Страница 166 из 167
И она позвала к себе няню со своим вторым внуком Константином.
Она ничего больше не сказала. В её душе было, когда родился этот мальчик, – восстановить Византийскую империю и дать наследника Константину Великому.
Что и кто мог помешать ей? Она царствовала одна, она была самодержица, все великие возможности России были в её распоряжении, и она употребляла их во славу и для благоденствия России. Великие люди, готовые на всё для неё, её окружали. Теперь какие бы призраки ни встали – они не были страшны.
XLIV
Зимою 1785 года статс–секретарь, уже складывая в портфель подписанные Государыней бумаги, сказал несколько смущаясь:
– Ваше Величество, осмелюсь доложить о маленьком беспокойстве.
– Докладывай… докладывай… что ещё там случилось, чего и обер–полицеймейстер не знает и о чём утром мне не доложил, – добродушно улыбаясь, сказала Императрица.
– Одна женщина очень добивается вас видеть. Просит быть вам представленной и доложить вам об одном секретном деле…
– Сколько таинственного!.. Одна женщина… Секретное дело… Да кто такая?
– Княжна Тараканова.
– Княжна Тараканова?.. Я никогда не слыхала в России князей Таракановых.
– Так точно, Ваше Величество. Я брал в герольдии справку, и мне ответили – князей Таракановых нет.
– Опять какая–нибудь самозванка?
– Нет, не похожа на такую. Очень скромная и отлично воспитанная, немолодая уже женщина. Я никогда не осмелился бы вас беспокоить с её настойчивою просьбой, если бы меня о том не просил граф Кирилл Григорьевич Разумовский…
– Графу Кириллу Григорьевичу отказать не могу. Он так редко меня о чём–нибудь просит. Хорошо. Я приму эту княжну Тараканову в Арабской комнате за полчаса до бала. Это самое свободное у меня время сегодня.
Когда Государыня, в тяжёлой парадной «робе», прошла из своих покоев в Арабскую комнату, там, в стороне от ожидавших её фрейлин, стояла высокая, чернявая женщина, с бледным, «постным» лицом, одетая в простое чёрное платье. Её ненапудренные волосы были густо пробиты сединою, прямой тонкий нос делил её лицо, глубоко сидящие глаза были полны скорби. Женщина эта низко поклонилась Государыне и поцеловала ей руку.
– Садись, – сказала Государыня, указывая кресло против себя. – Из каких же княжон Таракановых ты будешь? И по какому такому делу ты меня так настойчиво пыталась видеть?
– Ваше Величество… Я хотела вам сказать… Вам одной сказать, что, может быть, я могу пролить свет на ту неизвестную, что десять лет тому назад умерла в петербургской крепости и что имела наглость всклепать на себя чужое царственное имя… но только вам одной.
– Ах вот оно что!.. Мне и самой всегда было интересно дознать, кто же была оная самозванка?.. Оставьте нас, милые мои, одних с княжною, – сказала Государыня статс–дамам и фрейлинам.
Они остались одни в Арабской комнате. За запертыми высокими тяжёлыми, в бронзе дверями был слышен сдержанный гул голосов собравшихся гостей, пиликали скрипки, певучую руладу пропела флейта, хрипел фагот – музыканты настраивали инструменты.
– Ваше Величество, я потому так долго не могла вам об оном деле доложить, что я всё это время жила в Польше, в деревенской глуши, и только несколько дней тому назад совершенно случайно узнала все подробности о самозванке, и вот тогда я подумала, не есть ли эта несчастная – моя родная сестра, пропавшая много лет тому назад в Киле?
– Прежде всего, милая моя, кто ты сама–то?
– Меня зовут Августа, княжна Тараканова. Я была девочкой и жила с младшей моей сестрой Елизаветой и воспитательницей mademoiselle Marguerite в Киле. На дощечке нашей квартиры и на общей доске постояльцев гостиницы, где мы жили, против нашего номера всегда стояла надпись: «Княжны Таракановы»… Я как–то спросила свою воспитательницу: «Разве мы княжны?» Я хорошо знала, что мы из простых малороссийских казачек. Моя воспитательница засмеялась и ответила мне: «За границей все русские – князья», – и больше мы никогда не возвращались к этому вопросу. И вот что я помню… В Киле однажды ночью к нашей воспитательнице пришёл поляк. К ней часто ходили разные люди. Было уже поздно. Я не спала. Дверь в нашу спальню была приоткрыта, и я слышала, как говорила моя воспитательница с поляком. Сначала тихо, потом между ними разгорелся спор, и я уже могла слышать каждое слово. Они говорили о каких–то тестаментах Государя Петра Великого и Государыни Елизаветы Петровны… Поляк будто доказывал, что моя сестра Елизавета – дочь Государыни Елизаветы Петровны. Мадемуазель Маргерит резко это опровергала. Они как будто поссорились, и поляк ушёл. На другой день мадемуазель Маргерит повела меня и мою сестру к русскому резиденту. Помню, был сильный туман. В узкой улице нас окружили люди в масках, посадили в карету и увезли. Куда отправили мою сестру и мадемуазель Маргерит, я не знаю. С первого нашего ночлега, где–то в лесу, нас разлучили. Меня одну отвезли к полякам–шляхтичам в бедное глухое именье, где я и выросла и где прожила всё это время, много долгих лет, и лишь всего месяц тому назад я попала в Варшаву и там услышала всю историю про самозванку. Тогда я сочла священным долгом своим рассказать всё Вашему Императорскому Величеству, с глазу на глаз, и сказать вам…
Княжна замолчала, слёзы потекли из её глаз. Она не могла продолжать своего рассказа.
– Всё, что ты мне сказала, моя милая, всё это весьма интересно… Но что же ты думаешь дальше делать?.. Ты понимаешь, что и точно сего никто, кроме тебя и меня, не может знать…
– Ваше Величество, я это отлично понимаю… И хотя всё это так неверно… Точно просто во сне мне приснилось, но если я и точно сестра той… Несчастной… Я совсем ни в чём не виновата, но я должна куда–то уйти… Чтобы люди никак не прознали, чтобы люди, особенно поляки или иезуиты – вот ещё опасные люди! – не задумали чего… Вдруг пожелают зла Вашему Императорскому Величеству… Так вот я хочу… Я хочу…
Княжна Тараканова стала рыдать.
– Чего же ты, моя милая, хочешь?..
– Не знаю, Ваше Величество, где же мне знать?.. Я так мало видала, так мало жила, хотя уже состарилась. Я хотела спросить вас, что хотели бы вы, чтобы я сделала. Я всё то с радостью исполню.
Государыня с участием смотрела на плачущую перед нею женщину.
– Ваше Величество, мне кажется, я должна уйти, просто совсем, навсегда уйти, чтобы ничем, ниже самим воспоминанием о той несчастной, вам никак не помешать…
– Куда же ты уйдёшь?..
– Не знаю, Ваше Величество… Куда вы скажете.
Государыня задумалась. Сильнее становился шум в зале. Инструменты оркестра то стихали, то с новым усердием начинали свою пёструю игру.
– Я тебя понимаю, моя милая… Может быть, ты и права. Лучше, чтобы никто и никогда тебя не видал… Чтобы ты могла молчать… Но ты ни в чём не виновата… Ты ещё молода… Куда же ты уйдёшь?..
– Не знаю, Ваше Величество… Я думала, если Вашему Величеству будет угодно… В монастырь…
За стеною церемониймейстер постучал три раза тростью о пол. Гул голосов и игра инструментов стихли. Государыня встала с кресла.
– Хорошо, моя милая, – сказала она, протягивая руку княжне. – Я тронута благородством и прямотою твоей души. Поезжай в Москву к владыке Платону. Я завтра же напишу ему о тебе.
– Благодарю вас, Ваше Величество.
– Да… Ещё одно… Как и почему ты обратилась к графу Кириллу Григорьевичу?..
– Но, Ваше Величество… Мне всегда говорили, что я его племянница.
– Ах, вот как!.. Хорошо!.. Мне многое теперь понятно, но я не думаю, что та… была твоя сестра… Да, от Разумовских я могла и могу ожидать только высшего благородства… Как и ты поступаешь!.. Так… В Москву… Владыка Платон устроит тебя в женский монастырь. Ему ты всё скажешь, как сказала мне.
Государыня протянула руку для поцелуя, потом хлопнула в ладоши и сказала появившимся статс–дамам и фрейлинам:
– Прикажите скороходу проводить княжну боковой галереей к выходу.
В тот же миг высокие двери распахнулись. Яркий свет тысяч свечей, музыка, многоголосый прекрасный хор ошеломили княжну Тараканову. Она опустила голову и торопливыми шагами пошла за скороходом.