Вылезайте, Акико–сан.
Он взял ее за руку и легко поднял из воды. Белов мрачно сообщил:
― Я посмотрю, какая получилась пленка. Если плохая, я тоже спущусь с вами.
— Только без коньяка,― сказал Кондратьев.
— И без духов,― добавила Акико.
— И вообще я попрошусь к Хен Чолю,― сказал Белов.― Втроем в этих кабинах слишком тесно.
ЗАГАДКА ЗАДНЕЙ НОГИ
― Ваша первая книга мне не понравилась,― сказал Парнкала.― В ней нет ничего, что могло бы поразить воображение серьезного человека.
Они лежали в шезлонгах под выцветшим горячим тентом на веранде поста Колд Крик ― биотехник Гибсонского заповедника Жан Парнкала и корреспондент Европейского информационного центра писатель Евгений Славин. На низком столике между шезлонгами стоял запотевший пятилитровый сифон. Пост Колд Крик располагался на вершине холма, и с веранды открывался отличный вид на знойную сине–зеленую саванну Западной Австралии.