Только позови

Когда они распрощались и он покатил в военный городок, его не мучили никакие вопросы, он был в приподнятом настроении и решил заглянуть в гарнизонку, чтобы попросить Уинча о переводе.

Стрейндж давно подумывал о том, чтобы уйти из службы связи. Субботнее приключение с поваром и деревенскими девчонками подтолкнуло его к окончательному решению. Тот не переставал трепаться обо всех подробностях и упорно продолжал звать Стрейнджа по имени. Он мог потребовать, чтобы тот обращался по форме, но опасался, что остальные истолкуют это превратно. Всяческими способами он старался дать понять повару, что ему не нравится такое панибратство. Но толстяка не пронимало ничто; задубелый что твой носорог. А может, он только делал вид, что не понимает намеков. Стрейндж подозревал последнее.

Однако повар оказался лишь последней соломинкой. Главное было не в нем. Главное — не по душе пришлась часть. В роте и так не хватало офицеров, а тут еще двое перевелись в смежные подразделения, и на их место прислали новеньких. Двух взводных сержантов тоже куда-то перевели с повышением, и Стрейндж слышал, что одни из них собирается податься в офицерскую школу. Когда Стрейндж прибыл в роту, дисциплина уже серьезно хромала, а сейчас и подавно разладилась. Что до чести подразделения и духа товарищества, так об этом тут и понятия не имели.

Все это обстоятельно и словно оправдываясь в чем-то он изложил Уинчу. Тот слушал со своей обычной недоброй усмешечкой.

— И куда же угодно пожаловать Вашему Долболобному Величеству? — съязвил он, когда Стрейндж кончил.

— Лучше всего обратно в пехоту.

— Ну, потом пеняй на себя. Сам в молотилку лезешь. А мне что — как хочешь, так и сделаю.

Было всего шесть часов, но просторный пивзал был набит до отказа. Во всю мощь громыхали оба «вурлитцера». Они сидели не за большим круглым столом, а в сторонке, за столиком в углу. То был как бы личный кабинет Уинча в этом заведении, стол держали специально для него, даже когда было полно народу. Уинч предпочел уединиться здесь, как только Стрейндж сказал, что надо поговорить.

— Старик Александер имеет порядочный кусок в нашей лавочке, — сказал Уинч со смешливой сумасшедшинкой в глазах.

— Похоже на то.

— В настоящий момент у меня ничего нет, — продолжал Уинч. — Обе дивизии уже готовы к переброске в Европу. Одна отбывает через неделю, другая вскоре после нее. Личный состав уже прошел медицинское и прочие освидетельствования. Вакансий там нет. — Он замолк, потирая ухо. Раньше Стрейндж не знал за ним такой привычки. — Потом начнем готовить к отправке еще две дивизии, тогда и провернем.

— Это меня устраивает. Вот только я ограниченно годным признан — как тут будет?

Уинч съехидничал:

— Что, пофилонить надумал?

Стрейндж помотал головой.

— Когда намечено отбытие?

— Пока неизвестно. Приказа нет. Как только будет, я сразу же прикомандирую тебя к себе.

— Ну и хорошо! — Стрейндж хотел было встать, но Уинч схватил его за руку.

— Чего насчет Лэндерса надумал? — спросил он.

Стрейндж молчал.

— Ничего не надумал. На учениях в поле особенно не надумаешь. Все вроде куда-то отходит.

— Наверно.

— Знаешь, когда мы там были, все расцвело. Я лет шесть настоящей весны не видел, — сказал Стрейндж, словно бы смущаясь.

— Правда? — встрепенулся Уинч. В глазах у него вдруг пропала злая сумасшедшинка, и взгляд сделался прямым и открытым.

— Так или иначе, все равно умрем. Все умрем рано или поздно.

— Это верно, но в общем чем позднее, тем лучше.

— В общем-то оно так, а не в общем не так, — возразил Стрейндж. — Честное слово, я-то считаю, что его никто бы не удержал. И ничто.

— Ты так полагаешь… — полувопросительно — полуутвердительно сказал Уинч как бы себе самому.

— Именно так. — Уинч отпустил Стрейнджев рукав, и тот встал. — Ну, мне, пожалуй, пора.

— Да погоди ты! — вскрикнул Уинч, и глаза у него снова как раскалились. — Выпей хоть пивка с моей шарагой. Я тебя познакомлю.

Стрейндж не имел никакого желания ни с кем знакомиться, но и обижать Уинча тоже не хотелось. Ему не понравились самоуверенные ухмыляющиеся физиономии сидящих за круглым столом. У него никогда не лежала душа к бывалым ухватистым кадровым военным, которые зависли между солдатами и офицерами.

Выпив несколько кружек, Стрейндж обошел стол и с каждым церемонно попрощался за руку.

— Ты заходи, Джонни-Странь, обязательно заходи! — кричал ему вслед раскрасневшийся от какой-то задиристой шуточки Уинч. — В любое время заходи. Хоть завтра!

Стрейнджу показалось, что старшой плохо выглядит.

Глава тридцать первая

Если Стрейндж хоть на секунду допускал, что его натянутость ускользнет от внимания Уинча или что тот неспособен уловить настроение товарища, то он сильно ошибался.

С другой стороны, Уинч никак не мог взять в толк, зачем Стрейнджу понадобилось пускаться во все тяжкие. Надо же додуматься просадить семь тысяч на номер в «Пибоди» и идиотские вечеринки! А рваться в Европу, где ты вовсе не обязан быть, — разве это нормально? Но только форменному психу взбрендит проситься перевести из подразделения связи, где ты более или менее утвердился, обратно в пехоту.

Во всем этом было что-то безумное — делать себе во вред. Стрейндж, видать, тронулся из-за своей дуры бабы. Он, Уинч, тоже малость не в себе, сам чуток чокнутый, но не в такой мере, чтобы не видеть, до чего нелепо поведение приятеля.

Ну да, Уинч тоже не в своем уме, но не настолько. Оба доподлинно знали, что по теории вероятности у кухонного сержанта в стрелковой роте больше шансов угодить под пулю, чем в подразделении связи. В силу самых разных причин.

Что до Стрейнджева мнения относительно Лэндерса, Уинч тоже не разделял его. Про весну что-то плел. Нечего Лэндерса к весне притягивать. Лэндерс был живой человек, с руками и ногами, хотя и со странностями и мозгами набекрень. И можно было парня спасти, можно. Только он ключ к нему не подобрал, и Стрейндж не подобрал. Про весну городить и все прочее — это вранье себе в утешение.

Можно, конечно, говорить, что парень просто — напросто ненормальный. Но и это не объяснение. А кто нормальный? Разве Стрейндж или Прелл — нормальные, или оба эти долболоба хирурга, или его прихлебатели за круглым столом в пивзале? Он и сам тронутый, если не сказать больше. И все из-за войны. А если не из-за войны, так тем более все они ненормальные.

Проворонили они со Стрейнджем Лэндерса, если честно говорить. Не сумели удержать. Так же в точности, как Уинч не может удержать сейчас Стрейнджа. Должен вместо этого проворачивать его просьбу о переводе, как только начнется комплектование двух новых дивизий. Не сделай он этого, Стрейндж взбеленится пуще прежнего.

Псих он и есть псих, чего с него возьмешь. К психу особый подход нужен: выбить из него дурь, которую он вбил себе в голову. Но Уинч-то не настолько псих, понимает, что такого тупого и упрямого осла, как Стрейндж, не переломишь.

Ни черта он не сделает, Лэндерса и того не удержал!

За три дня до разговора со Стрейнджем в гарнизоне у Джека Александера в «Клэридже» шла игра по-крупному. Уинч снял двенадцать тысяч долларов. Играл он, как с цепи сорвался. Он не прикупал, когда надо было прикупать, и сбрасывал при малой комбинации. Игра проходила с руки. Карта просто перла. Он назначал дикие ставки, и их принимали, думая, что он блефует: никто не мог поверить, чтобы так везло, все время в лист. Партнеры по очереди повыскакивали из игры, одни — не желая рисковать, другие — проигравшись в пух и прах. К двум часам ночи охотников больше не оставалось. Игра прекратилась — случай у Джека Александера небывалый. Он сцепился с Уинчем, когда еще сдавали.

— Кто же так играет, обалдуй ты несчастный? — кипятился он при всем честном народе, хотя сам карт в руки не брал. Его, осторожного во всем, коробили Уинчевы выходки. — Чего же ты их отпугиваешь? И сам меньше снимаешь, и клиентов мне отобьешь.