Тонкая красная линия

— Ну-ка погоди… Помолчи, говорю… Ну точно, рядовой Файф! Верно? Из третьей роты?

— Так точно, сэр. — Файф даже ухмыльнулся от удовольствия, что его узнали.

— Как же, отлично помню. Тебе ведь тогда аппендикс удалили, и ты заявился из госпиталя на поправку. Ну и как? Все нормально обошлось? — Он не стал дожидаться ответа. — А теперь что схлопотал? Головное ранение, насколько я вижу. Сесть можешь?

Файф чуть не заорал на него. Да разве же он не видит, что в этот раз все по-другому? И сам он не прежний рядовой Файф, и притащили его не с аппендицитом. Однако он проглотил обиду молча.

— Я вовсе не тот Файф, — только и ответил он врачу.

— Это уж точно, — ухмыльнулся Хейнс. — Все мы теперь другие… Ну а сесть-то ты все же можешь?

— Могу, — с готовностью откликнулся раненый. — Конечно, могу. — Он быстро приподнялся, и тут же на него, будто со стороны, накатилась дурнота.

— Потише, парень, потише. — Голос врача доносился откуда-то из пустоты. — Крови ведь потерял немного… Вот так… Так… А теперь давай-ка поглядим, что там у тебя. — Он снова перекатил языком сигару во рту — из правого угла в левый.

Работал он споро. Быстро смотал с головы у Файфа тюрбан из бинтов, осторожно принялся ощупывать пальцами рану.

— Тут вот, наверное, больно? — Он заглянул Файфу в глаза, и в тот же миг у солдата будто чертики вокруг заскакали, цветные круги поплыли перед глазами — врач ввел в рану металлический зонд.

— Ничего, ничего, — успокаивал он раненого. — Потерпи немного. Вот только тут еще поглядим и все. — И снова будто молния ударила в голову, все поплыло в каком-то бархатистом лиловом потоке. — А ты, парень, везучий. Череп-то цел остался. По-нашему это зовется тупым ранением. Ну, в смысле, что ткани повреждены и, может, даже трещинка есть, но череп не пробит. К тому же и в ране ничего не осталось, никакого инородного тела. Так что неделька-другая — и будешь опять в полном порядке.

— Так значит… — Файф был в явном замешательстве. — Значит, вы думаете, что меня не эвакуируют? Н-ничего не будет со мной?

— Да уж скорее всего именно так. — Старый врач как-то криво усмехнулся, однако в тот же миг улыбку будто сдуло с его губ, казалось, что это двигавшийся непрерывно во рту окурок сигары смял ее на своем пути. И глаза его сразу потускнели, словно на них вуаль накинули.

— А я, значит, могу теперь идти? — Файф был просто в отчаянии. — Вот так вот… прямо сейчас?

— Это уж как хочешь, — ответил хирург. — Первые пару деньков поберегись, а потом ходи спокойно.

— Спасибо вам. — В голосе раненого, казалось, не осталось ничего, кроме горечи. — Большое спасибо.

— Да ты не переживай, парень. Еще ведь пару дней, и бои тут кончатся. День-два, не больше.

Не опуская устало глядевших глаз, врач неожиданно поднял руку, с силой поскреб в седых волосах, окружавших лысину, будто венчиком.

Файф медленно слез со стола, встал на ноги. Ему казалось, что он давным-давно, с самого начала, уже знал, что все закончится именно таким страшным провалом, что все надежды избавиться от этого ада, как-то избежать его были не чем иным, как пустой, несбыточной мечтой. Такая уж, видно, у него несчастливая судьба.

У него слегка дрожали ноги в коленях, все тело было охвачено слабостью. «Да, — подумал он, — видно, так на роду написано, не успеешь от этой избавиться, как две новые схлопочешь». Неожиданно на его измазанном кровью лице появилась улыбка: что ж, по крайней мере, он хоть внешне похож сейчас на настоящего раненого.

Хирург сурово поглядел ему в глаза:

— Не я, сынок, правила придумываю. Законы всякие. Я только живу по ним.

— А умирать по ним вы не пробовали? — Файф снова осклабился. Но тут же устыдился своей грубости и, поскольку старый врач ничего ему не ответил, быстро добавил: — Да и при чем тут вы. Раз человека не сильно ранило, кто его может приказать эвакуировать? Верно? — Однако в словах его все равно звучала досада, и он, снова устыдившись, только бросил: — Пойду я, пожалуй. Вон у вас дел сколько.

Соседний стол, где до этого сидел солдат с дырой под лопаткой, стал теперь ложем для очередного раненого. Там лежал стонущий солдат с закрытыми глазами, искалеченные рука и плечо его были замотаны грязными, окровавленными бинтами. Файф осторожно протиснулся мимо него.

— Желаю удачи, сынок, — бросил ему вдогонку Хейнс.

Вместо ответа Файф только махнул ему рукой, даже не обернулся. Он все равно считал себя очень серьезно раненным и нисколько не стыдился того, что так вел себя в палатке.

Уже потом, сидя в санитарной машине, которая везла его в дивизионный госпиталь, Файф впервые за много дней снова увидел молодого капитана, начальника отделения личного состава штаба полка, того самого, который как-то отклонил его рапорт (а точнее сказать, возвратил его назад Раскоряке Стейну) насчет офицерской школы. Капитан стоял у края дороги, с ним было еще несколько штабных офицеров. Он сразу узнал Файфа (сам Файф вряд ли обратил бы на него сейчас внимание). Разумеется, капитан не знал его фамилии, однако в лицо узнал, несмотря на бинты. Он крикнул ему: «Эй!» — и Файфу это очень понравилось. Как все же хорошо, подумал он, штабной офицер, полковое начальство, а узнал солдата. Ну а то, что он окликнул его: «Эй!» — а не по имени, так что ж тут удивительного? Даже смешно подумать, чтобы офицер помнил всех солдат по имени и фамилии.

Он сидел в машине рядом с водителем (поскольку теперь числился «ходячим раненым»), сзади, в кузове, лежали на носилках четверо тяжелораненых. Молодой капитан (Файф отлично помнил его фамилию и был уверен, что не забудет ее никогда в жизни, хоть, может, и жизни-то этой осталось всего ничего!) отошел от группы, направился быстро в его сторону:

— Ты не из третьей роты?

— Так точно, сэр. — В груди у солдата будто что-то загудело, стало разрастаться, казалось, что вот-вот вырвется наружу. Точь-в-точь как тогда, когда его ранило. — Так точно, сэр, именно из третьей роты. — Он отлично знал, каким ужасно израненным выглядело сейчас его лицо. Да к тому же капитану не было ничего известно насчет неудачи с эвакуацией.

Машина их спустилась с холма и теперь медленно втягивалась в джунгли. У шедших рядом людей под ногами жирно чавкала красновато бурая глина, растоптанная в жидкое месиво. Из-за лесной чащобы и этой грязи машина двигалась еле-еле, медленнее, чем человек. Так что капитану, когда он его увидел, не составило труда подойти и идти рядом.

— Ну и как там у вас дела?

— Просто ужасно! — Голос Файфа оказался неожиданно громким. — Ужаснее не придумаешь, сэр.

— Во-он как! — Судя по всему, кадровик ожидал от солдата совсем иного ответа.

— Они нас там лупцуют, только клочья летят. — В голосе Файфа слышалась откровенная злоба.

— А как там лейтенант Уайт управляется?

— Убит он.

Молодой капитан даже слегка отшатнулся, будто его самого ранило осколком, в глазах появилось явное замешательство.

— А лейтенант Блейн?

— Тоже убит.

Кадровик, как Файф и предполагал, спросил именно об этих офицерах, поскольку они были приятелями. Ошеломленный новостью, он замедлил шаги, стал отставать от машины, потом вовсе остановился. Его товарищи, о чем-то оживленно болтавшие у обочины, замолчали, вопросительно глядя в его сторону.

— И Кекка убило! — крикнул ему вслед Файф. — И Гроув тоже готов, а Спейна (это был другой взводный сержант) ранило.

— Ну а как там капитан Стейн? — крикнул вдогонку кадровик. — Мы ведь с ним старые друзья, знаешь, наверное.

Файф почти по пояс высунулся из кабины, пытаясь повернуться назад, громко крикнул:

— С ним вроде бы все в порядке было, когда меня ранило. Но теперь, поди, и он уже убит.

Капитан больше ничего уже не кричал, и Файф повернулся на своем сиденье, чувствуя какое-то странное удовлетворение — жестокое, пустое и жалкое. «Подонки, — подумал он. — Ни одной минуты под огнем не были, а спеси на себя напускают, куда уж там. Тоже мне, чистенькие джентльмены из изысканного клуба выискались. Под английских аристократишек работают. Красавчиков из себя строят, пыжатся до того, что чуть не лопаются. Возомнили себя этакими изысканными господами, ну прямо британская аристократия. Да и спрашивает только про офицеров, на других им ровным счетом наплевать».