Страница 105 из 133
Он проснулся от дикого вопля, вырвавшегося из собственной груди, не смог сдержаться, в отличие от Файфа, уже привыкшего к ночным кошмарам.
— Я ничего не вижу! Не вижу! — орал в панике караульный, сидевший в соседней ячейке и разбуженный этим воплем. — Не вижу ничего!
— Не сметь стрелять! — гаркнул где-то рядом сержант Бек. — Не стрелять!
— Это я заорал, — бормотал извиняющимся тоном Белл, пытаясь успокоить товарищей. Его всего трясло от обильно выступившего на лице и теле ледяного пота, а внутри все горело в лихорадке. С трудом подняв руку, он провел ладонью по лицу, глубоко вздохнул: — Очень… уж… страшное… приснилось…
— А мне-то какое дело, — не мог успокоиться караульный. — Надо ж так завопить…
Пробормотав еще какие-то извинения, Белл снова осторожно опустился на скользкое от грязи дно ячейки, попытался хоть немного собраться с мыслями, прийти в себя. Нестерпимо ныло все тело, казалось, будто болит каждая косточка в отдельности, в голове так пылало, будто она была котлом, в котором кипит кровь. Перед глазами все время скакали светящиеся фигурки, точки, черточки. Руки стали как ватные, даже кулак стиснуть было невозможно, не говоря уже о том, чтобы идти в бой и драться с кем-то. Медленно собираясь с мыслями, Белл пытался понять, что же все-таки ему приснилось. Ну, эту дикую чушь с японцем еще как-то можно было объяснить — японцы у них все время из ума не выходят, тут все более или менее ясно. Но с чего это вдруг черный ребенок? Ни у него, ни у Марти никогда не было расовых предрассудков, они не разделяли мнений тех, кто проповедовал сегрегацию, и никогда не поддерживали требований такого рода.
Лихорадочно перебирая скачущие в уме мысли, Белл вдруг вспомнил одну вещь, которую как-то рассказала ему Марти. Еще до того, как они поженились. Они шли тогда через спортивную площадку в университетском городке в Колумбусе, после того как провели вместе время в квартире, которой им разрешила воспользоваться одна знакомая супружеская пара. Стояла ранняя осень, листья уже кое-где пожелтели и начинали опадать. Они шли, взявшись за руки, и неожиданно Марти повернулась к нему лицом и, кокетливо улыбаясь и даже слегка покраснев от смущения, сказала: «Ты знаешь, мне почему-то хотелось бы иметь черного ребенка… Ну, когда-нибудь, потом».
Эта как бы вскользь брошенная фраза потрясла Белла. Интуитивно он, конечно, понял, что хотела сказать и даже почему именно сейчас Марти сказала это. Однако воплотить свои чувства в слова он никак не мог. Впрочем, как и она. Видимо, она хотела сказать, что готова бросить вызов всяким социальным и прочим условностям, предрассудкам и тому подобное. Всему тому, что они так ненавидели. В какой-то мере ее слова даже были знаком признательности ему, знаком доверия и уважения — ведь то, что она сказала, сделало его вроде бы поверенным в одной из ее самых сокровенных фантазий. Поэтому-то ему тогда так понравилась эта ее откровенность, хотя в какой-то мере она и раздосадовала его. Он стиснул ей пальцы, наверное, сделал даже больно и бросил: «Но ведь я же люблю тебя! О чем может быть разговор?!»
Они поженились в том же году. А может быть, в следующем? Да, пожалуй, действительно в следующем…
Он с трудом ворочался в своем грязном и сыром окопчике, все еще не совсем переборов приступ лихорадки. Неужели тот странный разговор так засел у него в сознании, что теперь снова дает о себе знать? И почему именно теперь, а не раньше? Невидящими, полуприщуренными глазами он уставился в небольшой бруствер на краю ячейки, который казался лишь каким-то сгустком на фоне непроглядной ночной тьмы. Он пытался растормошить, разбудить свое сознание, чтобы снова не впасть в забытье и не заорать на всю роту. Но то, что он видел сейчас в своих галлюцинациях, все стояло и стояло у него перед глазами, как будто наяву, и ему даже чудилось, что все это вовсе и не приснилось, а на самом деле случилось где-то минут десять-пятнадцать назад… Приступ малярии постепенно отступал…
Еще легче Беллу стало после того, как из соседней ячейки ему передали все подробности разговора между Калном и лейтенантом Пейном. Это сообщение не только помогло ему перебороть последствия сна и избавиться от нового кошмара, но и направило мысли в новое русло. Тоже мне философия — все эти выкрутасы Кална на тему о том, что он, видите ли, не желает ничего чувствовать или ощущать, пока в армии нет никакой надбавки за ощущения! Хотя, в общем-то, что тут такого особенного? Пожалуй, с этим можно согласиться. Что же касается второй его мысли — насчет винтиков и зубчиков на шестеренках военной машины, то тут Белл просто ничего не разобрал, хотя несколько раз переспрашивал и все время повторял: «Ага!.. Ага! Разумеется, они не зубчики». Не зубчики? Не колесики? А что же они такое? И какая странная необходимость верить во все это. И вся эта дурацкая патетика! Осознание этого неожиданно заставило его снова подумать насчет теории о надбавке за ощущения. Теперь он уже совсем иначе взглянул на нее. Стало быть, не о чем и заботиться, коли нет надбавки за заботу. Да что же это получается? Куда они идут — такие, как он, и он сам? Он взглянул на часы — стрелки показывали три часа пять минут. Значит, еще два часа до начала.
Артиллерийская подготовка началась точно с рассветом. На этот раз она продолжалась около двух часов. По высоте «Морской огурец» и прилегающим джунглям били 105-миллиметровые пушки, а 155-миллиметровые гаубицы долбили «Большую вареную креветку», почти невидимую в еще не совсем рассеявшейся темноте. Высоко над их головами один за другим с тихим шелестом проносились снаряды, а потом далеко в ночи грохотали мощные разрывы. Огромная туча вспугнутых стрельбой, отчаянно кричащих птиц, будто белое облако, поднялась над «Морским огурцом», при каждом новом разрыве она резко взмывала вверх. Первый батальон уже изготовился к атаке, солдаты стояли в рост на гребне высоты и молча наблюдали за артподготовкой. Когда наконец прозвучал приказ, они не спеша двинулись вниз по склону, тем же путем, по которому накануне шел взвод, проводивший разведку боем. По просьбе Бэнда его рота шла головной в батальоне, а в ней первым шел второй взвод.
В лесу все еще стояла кромешная темень. Чуть-чуть светлеть стало лишь тогда, когда они достигли района, но которому велся артобстрел. Идти было неимоверно трудно, и, хотя они двигались по пути, пройденному накануне первым взводом, прорубленная им просека не помогала, тем более что сейчас они опасались идти в колонну по одному. Солдаты с трудом продирались сквозь густой подлесок и лианы, сплошь опутавшие деревья по обе стороны тропы, люди то и дело спотыкались о какие-то корневища и упавшие гнилые стволы деревьев, с шумом падали, запутавшись в ветках, царапали руки, разбивали в кровь лица. Кое-кто пытался рубить лианы тесаком, но особого успеха не добился. Уже первые сто метров такого пути настолько вымотали всех, что начальство оказалось вынужденным отдать приказ остановиться.
Через некоторое время они вышли к району, по которому велась артподготовка. До высоты «Морской огурец» оставалось не более сотни метров.
Казалось просто удивительным, какой мизерный урон нанесла американская артиллерия этому району. К тому времени уже немного рассвело, можно было хоть что-то различить впереди и вокруг. Да только что там можно было видеть! Несколько сбитых снарядами верхушек деревьев, и больше ровным счетом ничего. Сержант Бек перед этим приказал Доллу вывести свое отделение в голову взвода, и Долл поспешил исполнить приказ, сам двинувшись впереди бойцов. Но как только он увидел следы артиллерийского обстрела, немедленно остановился.
Накануне вечером он, конечно, не ходил к лейтенанту Бэнду, чтобы похлопотать за Файфа. Сперва-то он направился в сторону ротного КП, да только потом его охватила такая злость на этого Файфа, такое негодование за то, что этот ловкий прохиндей едва не околпачил его, попросившись к ним в отделение, что он тут же изменил свое намерение. По правде сказать, когда он вчера подошел к Файфу, чтобы посочувствовать ему, у него и в мыслях не было предлагать тому перейти к ним в отделение. Даже непонятно, как это Файфу удалось так сделать, что он вдруг пообещал ему похлопотать о переводе. Ну и мерзкий же тип! Вог хитрюга! Нет чтобы честно попроситься, а то вон как повернул! Чтобы немного успокоиться, Долл остановился переброситься словечком с Калном. Разумеется, о Файфе он не сказал ни слова. Тем не менее, когда через несколько минут они снова двинулись вперед, решение его в отношении Файфа было уже прочным.