Сердца в Атлантиде

Звучало правдоподобно. Ребята из школы Сент-Габриеля всегда цеплялись к ребятам их школы по дороге туда — проносились мимо на своих великах, вопили, что ребята у них слюнтяи, а девочки “дают”.., а это, Бобби был почти уверен, значило целоваться с языком и позволять ребятам трогать их за сиськи.

— Да нет, для этих шибздиков еще рано, — сказал Салл-Джон. — Сейчас они еще дома, надевают свои крестики и зачесывают лохмы назад на манер Бобби Райдела.

— Не ругайся, — сказала Кэрол и снова ткнула его локтем. Салл-Джон оскорбился.

— Кто ругается? Я не ругался.

— Ругался.

— Нет же, Кэрол.

— Да.

— Нет, сэр!

— Да, сэр! Ты сказал “шибздики”.

— Это не ругательство. Шибздики — это такие хомячки! — Эс-Джей посмотрел на Бобби в поисках помощи, но Бобби смотрел на “кадиллак”, который медленно ехал по Эшер-авеню. Он был большой и вроде бы немножко броский. Так ведь “кадиллаки” же все броские! А у этого солидный светло-коричневый цвет, и он не показался ему низким. Да и за рулем сидела женщина.

— Ах так? Покажи мне картинку шибздика в энциклопедии, и, может, я тебе поверю.

— Надо бы дать тебе в глаз, — ласково сказал Салл. — Показать тебе, кто главный. Мой — Тарзан, твой — Джейн.

— Мой — Кэрол, твой — балбес. Держи. — Кэрол сунула в руки Эс-Джею три книги — “Арифметику”, “Приключения в правописании” и “Домик в прерии”. — Понесешь мои книги, потому что выругался.

Салл-Джон оскорбился еще больше.

— А почему я должен таскать твои дурацкие книги, хоть бы я и выругался? И чего не было, того не было.

— А это тебе эпитет, — сказала Кэрол.

— Чего-чего?

— Наказание за нехороший поступок. Если ты выругаешься или соврешь, на тебя накладывают эпитет. Мне сказал мальчик из Габа. Его зовут Уилли.

— Держись от них подальше, — сказал Бобби. — Они все подлюги.

В этом он убедился на опыте.

Сразу, как кончились рождественские каникулы, трое габцев погнались за ним по Броуд-стрит, грозя его отколошматить, потому что он “не так на них посмотрел”. И отколошматили бы, Бобби не сомневался, но только тот, который был впереди, поскользнулся и упал на колени, а остальные двое споткнулись об него, так что у Бобби как раз хватило времени проскочить в большую входную дверь № 149 и запереть ее за собой. Габцы еще некоторое время покрутились там, а потом ушли, обещав Бобби “поговорить с ним попозже”.

— Они не все хулиганы, некоторые вполне ничего, — сказала Кэрол, посмотрела на Салл-Джона, который нес ее книги, и спрятала улыбку в ладошке. Эс-Джея можно заставить сделать что угодно: надо только говорить быстро и уверенно. Было бы приятней заставить Бобби нести ее книги. Только ничего не вышло бы, если бы он сам не вызвался. Может, он так и сделает. Она была оптимисткой. А пока было приятно идти между ними в утреннем солнечном свете. Она покосилась на Бобби, но он смотрел на “классики”, начерченные на тротуаре. Он такой милый и сам этого не знает. Пожалуй, это-то и было самым милым.

Последняя неделя занятий, как всегда, ползла еле-еле, просто свихнуться можно. В эти первые дни июня Бобби казалось, что в библиотеке клейстером воняет так, что и червяка наизнанку вывернет, а география тянулась десять тысяч лет. Да кому какое дело до запасов олова в Парагвае?

На переменке Кэрол говорила, как в июле проведет неделю на ферме у тети Коры и дяди Рея в Пенсильвании. Эс-Джей без конца распространялся про неделю в лагере, которую выиграл: как он будет стрелять из лука и кататься на каноэ каждый-каждый день. Бобби в свою очередь рассказал им про великого Мори Уиллса, который вот-вот поставит в бейсболе рекорд, который продержится до самой их смерти.

Его мама все больше уходила в свои мысли, подскакивала всякий раз, когда звонил телефон, а потом бежала схватить трубку, засиживалась до конца вечерних новостей (а иногда, казалось Бобби, и до конца фильма для полуночников) и ничего не ела, только ковыряла в тарелке. Иногда она вела долгие напряженные разговоры по телефону, повернувшись спиной и понизив голос (как будто Бобби стал бы подслушивать ее разговоры!). А иногда подходила к телефону, начинала набирать номер, потом бросала трубку на рычаг и возвращалась на диван.

Как-то раз Бобби спросил ее, может, она забыла номер, который набирала. “Похоже, я много чего забыла, — пробормотала она, а потом добавила:

— Держи свой нос при себе, Бобби-бой”.

Он бы мог заметить побольше и встревожиться еще сильнее — она совсем исхудала и опять принялась курить после двухлетнего перерыва, — если бы его время и мысли не были заняты всяким другим. Лучше всего была взрослая библиотечная карточка, которая каждый раз, когда он ею пользовался, казалась ему все более замечательным подарком, просто вдохновенным подарком. Бобби чувствовал, что во взрослом отделе одних только научно-фантастических романов, которые он хотел бы прочесть, был целый миллиард. Взять хоть Айзека Азимова. Под именем Пола Френча мистер Азимов писал научно-фантастические романы для ребят про космолетчика Лаки Старра, очень даже хорошие. Но под собственной фамилией он писал другие романы еще лучше. По меньшей мере три из них были про роботов. Бобби любил роботов, и, по его мнению, Робби, робот в “Запретной планете”, был, может, самым замечательным из киногероев всех времен, ну, просто супердерьмовый. А роботы мистера Азимова уступали ему совсем мало. Бобби думал, что наступающее лето будет проводить с ними. (Салл называл этого великого писателя Айзек-Шибздик, ну да конечно, Салл в книгах почти не бум-бум.) По дороге в школу и из школы он высматривал людей в желтых плащах или их признаки и делал то же самое по дороге в библиотеку после школы. Школа и библиотека были в разных направлениях, и Бобби чувствовал, что осматривает заметную часть Харвича. Конечно, он не думал, что действительно может повстречать низких людей. После ужина в долго не гаснущем вечернем свете он читал Теду газету — либо на крыльце, либо у Теда на кухне. Тед последовал совету Лиз Гарфилд и обзавелся вентилятором, а маме Бобби словно бы больше не требовалось, чтобы Бобби читал мистеру “Бреттигену” обязательно на крыльце. Отчасти потому, что ее мысли все больше были поглощены собственными взрослыми делами, чувствовал Бобби, но, может, она, кроме того, научилась немножко доверять Теду. Не то чтобы “доверять” значило бы, что он начал ей нравиться. Но такое доверие далось нелегко.

Как-то вечером они на диване смотрели “Уайэтта Эрпа”, и мать обернулась к Бобби почти злобно и спросила:

— Он к тебе прикасается?

Бобби понял, о чем она спрашивает, но не понял, почему она вся напряглась.

— Да, конечно, — сказал он. — Иногда похлопывает по спине, а один раз, когда я читал ему газету и три раза подряд переврал длиннющее слово, он меня щелкнул по лбу, но он меня не треплет, ничего такого. По-моему, у него сил не хватит. А что?

— Не важно, — сказала она. — Он, пожалуй, ничего. Витает, конечно, в облаках, но вроде бы не… — Она умолкла, глядя, как дым ее сигареты завивается в воздухе гостиной. Он поднимался от тлеющего кончика светло-серой ленточкой и рассеивался, и Бобби вспомнилось, как персонажи в “Кольце вокруг Солнца” мистера Саймака следовали с вертящимся волчком в другие миры.

Наконец она снова обернулась к нему и сказала:

— Если он дотронется до тебя так, что тебе будет неприятно, ты мне сразу скажешь. Понял? Сразу!

— Ясно, мам.

В лице у нее было что-то такое, отчего ему припомнилось, как он один раз спросил у нее, откуда женщина знает, что у нее будет ребенок. “Она каждый месяц кровит, — сказала его мама. — Если крови нет, она понимает, что эта кровь идет в ребенка”. Бобби хотелось спросить, откуда течет кровь, когда ребенка нет (он помнил тот раз, когда у мамы пошла кровь носом, но это был единственный случай, когда он видел, как она кровит). Однако выражение ее лица заставило его оставить эту тему. И теперь на ее лице было то самое выражение.

Правду сказать, Тед прикасался к нему и по-другому: легонько проводил большой ладонью по ежику Бобби, будто приглаживая его щетину. Иногда, если Бобби не правильно произносил слово, он легонько ущемлял его нос между костяшками пальцев и говорил нараспев: “Ну-ка скажи правильно!” А если они заговаривали разом, он зацеплял мизинцем мизинец Бобби и говорил: “Ничего не значит! Счастья и удачи!” Вскоре Бобби уже повторял это вместе с ним. Их мизинцы оставались сцепленными, а голоса звучали буднично — как говорят люди, когда просят передать соль или здороваются.