Страница 36 из 129
Сидорова выбросило из кресла. Он пролетел через всю рубку, сжимая в обеих руках вырванные с корнем обломки панелей. Он даже не сразу понял, что произошло. Потом он понял, но не поверил.
― Надо было привязаться,― сказал Валькенштейн.― Пилот.
Сидоров на четвереньках добрался по пляшущему полу до своего кресла, пристегнулся ремнями и тупо уставился в развороченные внутренности прибора.
Планетолет ударило так, словно он налетел на скалу. Сидоров, разинув пересохший рот, глотал воздух. Очень тихо было в рубке, только хрипел Валькенштейн,― шея его наливалась кровью.
― Киберштурман,― сказал он.
И тотчас снова дрогнули стены. Горбовский молчал.
— Нет подачи горючего,― сказал Валькенштейн неожиданно спокойно.
— Вижу,― сказал Горбовский.― Делай свое дело.
— Нет ни капли. Мы падаем. Замкнуло…
― Включаю аварийную, последнюю. Высота сорок пять… Сидоров!
— Да,― сказал Сидоров и принялся откашливаться.
— Ваши контейнеры наполняются.― Горбовский повернул к нему свое длинное лицо с сухими блестящими глазами. Сидоров ни разу не видел у него такого лица, когда он лежал на диване. ― Компрессоры работают. Вам везет, Атос!
― Мне здорово везет,― сказал Сидоров.
Теперь ударило снизу. У Сидорова что–то хрустнуло внутри, и рот наполнился горькой слюной.
— Пошло горючее! ― крикнул Валькенштейн.
— Хорошо… Прелесть! Но занимайся своим делом, ради бога. Сидоров! Эй, Миша…
— Да,― сипло сказал Сидоров, не разжимая зубов.
— Запасного комплекта у вас нет?
— Ага,― сказал Сидоров. Он плохо соображал сейчас.
— Что «ага»? ― закричал Горбовский.― Есть или нет?
— Нет,― сказал Сидоров.
— Пилот,― сказал Валькенштейн.― Герой.
Сидоров скрипнул зубами и стал смотреть на экран перископа. По экрану справа налево неслись мутные оранжевые полосы. Было так страшно и тошно видеть это, что Сидоров закрыл глаза.
― Они высадились здесь! ― закричал Горбовский.― Там город, я знаю!
Что–то тоненько звенело в рубке в страшной шатающейся тишине, и вдруг Валькенштейн заревел тяжелым прерывистым басом:
«Я бы пошел,― подумал Сидоров.― Дурак, осел. Нужно было дождаться, пока Горбовский решится на посадку. Не хватило терпения. Если бы сегодня он шел на посадку, плевал бы я на экспресс–лабораторию».
А Валькенштейн ревел:
― Высота двадцать один! ― крикнул Горбовский.― Перехожу в горизонталь!
«Теперь бесконечные минуты горизонтального полета,― по думал Сидоров.― Ужасные минуты горизонтального полета. Многие минуты толчков и тошноты, пока они не насладятся своими исследованиями. А я буду сидеть, как слепой, со своей дурацкой разбитой машиной».
Планетолет тряхнуло. Удар был очень сильный, такой, что потемнело в глазах. И Сидоров, задыхаясь, увидел, как Горбовский с размаху ударился лицом о пульт, а Валькенштейн раскинул руки, взлетел над креслом и медленно, как это бывает во сне, с раскинутыми руками опустился на пол и остался лежать лицом вниз. Кусок ремня, лопнувшего в двух местах, плавно, как осенний лист, скользнул по его спине. Несколько секунд планетолет двигался по инерции, и Сидоров, вцепившись в замок ремня, чувствовал, что все падает. Но затем тело снова стало весомым.
Тогда он расстегнул замок и поднялся на ватные ноги. Он смотрел на приборы. Стрелка альтиметра ползла вверх, зеленые зигзаги контрольной системы метались в голубых окошечках, оставляя медленно гаснущие туманные следы. Киберштурман вел планетолет прочь от Владиславы. Сидоров перешагнул через Валькенштейна и подошел к пульту. Горбовский лежал головой на клавишах. Сидоров оглянулся на Валькенштейна. Тот уже сидел, упираясь руками в пол. Глаза его были закрыты. Тогда Сидоров осторожно поднял Горбовского и положил его на спинку кресла. «Плевать я хотел на экспресс–лабораторию»,― подумал он. Он выключил киберштурман и опустил пальцы на липкие клавиши. «Скиф–Алеф» начал разворачиваться и вдруг упал на сто метров. Сидоров улыбнулся. Он услышал, как позади Валькенштейн яростно прохрипел:
― Не сметь…
Но он даже не обернулся.
― Вы хороший пилот, и вы хорошо посадили корабль. И по–моему, вы прекрасный биолог,― сказал Горбовский. Лицо его было все забинтовано.― Просто прекрасный биолог. Настоящий энтузиаст. Правда, Марк? Валькенштейн кивнул и, разлепив губы, сказал:
— Несомненно. Он хорошо посадил корабль. Но поднял корабль не он.
— Понимаете,― Горбовский говорил очень проникновенно,― я читал вашу монографию о простейших,― она превосходна. Но нам с вами не по дороге.
Сидоров с трудом глотнул и сказал:
― Почему?
Горбовский поглядел на Валькенштейна, затем на Бадера.
― Он не понимает.
Валькенштейн кивнул. Он не смотрел на Сидорова. Бадер тоже кивнул и посмотрел на Сидорова с какой–то неопределенной жалостью.
— А все–таки? ― вызывающе спросил Сидоров.
— Вы слишком любите штурмы,― сказал Горбовский мягко.― Знаете, это ― штурм унд дранг, как сказал бы Директор Бадер.
— Штурм и натиск,― важно перевел Бадер.
— Вот именно,― сказал Горбовский.― Слишком. А это не нужно. Это па–аршивое качество. Это кровь и кости. И вы даже не понимаете этого.
— Моя лаборатория погибла,― сказал Сидоров.― Я не мог иначе.
Горбовский вздохнул и посмотрел на Валькенштейна. Валькенштейн сказал брезгливо:
— Пойдемте, Леонид Андреевич.
— Я не мог иначе,― упрямо сказал Сидоров.
— Нужно было совсем иначе,― сказал Горбовский. Он повернулся и пошел по коридору.
Сидоров стоял посреди коридора и смотрел, как они уходят втроем и Бадер и Валькенштейн поддерживают Горбовского под локти. Потом он посмотрел на свою руку и увидел красные капли на пальцах. Тогда он пошел в медицинский отсек, придерживаясь за стену, потому что его качало из стороны в сторону. «Я же хотел как лучше,― думал он.― Это было самое важное ― высадиться. И я привез контейнеры с микрофауной. Я знаю, это очень ценно. И для Горбовского это тоже очень ценно: ведь Горбовскому рано или поздно самому придется высадиться и провести рейд по Владиславе. И бактерии убьют его, если я не обезврежу их. Я сделал то, что надо. На Владиславе, планете голубой звезды, есть жизнь. Конечно, я сделал то, что надо». Он несколько раз прошептал: «Я сделал то, что надо». Но он чувствовал, что это не совсем так. Он впервые почувствовал это там, внизу, когда они стояли возле планетолета по пояс в бурлящей нефти и на горизонте огромными столбами поднимались гейзеры и Горбовский спросил его: «Ну и что вы намерены предпринять, Михаил Альбертович?», а Валькенштейн что–то сказал на незнакомом языке и полез обратно в планетолет. Затем он почувствовал это, когда «Скиф–Алеф», в третий раз оторвавшись от поверхности страшной планеты, снова плюхнулся в нефтяную грязь, сброшенный ударом бури. И он чувствовал это теперь.
— Я же хотел как лучше,― невнятно сказал он Диксону, помогавшему ему улечься на стол.
— Что? ― сказал Диксон.
— Я должен был высадиться,― сказал Сидоров.
— Лежите,― сказал Диксон. Он проворчал: ― Первобытный энтузиазм…
Сидоров увидел, как с потолка спускается большая белая груша. Груша повисла совсем близко, у самого лица; перед глазами поплыли темные пятна, заложило уши, и вдруг тяжелым басом запел Валькенштейн: