Пистолет

– Ладно, – хрипло сказал Грейс. – Но если бы ты не заехал ногой, ты бы со мной не справился. Может, мы с тобой еще потолкуем.

Но ясно было, что он просто храбрится, и в оставшуюся неделю он так и не собрался потолковать с Мастом. Маст был рад. И хотя он решительно заявил, что будет оставлять пистолет в палатке, он его больше не снимал. Рисковать не имело смысла. На ночь он опять засовывал пистолет под ремень и под застегнутую рубашку и даже пояс с кобурой и обоймами не снимал. Как только он смог двигаться – а смог он только к вечеру после драки, – он объявил Грейсу, что отселяется. Он не будет жить с обманщиком и вором. Он спустил палатку, отстегнул свою половину, забрал свою веревку, свою долю колышков и устроил себе ложе из полупалатки и одеял с другой стороны очага.

Впрочем, все это не имело значения. Ни палатка, ни ношение пистолета. Лад и согласие, царившие на перевале Маркони и в историческом первом охранении перевала, были поломаны. Грейс угрюмо продолжал стелить себе на месте бывшей палатки; остальные двое тихо сидели в своей. Все они опять уяснили, что они еще в армии, что эта армия и мир, окружающий их, воюют. Драка положила конец странным и почти идиллическим каникулам, вернула их в ту жизнь, какой им положено жить. Смена в тот день не явилась, не явилась и на следующий, но им было все равно. За день до драки они были бы рады-радехоньки, что смены нет, а теперь они не смотрели друг другу в глаза и разговаривали только при крайней необходимости. Само собой разумеется, Маст не разговаривал с Грейсом. Когда криками из расселины дала знать о себе, а потом и вскарабкалась на склон смена, у них оставалось полфляги воды, пол-ящика сухого пайка и они уже подумывали послать кого-нибудь вниз – выяснить, в чем дело. Никто не огорчился, что смена пришла, что им уходить.

Даже Маст не огорчился. Пока он скатывал одеяла и собирал свои вещи, мысли его были заняты в основном тем, что ему сказал неделю назад О'Брайен: что внизу он постарается каким угодно способом отобрать у Маста пистолет. Один раз он оторвался от мешка и поглядел вниз на длинный-длинный склон, сбегавший к равнине, где по ленточке шоссе ползли машины величиной с кремешок для зажигалки. Это была прекрасная картина, и, глядя на нее, трудно было представить себе, что внизу кишат люди, сговорившиеся отнять у него пистолет, его надежду на спасение. Но опять же, и здесь, наверху, прекрасная картина, если поглядеть снизу. А чем кончилось? Покоя как не бывало, сама намять о счастливых днях испарилась, правда, и лицо почти зажило; и вот со всем этим Маст вновь спускался в заверть Макапу, чтобы биться за свое спасение. Там хотя бы была власть. А где власть, там правила. Там хотя бы никто на него не набросится. Здесь, на горе, нет и этого. Маст, как и остальные трое, разочаровался в перевале Маркони.

Одно осталось при них – сознание, что они ветераны. Оно родилось, когда они вылезли из расселины, которой не видели две недели, и снизу посмотрели вверх, оно росло, пока они спускались к грузовику по водороине, загроможденной камнями, и продолжало расти, пока они ехали в грузовике – сперва к шоссе, а потом по нему к командному пункту. Они были первым охранением перевала Маркони, они были там, где никто из этих не был, и сделали то, чего никто не делал.

ГЛАВА 10

После возвращения на Макапу Масту пришлось недолго ждать покушения на своего защитника. А именно меньше недели. Его брали на пушку, ему заправляли арапа, ему совали лапу, его брали на храпок – в такой последовательности. Ему казалось, что он превзошел и на себе попробовал все, какие есть, методы. Но было еще одно, о чем он даже не подозревал: честный человек. Во многих отношениях это оказалось самым худшим.

Однако из своих испытаний Маст вынес кое-что другое, кое-что полезное. Уверенность, настоящую, подлинную уверенность, впервые за все время.

После налета на Перл-Харбор и после того, как Маст с пистолетом приехал на мыс Макапу, прошло больше трех месяцев. За эти три месяца, пока Маст отчаянно сражался, чтобы сохранить пистолет, выяснились две вещи. Первое – никто не нападал на него открыто и не пытался отобрать пистолет силой, даже Грейс. И никто не пытался его убить. Не потому, что не находилось желающих, догадывался Маст. Мешала сильная власть. Маст считал, что это само по себе внушает надежду.

А во-вторых, за эти отчаянные месяцы выяснилось, что никто не донес о пистолете высшему начальству – лейтенанту и двум взводным сержантам. Судя по всему, эти трое – и лейтенант, и сержанты Пендер и Каудер – ничего не знали о приблудном пистолете Маста. Он переходил из рук в руки, его пытались украсть, под него подбивали клинья, вокруг него кипели страсти, за него дрались и чуть не дрались – и все же три главных командира о нем не слышали. Житейская мудрость солдата, как всякого ходящего под начальством, велела все от начальства скрывать. И за все время ни разу, ни один человек, даже Маст – хотя он подумывал об этом, да, наверное, и не один он, – не пошел туда и не рассказал. Эту почетную миссию взял на себя сержант Паоли, честный человек.

Паоли подошел к Масту через четыре дня после их возвращения с перевала Маркони. Коротенький, плотный, черноволосый, этот бывший мясник из Бруклина командовал отделением в пулеметном взводе сержанта Пендера и сам носил пистолет. Педантичный службист, так и прозванный в роте Буквоедом, Паоли был глуп, лишен воображения, слова находил с трудом, зато был гением по части пулеметов.

– Я вижу, у тебя пистолет, – сказал он Масту, который спокойно работал в бригаде, обшивавшей новый барак. – Я вижу, ты давно с ним ходишь и нос дерешь. Я знаю, какие дела из-за него творятся.

– Да ну? – сказал Маст, не любивший Паоли. – Ну и что?

– Из-за него тут все перегрызлись. Вот что. От него непорядки и дисциплина падает. Вот что.

– Что-то я ни от кого больше не слыхал, что она падает.

– Вот как? – Паоли начальственно скрестил на груди короткие руки. – В уставе сказано...

– Я знаю, что сказано в уставе, Паоли, – ответил Маст.

– В уставе сказано, – долбил свое Паоли, – стрелки носят винтовки. Там не сказано, что они носят пистолеты. Пулеметчики носят пистолеты.

– Ну и что же?

Паоли показал головой за плечо, в сторону командирской норы.

– Я этот пистолет забираю. И сдаю сержанту Пендеру.

– Никуда ты его, Паоли, не забираешь, – веско произнес Маст. – И никто его не забирает. Этот пистолет у меня никто не отберет.

– Я отберу, – сказал Паоли. – Это приказ.

– Положил я на твой приказ. Пистолет я никому не отдам, кроме офицера или самого сержанта Пендера. Знаю я эти номера.

– Ты не подчиняешься моему приказу?

– Этому приказу – нет.

– В уставе сказано... – начал Паоли.

– Пошел ты со своим уставом! – вскипел Маст.

– В уставе сказано, – продолжал свое Паоли, – за неподчинение приказу сержанта – военный суд. – Он снова показал головой на командирскую нору. – Иди со мной.

– Пожалуйста, – сказал Маст. – Куда угодно.

Но чувствовал он себя совсем не так уверенно, как говорил. Теперь на него свалилось то, чего он больше всего страшился: о его пистолете доложат начальству. Он стоял и бессильно наблюдал за развитием событий; это еще не произошло, но его уже закрючило и потащило, и теперь никуда не денешься. У него схватило живот. Снова его старый приятель, японский майор, с криком набегал на него, подняв саблю, а он только сидел и глядел – без пистолета. И главное, после всех мытарств, после всего, что он вынес, погореть из-за какого-то Паоли. Он пошел за Паоли к норе.

– Я тебе так скажу, Маст. – Паоли замедлил шаги. Они пробирались между двумя глыбами. – Ты не имеешь права на пистолет. Ты где его взял?

– Купил, – устало ответил Маст. – У артиллериста из восьмого полка.

– Ты не имеешь на него права. Его кто-то украл. Ты купил краденое имущество. Это не дело. А мне, по-твоему, каково? Мне и ребятам в моем отделении? У нас есть пистолеты. Нам их выдали. Но винтовок у нас нет. У тебя есть винтовка. Тебе ее выдали. А пистолет тебе не выдали. А он у тебя есть. У тебя и пистолет и винтовка. – Он говорил с упреком.