Ванька-ротный

Важно было другое, как понимал я. Нас хотят поставить в такие условия, чтобы у каждого возникла правильная и одинаковая мысль. Если назад из траншеи ходу нет, а вы хотите выбраться из обледенелой могилы, идите под пули, берите деревню и грейте зады. А пока на ветру и на холоде застывали мои солдаты.

Выползешь из норы, встанешь со сна, наступишь на пятки, а хребет дугой, ни туда и ни сюда, ни разогнуть, ни дыхнуть и ни пёрнуть.

Старики говорят, это "икшакс". От холоду мол! А нам молодым кажется другое. Что нас поставили вдоль мёрзлой траншеи раком и через нас прыгает начальство, как при игре в чехарду. Я тоже спал в промёрзлой солдатской норе во взводе у Сенина.

Сегодня ноябрь сорок первого года. Из дивизии пришёл приказ. Командиру стрелковой роты положено иметь ординарца.

Перед рассветом, когда приносили в роту пищу, я сам ходил с котелком за получением порции баланды и хлеба. До сих пор ротные бегали в одиночку по передку. Зацепит где пулей! Всякое может случиться! Пойдёт по тропе и пропадёт человек!

По приказу я должен выбрать себе солдата в ординарцы, подать на него представление по инстанции и он пойдёт в полк на беседу. "Проверка на вшивость", как говорили солдаты.

Под этим понималось и то и другое. При тебе должен быть благонадежный и проверенный человек. Кто знает, может ты сидишь, как засланный шпион в пехоту? Сидишь в траншее, спокойно кормишь вшей, торчишь на холоде, живёшь в голоде, да ещё прикидываешься. А потом окажется, что ты перебежчик с той стороны. Ординарца должны проинструктировать в соответствующих "органах".

К вечеру в тот же день меня вызвали в батальон. Зам. комбата по политчасти, а теперь у нас в батальоне было по штату такое лицо, вполне серьезно и, можно сказать секретно, сообщил мне.

— Есть данные из дивизии, что в стрелковых ротах находиться шпион. Мне поручили предупредить тебя, чтобы ты проверил своих солдат. Он офицер, но одет во всё солдатское. Для связи и опознания у него есть пароль, две немецкие бритвы.

— Проверь у своих солдат карманы и мешки, может найдёшь у кого одну или две.

— А они что? Со вставными лезвиями?

— Да нет! Говорят тебе опасные, немецкие, "Золинген"! Лезвием, как следует не побреешься. Немцы не дураки!

— Шпионы в роте! Серьёзное дело! Сам понимаешь!

— Так сколько же нужно отобрать опасных бритв? Две или три? — спросил я сидящего рядом комбата.

— Чем больше, тем лучше! — ответил он, пуская дым к потолку.

— Я что-то вас не пойму. Бритвы нужны или шпионы?

— Да! Ты, лейтенант, действительно бестолков. Как тебя только держат на роте?

— Разрешите идти? — сказал я бодро.

— Иди! Иди!

— Возьмите молодого! Пожилого не удобно! — говорит мне старшина.

— Куда послать бегом, а у него ноги заплетаются.

— Возьмите молодого, есть шустрые ребята. Вот так где ранит, старик вас не вытащит бегом на себе.

— Смотря какой старик, и какой молодой? — заключаю я, — Может Захаркина взять?

— Захаркин не подойдёт! Он что-то мается с животом.

Я выбрал себе молодого солдата. Как это произошло, сейчас расскажу.

Иду вдоль траншеи, в ней сидит группа солдат. Они все из пополнения и держаться кучкой. Скребут лопатами по бокам траншеи, им велели очистить её ото льда и снега. Старики не работают. Они когда-то рыли эту траншею. Теперь работать очередь молодым. Старики сидят у бортов, покуривают, ждут когда молодые закончат работу.

— Пусть поработают пацаны. Это им в охотку, мускулы набьют и о войне кой-что узнают, — переговариваются между собой пожилые солдаты. Им теперь хорошо, есть на ком отвести свою душу.

— "Вот только лейтенант у нас молодой, был бы постарше, поддержал нашего брата!".

— "А то как на работу, так все становись!".

— Молодой, молодой! И покрикивать на нас стал. Кричит, — "Шевелись, старые клячи!".

Старики не работают, они сидят, разговаривают и курят.

— Кто у вас тут грамотный? — спрашиваю я у молодых солдат.

— Все товарищ лейтенант толковые ребята! А насчёт грамотёшки, вон Валька из Москвы. У него девять классов. А у нас всего по пять и шестой коридор.

— Валентин иди сюда, лейтенант зовёт!

— Откуда сам? — спрашиваю я его.

— У меня дома, что-нибудь случилось?

— Нет! У тебя дома всё в порядке. Я к тебе не с письмом. У меня к тебе другое дело, — Мне ординарец нужен. Пойдёшь ко мне ординарцем?

— Не знаю, справлюсь ли я?

— Справишься! Справишься! — отвечают за него дружки солдаты.

— Тебе должность помощника лейтенанта дают, а ты сомневаешься!

— Считай себя в роте пятым начальником.

— Я согласен, товарищ лейтенант, что теперь мне делать?

— Будут дела! Я скажу, когда и что тебе нужно будет сделать.

Так я подобрал себе ординарца. Молодой парнишка до войны жил с матерью, учился в школе, и со школьной скамьи прямо на фронт, в стрелковую роту.

Парень ничего, — скромный. На вид совсем не кормленный и страшно худой. Возможно, отсутствие сил сделало его немного вялым. Посиди неделю в холоде и на снегу, полежи в мёрзлой земле без костров, без землянок, без нар, без железных печек, тут и верзила откормленный сразу выпустит дух.

Я даю ему разные поручения, — Сбегай к Черняеву во взвод, вызови сюда младшего лейтенанта. Сходи к старшине, напомни ему на счёт патрон, пусть получит, в роте они не у всех в полном комплекте.

Задания, которые я даю, проверяю на следующий день обычно утром. Спрашиваю, — Ты к старшине вчера заходил, говорил на счёт патрон?

— Нет товарищ лейтенант, выскочило из головы, забегался.

— Ты вечером что делал, когда я ушёл?

— Спал товарищ лейтенант. За все эти дни отсыпался.

Я на него не кричу, не ругаюсь, но говорю серьезно, — Я на тебя надеялся, думал, что с патронами в роте порядок. А ты взял и забыл! Если ещё промашки с патронами будут, обещаю тебя отправить для несения службы в полковую похоронную команду. Там собрался весь цвет изысканного общества и выдающихся личностей. Все доходяги, евреи симулянты, немощные старики.

— Приедешь домой с фронта, а соседи спросят, — Где воевал?

— Ха, ха, ха! Скажут девчонки, когда узнают, что ты служил в похоронной команде.

— Ладно! На этот раз прощаю тебя!

За первую неделю ноября снег навалил ещё. На реке намёрз толстый слой прочного льда. Но кое-где на мели вода продолжала бежать говорливыми ручейками. Она разливалась по поверхности льда и скапливалась под снегом. Солдаты сидели в открытой траншее, мёрзли и коченели, проклинали свою судьбу.

Я проявил инициативу и разрешил им пробить в земле дыры и откопать земляные печурки. Нам на передовой огня разводить не разрешали. Теперь по ночам из-под бруствера траншеи подымались солдатские дымки. Приучишь солдат к огоньку и дыму, потом на мороз не выгонишь никого!

Полковые сидят в натопленных избах, им не понятно, что солдаты мёрзнут в снегу. Каждому своё! Одним деревни, бабы и пуховые подушки, а другим голые траншеи и льдышки под головой. Полковых бы на недельку сюда, чтоб зады пообморозили! Люди не могут, как бездомные псы, сидеть на ветру и жаться друг к другу. Вы слышали, как по ночам стая бездомных собак воет на морозе вблизи человеческого жилья? Собака скулит, как пьяная старуха.

Людям нужен отдых и человеческое тепло. Им и так солдатская жизнь не светит! Так рассуждал я, а в жизни получалось всё наоборот. Всем было наплевать, что потом будет с солдатами.

Какая-то тяжёлая апатия охватила некоторых из солдат. Одни сидели у своих печурок, обжигали ладони, смотрели на веселый огонь, пихали в печурки, поближе к огню застывшие руки и ноги. А другие лежали в нетопленых своих лазейках и исступленно глядели в мерзлый потолок.

Я шёл по траншее, что обыкновенно делал перед рассветом. Нужно было пройти, посмотреть, переброситься словами с солдатами, и по первому взгляду, по их неторопливому говору определить, как дела в роте, всё ли на месте и не случилось ли чего. Ночью я проверял оба взвода раза два, ложился спать и вставал перед рассветом. Рассвет самое тревожное и неприятное время. Перед рассветом на войне делаются все самые пакостные дела.