Сапёр, который ошибся

Солнце уже касалось острой кромки хребта, когда мы вышли на место. За нами раскинулась широкая долина. В середине её слышалась вялая перестрелка. Духи не хотели отходить, а церандою в лом было наступать. Дома, которые занимали враждующие стороны, были близки друг от друга, но скорое наступление ночи давало надежду одним и сдерживало других.

За местом, где расположилась рота, на хребте была впадина, после которой хребет снова уходил вверх. Вот за этой впадиной командир роты установил пулемётный расчёт. Они первыми должны обнаружить духов и открыть огонь, а потом отступить под нашим прикрытием. Мне тогда они показались смертниками, т. к. за их позицией хребет уходил вверх, и кустарник в расщелинах помогал бы духам подойти скрытно, но ребята обрадовались, что им досталась позиция подальше от начальства.

Мы поставили на подходах к их позиции несколько сигнальных мин на растяжках, а также установили сигнальные мины вокруг роты в наиболее опасных местах.

Командиры расставили посты и распределили бойцов на ночное дежурство. Меня с моим напарником от дежурства освободили, рассуждая, что надеяться и строго спрашивать можно только со своих.

Мы стали выкладывать бойницу в сторону кишлака, который был перед нами, как на ладони. В горах ночь наступает быстро. Солнце закатилось за хребет, и сразу же стало темно.

Перестрелка в долине не стихала. Интересно наблюдать за полётом трассирующих пуль. Церандой редко попадал в окно дома, где держали оборону духи, и трассеры догорали, увязнув в глиняной стене.

Душманам надоела эта нервотрёпка, и они засадили длинную очередь из пулемёта в окно, откуда их обстреливал церандой. Все трассеры вошли в глубь дома, после чего церандоевцы взяли большую паузу. Мы, наблюдавшие за работой вражеского пулемётчика, одобрительно зашумели и закивали головами. Да, церандою нелегко с такими соседями.

Ночь прошла относительно спокойно, невольно я просыпался, когда мимо меня проходили офицеры, проверяющие посты. Смотрел вниз на залитый лунным светом кишлак, крыши и стены которого были прекрасно видны, но в плотной тени от домов ничего нельзя было разглядеть. И снова засыпал, чутко прислушиваясь к ночным шорохам.

Но вот и забрезжил рассвет. Бойцы зашевелились и стали ходить по хребту в поисках сухого хвороста, чтобы развести костёр. Через некоторое время начштаба заметил блуждающих бойцов и приказал перемещаться только перебежками. Его КП находился на другой стороне долины, откуда мы пришли, и он видел в бинокль, что творится на наших позициях, но кишлак за нашим хребтом был скрыт от его глаз. Хворост стали искать на склоне со стороны кишлака. Потом при помощи картонки от «сухпая», сухой травы и сухих палок развели небольшой костерок, на котором разогрели кашу и вскипятили чай.

После завтрака лежали у бойницы и смотрели, как солнце заливает ярким светом маленький кишлак. Противоположный склон стал интересней и рельефней. Из долины поплыли запахи прелой земли и свежей травы, а с гор холодный ветерок доносил запах талого снега. Запахи перемешивались над нашим хребтом и волновали, а жаркое афганское солнце начинало припекать и успокаивать.

Вдруг передовой дозор доложил, что кто- то спускается по ущелью в кишлак. Все тут же приготовились к бою, ожидая вылазки душман. Вскоре появился одинокий чёрный силуэт, и в нём можно было угадать женщину. Она торопливо шла к кишлаку, и от ветра и быстрой ходьбы развивались черные просторные одежды и паранджа. Сначала подумали, что это переодетый душман, но когда она подошла поближе, то в фигуре явно угадывалась грация молодой и полноватой афганки.

Офицер приподнялся и крикнул ей, что в кишлак нельзя, но она твёрдо продолжала свой путь. Стали стрелять ей под ноги, я тоже прицелился и выстрелил несколько раз, но женщина, не обращая внимания на фонтанчики от пуль, продолжала свой путь. Мне страшно было нечаянно зацепить ее, и я прекратил стрельбу. Офицер приказал другим: «Отставить стрельбу! Пускай идёт!». Женщина вошла в один из дувалов и через полчаса вышла, и пошла вверх по ущелью. Мы молча провожали её глазами. Приказа преследовать её не было.

В момент обсуждения этого события всплыла мысль обыскать кишлак. Командир упирался, потому что не хотел рисковать людьми. Но его убеждали, что кишлак перед нашими позициями, как на ладони, и при этом закрыт хребтом от глаз высокого командования. Кишлак хорошо простреливается, и если сверху что нибудь заметят подозрительное, то предупредят и прикроют. Может, удастся чем-нибудь разжиться, ведь завтра Пасха.

Тогда не понимал значения этого православного праздника. Он был запрещён, и милицейские кордоны перекрывали путь желающим прийти в церковь и пройтись крестным ходом. Чтобы отвлечь людей, даже устраивали ночные сеансы в кинотеатрах.

Для меня это была какая-то непостижимая тайна. Мне казалось, что кто-то, действительно, мёртвый в этот момент воскресал и обретал жизнь, и это событие приводило всех свидетелей в восторг. Память об этом празднике прочно жила в памяти народной. Множество людей приходило в полночь, чтобы хоть из-за милицейского оцепления посмотреть на величественное течение крестного хода с зажженными свечами во главе со священством, в сопровождении хора, под праздничный перезвон колоколов. И в ответ на призывный возглас старшего священника: «Христос Воскресе!», что есть силы, в унисон, с другими, крикнуть: «Во истину Воскресе!».

А на следующий день во дворах катали яйца. Смех, веселье, хорошее настроение, и это было только на Пасху, т. к. в другое время яйца не катали.

Религиозные восторги жестоко подавлялись государством, специальные люди шпионили за верующими, и даже просто пришедшие в церковь из любопытства, попадали под пресс, их пугали увольнениями и вели разъяснительную работу. Поэтому было в высшей степени странно, что память о Пасхе докатилась до русской роты, державшей оборону на краю света.

Наконец-то командир роты согласился во главе разведгруппы спуститься в кишлак и посмотреть, что к чему. В группу взяли и меня как опытного сапёра. Оговорили, в каком порядке входим в кишлак, кто входит в дом, кто стоит и охраняет снаружи. Прозвучало бодрое напутствие: «С Богом!», и мы двинулись в сторону кишлака.

Осторожно подошли к окраине, и прошли вдоль стены. У входа в дом злобным лаем нас встретил большой лохматый пёс, похожий на среднеазиатскую овчарку. Пёс стоял около дверей и яростно лаял на нас, демонстрируя готовность к атаке. Мы пытались пса приманить, но он на контакт не шёл, а всё больше и больше распалялся от гнева.

Стали кидать в него камнями, чтобы отогнать, но пёс ловко уворачивался, и тут же бросался в атаку или отходил к двери, которую охранял. Мы не боялись собаку, потому что несколько человек держало её «на мушке». Командир сделал несколько предупредительных выстрелов в его сторону. Пес, услышав грохот выстрелов, замолк и, продолжая рычать и изредка гавкать, попятился от входа в дом.

Мы осторожно пошли к двери, но пёс смело бросился на нас, и тут же раздалась короткая автоматная очередь. Собака изогнулась всем телом от неожиданной боли, пронзительно заскулила и завалилась на бок, беспомощно загребая лапами. Пронзительный собачий визг был невыносим, и командир приказал добить пса. Одиночный выстрел — и всё кончено. Бесстрашие верного пса вызывало уважение, и все немного постояли и посмотрели на убитую серо-рыжую, лохматую собаку, так отчаянно защищавшую вход в дом.

Следующим препятствием оказалось то, что дверь была заперта. Замок был крупным, и сбить его прикладом не удалось. «Тем хуже для хозяина, дверь придётся взрывать», — сказал командир. Я достал из вещмешка большую тротиловую шашку и привязал к замку. Вставил в детонатор бикфордов шнур и закрепил его в шашке. Когда все спрятались за угол, поджёг шнур и убежал в укрытие. Секунд через 30 раздался взрыв. Взрывом вырвало часть дверной коробки, и часть двери с замком. Путь был свободен.