Дот

— Вы полагаете, что война исключает этикет?

Сосед засмеялся.

— Я полагаю… — Он выделил слово «полагаю» какой-то сложной интонацией. Мог бы обойтись естественной для него иронией — но не обошелся. — Я полагаю, что с такой философией ты не проживешь и трех дней.

Может быть, он и прав, подумал Залогин, и тут же забыл об этом. И стал думать, что война, конечно же, форс-мажорное обстоятельство, и к ней необходимо приспособиться; но это вовсе не означает, что платой должна быть измена себе… Залогин, парнишка с Тверской, которая уже на его памяти была переименована в честь великого пролетарского писателя Максима Горького, был совсем не прост и сделан из стойкого материала.

— И много через меня народу перебралось? — спросил он.

— Да уж с десяток точно. Я думал, что их будет больше, но остальные пока не очухались. Увидишь — завтра гуще побегут.

— А чего же вы не следом за ними?

— А куда спешить? Надо осмотреться. Понять, с кем имеем дело. У жизни нет прямых дорожек. А если тебе кажется, что она прямая, значит, ты слепой. И тебя ведут.

— Куда?

— Известно куда. Чтоб использовать. — Он зевнул, издав при этом удовлетворенное «о-хо-хо», и добавил: — Пока не спится — да и делать нечего — могу дать бесплатный урок… Ты меня слышишь?

— Слушаю.

— Вот ты — парень образованный, это сразу видать. И чему тебя учили? Что люди делятся на тех, кто посветлее, и тех, кто потемнее. На добрых — и злых; на храбрых — и трусов; на умных — и дураков; на хитрых — и прямых; на честных — и подлецов; на трудяг — и лентяев… Как просто! Посмотришь со стороны — вроде так оно и есть. Но эта простота придумана для дураков. Которые считают, что все видят и понимают, а на самом деле… — Он повернулся в темноте и потер отлежанное бедро. Пробормотал: — Вот где проблема: на чем спать?.. Разживешься соломой, так ведь отойдешь по нужде — и сопрут, и концов не найдешь… Ты как — следишь за моей мыслью?

— Слежу…

— Короче: дурят вашего брата. Такой классификации нет. Потому что все это заложено в каждого из нас. В каждого — без исключений. И белое, и черное, и серо-буро-малиновое. Просто — в зависимости от того, как сложится, — человек поворачивается к свету то одной гранью, то другой. Мы не видим всего человека, мы видим одну эту грань — один поступок; и по нему судим. Разве не так?

— Может быть…

— «Может быть», — незлобиво передразнил невидимый философ. — Образование тебе дали, а самому главному — думать — не научили. А без этого ни одного человека не поймешь.

Залогин не хотел спорить, но понял, что от него ждут ответа — и мягко возразил:

— До сих пор — с этим — у меня проблем не было.

— Да потому и не было, что не понимал, кто возле тебя, с кем имеешь дело!.. Вот пример: Васька. Тот парень, что давеча спас тебе жизнь; кто за водой для твоего командира смотался. Причем обращаю внимание: он это сделал по собственной охоте — и с риском для жизни! Вполне мог схлопотать пулю от часового. Это не то, что пройти через казарму — и принести из бачка кружку воды. Совсем иной коленкор. Вопрос на засыпку: Васька — хороший человек? или не очень?

Залогин чувствовал очевидный подвох, но ответил твердо:

— Хороший.

— А тебя не смущает, что этот хороший человек мужика из своего же взвода — причем этот мужик лично ему ничего плохого не сделал — задушил, как кутенка?

Вопрос был трудный; сразу и не ответишь.

— Этот боец… как вы назвали его — Василий… он не знал, что я могу сам за себя постоять.

— Ты — против Гниды?! — Это был не вопрос; в голосе звучало нескрываемое сожаление: мол, такой славный парнишка — и такой наивный.

— Я — пограничник, — сказал Залогин. — Я изучал приемы рукопашного боя, и до автоматизма довел два десятка приемов.

— Да хоть сто!.. Ты бы и сообразить не успел, что это всерьез, — а твоя горлянка была бы уже перерезана. У тебя было ноль шансов.

— Это почему же?

— Да потому, что не приучен думать. У тебя на глазах шоры. Из-за них ты видишь только то, что перед тобой, и думаешь только о том, что ты должен сделать. Это как при игре в карты. Профи вычисляет то, что у других на руках, и только потом думает, как справиться с ними тем, что ему сдали. А дурак видит только свои карты. По сути — он слепой. Вот ты говоришь: я — пограничник. Судя по твоим петлицам — так оно и есть. Возможно, ты отличник боевой подготовки, бегаешь быстрее всех, подтягиваешься на турнике двадцать раз. Но вот дошло до дела, ты оказался в этом коровнике — и что же? Что ты успел здесь приметить важное, что поможет тебе выжить в этой ситуации? Да ничего! Кроме своего командира — ничего. Ты забивал гвозди так, чтобы доски легко отделились, но когда вернулся на место, — ты даже не поглядел на стену, чтобы потом знать, как добраться до окна. Ты обратил внимание на Ваську лишь после того, как он сам привлек твое внимание. Он вынудил тебя это сделать. Его энергия работала, а ты только проглотил то мясо, которое он для тебя прожевал. А что за парень лежит дальше? — теперь, после ухода Васьки — непосредственный сосед твоего командира? Этого ты не знаешь. А что собой представляю я? И следует ли меня опасаться? И каков был из себя Гнида?.. — Он опять зевнул и потянулся. — А теперь — самое смешное… Вот мы беседуем с тобой уже довольно долго, можно сказать — я заговариваю тебе зубы, а ты за это время так и не вспомнил о самом главном.

— О чем же?

— О фляге с водой.

Залогин дернулся, сел, пошарил руками. Фляги не было. От этого даже дыхание пресеклось. Выдавил из себя неожиданно тусклым голосом:

— Она у вас?

— А где ж ей еще быть? — у меня, конечно.

Залогин услышал плеск воды во встряхиваемой фляге.

— Отдайте…

Произнес медленно, словно затягивая пружину вдруг возникшей агрессивности, — и лишь затем спохватился: что-то делаю не то…

— Боже, какие мы грозные! А где наша фирмовая вежливость? Где «пожалуйста»? И где попытка задуматься — как оно так вышло?

Тело соседа даже для привыкших к темноте глаз было едва различимо, флягу — судя по звуку — он держал в приподнятой руке… Залогин резко метнулся вперед — и оказался на спине с вывернутой рукой и болью в запястье и плечевом суставе.

— Цыц. Веди себя смирно. Ты же не знаешь, с кем имеешь дело. Вот и не ищи приключений на свою тощую задницу. Больно?

— Больно…

— Я же тебя только что учил: не знаешь карты противника — не садись играть. Спроси: почему фляга у меня?

— Почему фляга у вас…

— Да потому, что едва ты заснул, как на нее нашлись охотники. Ты проспал интересный эпизод.

— Отпустите, пожалуйста.

— Вот это другой разговор. — Он отпустил. Залогин сел, растирая больные места. — Почему ты не вывернулся сам? Ведь мог?

— Мог. Но я уже понял, что не прав.

— Бери свою флягу. Не переживай: я и отпил-то всего пару глотков.

Фляга была тяжелой.

Он прав, сказал себе Залогин. Он прав: какой из меня пограничник, защитник Отечества… Хотя… ведь я все же убил пятерых фашистов! Может — и больше убил, но пятерых — точно. Этих пятерых уже никакая сила не поднимет, чтобы они опять пошли против наших. Я уверен в этом, потому что видел, куда влепил каждому из них свой свинец…

Тимофей попытался повернуться — и застонал. Залогин понял смысл движения, помог тяжелому телу. Смочил угол платка, протер лопнувшие губы Тимофея. Подождал: а вдруг очнется — тогда можно и напоить; но ни тело, ни душа Тимофея не отозвались на его ожидание.

— Если не секрет, — сказал Залогин, — что происходит? Отчего столько внимания к моей персоне? Вернее: отчего отношение такое особенное?

Возможно, если бы Залогин говорил в полный голос, усиливая свои вопросы интонацией, — возможно, он бы добился своего и получил ответ. Но шепот… При шепоте фразы становились пустыми, как сброшенная змеиная кожа. Лишенные энергии, они вязли в густом смраде коровника. Их информация не достигала цели, повисала где-то между…

— Закурить найдется?

Вот и весь ответ.