Тонкая красная линия

Отправляясь на задание, рота не взяла с собой ничего, кроме личного оружия и одного станкового пулемета. Все остальное вооружение осталось в тылу, у подполковника Толла. Свой единственный пулемет Стейн поместил на левом фланге третьего взвода, в, порядках первой-шеренги, приказав пулеметчикам не открывать огня, пока он не даст четыре коротких свистка. Он как раз и собирался это сделать, вскочив на ноги, и даже открыл уже рот и набрал полную грудь воздуха, когда пулемет вдруг застучал как оглашенный. Стейн молча выдохнул, наблюдая, как третий взвод во главе с Элом Гором вскочил на ноги и резко рванулся туда же. Ему сразу вспомнилось, что он уже видел такую же молниеносную атаку, когда седьмая рота штурмовала высоту 209, и на какой-то миг ему вдруг показалось, будто время повернуло вспять, что он снова находится там, а то, что происходит сейчас, еще только когда-то будет. Ему пришлось даже пару раз зажмуриться и поморгать глазами, чтобы отогнать это наваждение. Но нет, это вовсе не седьмая рота бежала к вершине высоты 209, а его собственные солдаты, его рота добивалась успеха.

На огонь пулемета японцы ответили немногочисленными разрозненными выстрелами, пулемет же бил и бил, замолчав лишь тогда, когда третий взвод был уже почти у самой вершины и мог попасть под собственный огонь. В тот же момент Стейн увидел, как пулеметный расчет, опять-таки не дождавшись его команды, тоже ринулся вслед за взводом к вершине — два солдата тащили пулемет вместе с треногой, а двое других, спотыкаясь о кочки, бежали за ними с патронными коробками. Вскоре все они скрылись за вершиной высоты, и через какое-то время оттуда снова послышались пулеметные очереди.

Тем временем первый взвод успел занять позицию, оставленную головным подразделением, а второй — передвигался на его место.

— Вперед! Вперед! — с удивлением услышал Стейн свой собственный голос. — Не задерживайся! — Он, разумеется, знал, что сейчас никто не слышит его, и тем не менее никак не мог замолчать, как не мог и заставить себя перестать размахивать руками — ему казалось, что слова и жесты его доходят до бойцов и рота повинуется именно его командам.

Первый взвод, который вел штаб-сержант Калн, лишь на минуту задержался на позиции, оставленной третьим взводом, и тут же двинулся дальше, быстро перевалив за ним через вершину высоты, откуда все еще слышалась громкая пальба, тон в которой задавали американские винтовки и пулемет. Японцы отвечали нестройными выстрелами.

— Давай! Давай же, черт побери! — все еще кричал командир роты. — Крой их, пока горячо!

Стейна немного беспокоил второй взвод, находившийся все еще довольно далеко от вершины — он застрял на подходе к позиции своих предшественников, там, где начинался уже крутой кряж. Стейн вдруг почувствовал, что ему не хочется, чтобы и они скрылись от его глаз за перевалом.

— Пошли и мы! — крикнул он, оборачиваясь к солдатам, собравшимся около него. — Нам тоже пора уже туда выбираться. — И он первый побежал по высокой траве вверх по склону.

Стейн не успел сделать и нескольких шагов, как в самой середине их группы рванула мина. Все, кроме Стейна, резко прыгнувшего вперед, попадали на землю. Командир же роты, не останавливаясь, продолжал бежать. Сделав еще несколько шагов, он обернулся, видимо собираясь что-то крикнуть, но передумал и только махнул рукой, призывая их следовать за собой.

Разрывов больше не было, и мало-помалу все лежавшие на земле стали подниматься на ноги. Взрыв не причинил им особого вреда, зацепило лишь Сторма. Микроскопический осколок размером не больше булавочной головки угодил ему в тыльную часть ладони, как раз между костяшками пальцев, и застрял там. Сторм с удивлением таращил глаза на крохотную ранку с синеватыми краями, из которой даже крови не было. Потом он осторожно согнул руку, подвигал пальцами, о чем-то подумал и затрусил не спеша вдогонку за командиром роты, успевшим отбежать уже шагов на двадцать — двадцать пять.

Сторм никак не мог представить себе, что у его царапины и только что прогремевшего взрыва может быть что-то общее. Ему казалось, что это два совершенно самостоятельных явления. Нахмурившись и серьезно размышляя обо всем этом, он механически трусил за остальными. Кругом же царил невообразимый хаос — трещала выстрелы, орали, прыгали, мчались куда-то, как безумные, солдаты и сержанты, они задыхались от жары и нехватки воздуха, кричали, падали и снова вскакивали. Чтобы хоть немного навести порядок, Стейн приказал сопровождавшей его группе продвинуться вперед и расположиться метрах в тридцати позади второго взвода. Уму непостижимо, как им удалось это сделать. Стейн догнал второй взвод, когда он перешел на старую позицию первого взвода, и, пробежав сквозь его строй, возглавил движение. Так он дальше и шел впереди взвода, размахивая зачем-то руками и с трудом удерживаясь, когда попадал на кочки или в ямки.

— Давай! Давай! — без умолку выкрикивал он, и выкрики эти скорее были похожи на громкое всхлипывание. Когда взвод остановился, он снова повернулся к своей группе, которую теперь возглавляли Джордж Бэнд и сержант Уэлш. — Держи дистанцию! — крикнул он. — Дистанцию, говорю, держите! Метров двадцать! И цепью двигайтесь. Цепью!

Они сразу остановились, и он, немного подумав, вернулся к ним. До вершины оставалось метров пятнадцать — двадцать, и он решил, что не стоит такой беспорядочной толпой мчаться туда. Сперва следовало выяснить, что там происходит. Всякое ведь могло случиться, может, даже отход прикрывать придется. Шум стрельбы за горой казался сейчас не таким уж резким, был каким-то приглушенным, будто все стрелявшие отошли уже на приличное расстояние от перевала. Особенно слабо слышались хлопки японских винтовок.

Стейн быстро поднялся до перевала, заглянул вниз. То, что он увидел, запомнилось ему на всю жизнь.

Судя по всему, оба его взвода ворвались на территорию японского тылового лагеря. Высокие деревья, непонятно по какой прихоти природы перекочевавшие сюда из джунглей, образовали здесь что-то вроде небольшой тенистой рощи. Японцы расчистили часть этой рощи, вырубили кустарник и подлесок, и теперь здесь все походило на ухоженный парк. Единственное, что несколько портило это впечатление, была жирная красная глина, растоптанная сотнями солдатских ботинок.

Сейчас в этих красивых, прямо-таки театральных декорациях разыгрывался чудовищный спектакль. Одуревшие от жажды крови солдаты его роты, разбившись на множество небольших групп, расстреливали и избивали до смерти японцев, били их, будто скот на бойне, жестоко и бездумно. Вот одна из групп, окружив еле стоявшего на ногах, с поднятыми вверх руками японца, спокойно, будто играючи, в упор расстреливала его. Немного дальше двое американцев, подойдя к униженно улыбавшемуся им японцу, начали тыкать стволами ему в лицо, а потом кто-то (Стейну показалось, что это был Большой Куин) вдруг выстрелил прямо в улыбающийся рот. Стейн нашел, что это очень смешно, он даже заулыбался. Особенно его развеселило то, как этот японец косил глазами, когда у него перед носом ходил ствол американской винтовки.

Палаток на этой поляне не было, зато всюду виднелись самодельные навесы из веток и травы, в нескольких местах были видны входы в землянки. Навесы американцы сразу же разломали, разбили прикладами, и на траве сейчас валялись груды обломков. Землянки повзрывали гранатами — вместе с теми, кто там прятался. В общем, побоище было знатное, и Стейну сразу стало ясно, что сейчас тут порядка не навести. Придется повременить немного, пока солдаты придут в себя. Тем более что, судя по всему, им пока не угрожает никакая опасность. Даже и резерв держать незачем. Ребята взяли верх над противником, почему бы им теперь и не пожать плоды своего успеха? Его самого вдруг охватило какое-то дикое чувство, настоящая жажда крови. Весь вчерашний липкий ужас, все невзгоды и лишения и, наконец, вся радость оттого, что им удалось так ловко провести противника, выйти ему в тыл, та кровавая мясорубка, что была устроена ими японским минометчикам, налетевшим на них там, на вершине, — все это, взятое вместе, вылилось теперь наружу, вырвалось из-под контроля и превратилось в разгул насилия, вакханалию убийств. Никакой силой их теперь не остановишь, пока они сами не успокоятся, не выбросят из души все то мерзкое и унизительное, что там накопилось. Надо дать им размагнититься.