Страница 164 из 167
Впереди шла графиня. После долгого плавания, качки на яхте земля колебалась под её ногами. Светлая ночь была холодна и казалась страшной и призрачной. Силинская два раза на коротком пути останавливалась: не могла идти, жестокий кашель её душил.
В узком проходе медленно открывались тяжёлые ворота. По каменной лестнице небольшого дома графиню провели во второй этаж.
– Вот ваше помещение, – сказал сопровождающий Силинскую офицер.
Через высокие окна с железными решётками был виден небольшой дворик. Помещение состояло из трёх комнат с коридором перед ними. Две предназначались для слуг, в третьей Франциска стала устраивать свою госпожу. Слуги внесли баулы с вещами. Силинская села в простое кресло подле окна. Свет белой ночи её раздражал. В крепости вдруг заиграли куранты. Дрожащие звуки плыли в воздухе и несли безотрадную печаль. Ни мыслей, ни надежд, ни ожиданий. Одна беспредельная, надрывная тоска.
Настал день – Силинская не сомкнула ни на мгновение глаз, не переменила позы. Франциска ей сказала, что Чарномского, Доманского и Кальтфингера с утра потребовали на допрос, что и её спросят на допрос. Силинская точно ничего не слыхала. Она не повернула головы и не моргнула глазом.
Около полудня дверь комнаты Силинской распахнулась, и к ней вошёл князь Голицын.
XLII
Шесть месяцев почти, изо дня в день тянулись допросы. Князь Голицын был вежлив, внимателен к графине Силинской, но и он начинал терять терпение, выходить из себя, видя упорство графини.
Ему было приказано точно выяснить, кто же такая эта пленница?..
Странный вопрос!.. Она сама не знала, кто она. Допрашивавшие её не могли и не хотели этому верить.
Оставаясь одна, измученная вопросами, она ложилась в постель, закрывала глаза и старалась припомнить своё детство. Её память обрывалась. Скитания, сказочной красоты сады, фонтаны, розы – да что же это было – правда или всё это она сама придумала когда–то?.. Она сознавала только одно: у неё никогда не было ни отца, ни матери. Она их совершенно не знала и не могла сказать, кто они были.
Кто написал ей и подкинул все эти страшные бумаги, за которые её преследовали? Нужны были бумаги, чтобы выйти замуж за князя Лимбургского, и ей принесли эти бумаги. Ей сказали, что это верные бумаги, и она этому поверила. Дочь Императрицы Елизаветы Петровны и Разумовского?.. В её детстве было так много необычайных приключений, что почему ей было не поверить, что всё это было потому, что её рождение было совсем необычайным? Когда она объявила всё это и писала письма, она совсем не думала о последствиях своего шага.
Видя её упорство, её брали измором. Тогда она путалась в показаниях. Сегодня рассказывала одну историю своего детства – назавтра всё отрицала и говорила новую выдумку. Это считали притворством, умышленною ложью – она не лгала. Всякий раз она сама была уверена, что говорит правду. Что же было ей делать, когда в её детстве никто никогда не сказал ей, кто она, и не рассказал ей про её родителей?.. Ей самой приходилось направлять острый луч воспоминаний в потёмки прошлого. Он освещал какие–то углы, но освещал всякий раз по–новому. Князь Голицын изводился и терял самообладание.
– Если вы не знаете, кто вы такая, я вам сам подскажу, вы дочь еврея, пражского трактирщика…
Силинская нехорошо себя чувствовала, она давала показания лёжа в постели. Она резко поднялась и села. Худые руки хватились за грудь, косые глаза наполнились слезами, кирпично–красный румянец залил впалые щёки.
– Боже!.. Бо–же мой!.. Чего только про меня не выдумают люди! Никогда, князь, слышите, никогда я не была в Праге! Я готова выцарапать глаза тому, кто осмелился приписать мне такое происхождение… Уверяю вас, князь, я высокого рода… Я это–то точно знаю…
Что Силинская дочь пражского трактирщика, Голицыну сказал английский резидент. В Англии были очень заинтересованы самозванкой и производили о ней самостоятельное расследование.
Силинская хорошо говорила по–французски и по–немецки, недурно объяснялась по–английски и по–итальянски. Голицыну сказали, что Силинская говорит по–французски с польским акцентом, – Голицын этого не заметил. Поляки же, бывшие при Силинской, сказали Голицыну, что та знает по–польски только несколько слов. Кто же была она?.. Какой национальности?.. Раньше она называла себя Али–Эмете… У неё были узкие косящие глаза. Ей намекнули на то, что она может быть родом с Востока. Она сейчас же ухватилась за эту мысль и стала уверять, что она в совершенстве знает персидский и арабский языки.
– Я и писать умею на этих языках, – сказала она.
Её попросили написать на обоих языках. Она вскочила с постели, вдела ноги в туфли и села к столу. Нахмурив тонкие брови, она покрыла какими–то точками и запятыми два листка бумаги. Голицын сразу увидел, что написанное мало походит на турецкие и арабские письмена, но для верности приказал отправить листки в Академию наук для обследования через знающих эти языки людей. Он получил из Академии ответ: «По предъявлении оной записки ведущим, лицам, те нашли, что нарисованные знаки ничего общего не имеют ни с арабскими, ни с персидскими письменами».
Голицын передал это Силинской. Та, по обыкновению, лежала в постели. Она капризно пожала плечами и, кутая узкие тонкие плечи в шаль, сказала:
– Спрошенные вами люди ничего не смыслят в обоих языках.
Повернулась лицом к стене, спиною к Голицыну. В этот день она ничего не отвечала на вопросы князя.
Всё это время она писала Императрице, домогаясь личного свидания с Государыней и объяснения с нею.
Через неделю пребывания в крепости, второго июня, она писала Императрице:
«Votre Majeste Imperiale, je croie qu'il est a propos que je previe
Mes demarches le prouvent. Il suffit que je suis en etat d'a
J'attends avec impatience les ordres de Votre Majeste Imperiale et je me repose sur sa clemence.
J'ai l'ho
La tres–obeissante et soumise servante.
Elisabeth».[134]
Это письмо возмутило Императрицу. Она сейчас же написала князю Голицыну записку:
«Prince! Faites dire a la femme co
То знойное, душное, то свежее с холодными дождями петербургское лето тяжело отзывалось на хрупком здоровье пленницы. Она сильнее кашляла и больше выделяла крови с мокротой. Она уже целыми сутками лежала, не вставая с постели, кутаясь в одеяла и шали. Иногда вдруг вскакивала, начинала быстро ходить по комнате, потом садилась к столу и писала письма, рвала их, писала снова и опять рвала. Она сама не знала, что писать и как оправдываться.
Князь Голицын сказал ей, что, если она скажет наконец всю правду о своём происхождении, он выпросит у Императрицы, чтобы её отпустили к князю Лимбургскому. Она пожала плечами.
– Что я могу прибавить ещё к тому, что я сказала вам, – печально проговорила она. – Я прошу вас… Не мучайте меня расспросами. Я ничего больше не знаю.
134
Ваше Императорское Величество, я думаю, что нужно, чтобы я предупредила вас о тех историях, которые пишутся здесь в крепости. Они недостаточны, чтобы объяснить Вашему Величеству лживые подозрения на меня. Вот почему я умоляю Ваше Величество выслушать меня лично, я имею случай доставить выгоды вашей империи.
Это доказывают мои попытки. Достаточно, чтобы я была в состоянии опровергнуть все истории, которые без моего ведома про меня выдумали.
Я с нетерпением ожидаю приказаний Вашего Императорского Величества и я разсчитываю на ваше милосердие.
Имею честь быть с глубоким уважением Вашего Императорского Величества.
Всепокорная и преданная слуга Елизавета (фр.).
(Орфография подлинника.)
135
Князь! Скажите известной вам женщине, что, если она хочет облегчить свою участь, пусть она оставит играть комедию, которую изображают в двух письмах, вам адресованных, которыя она имеет смелость подписывать именем Елизавета. Прикажите сообщить ей, что никто не сомневается в том, что она авантюристка и что вы советуете ей умерить ея тон и откровенно сознаться, посоветовал ей играть эту роль, где она родилась и с какого времени она занимается своими плутнями. Повидайте её и серьёзно скажите ей кончить комедию. Вот отпетая каналья. Нахальство ея письма, адресованного мне, превосходит всё и я начинаю думать, что она не в своём уме… (фр.) (Орфография подлинника).