Страница 7 из 9
— Сенокос начался, все в полях, однако…
— И на ферме, — пыль осела, возле ГАЗа материализовалась старая доярка Варвара с пустыми ведрами в руках, — а вы откуда, из города что-ли? К кому приехали? Машина-то какая красивая…
— Из города мы, — открыв дверь, ответил шофёр, — к председателю Матвееву приехали.
Любопытная Матрёна, чтобы продолжить разговор, вытащила из кармана фартука папиросину, обратилась к начальнику по-русски:
— Письки есть?
— Чего-о?! — Взревел Токарчук, — Какие письки?! Ты чего это…
— Ну, это, — приветливая Матрёна изобразила руками совершенно непристойный жест, похоже — будто чиркает об коробок, — письки есть?
Возмущённый от такой встречи ревизор спросил уже водителя:
— Чего ей надо, она что, не в себе?
— Спички она спрашивает, товарищ Токарчук, — ответил водитель, и обратился уже к доярке, — садись, дорогу до председателя покажешь.
Разговор водителя с дояркой, понятно, происходил на якутском языке. Варвара с папиросиной в зубах уже приноровилась было проникнуть в красивую машину, но Токарчук с великим подозрением посмотрев на её пустые вёдра, пресёк это дело:
— Куда это она попёрла?
— Дорогу покажет.
— Пусть так объяснит, — и ни к селу ни к городу добавил, — и без того мухоты хватает.
— Начальник говорит — так объясни, где сельсовет находится.
— А-а… дык вот она, контора-то, — Варвара невозмутимо показала рукой на стоящий рядом с дорогой дом, — здеся он, — и пошла на ферму, рассказывать всем как она на городской машине с молодым начальником каталась. Начальник красивый такой, весь в белом костюме, чистенький…
Рядовая доярка не знала, что председатель в данное время расслаблялся в гостеприимном доме почётной доярки колхоза — Матрёны, так что не будем её строго судить.
Токарчук, надменно бросив водителю: — «Жди здесь», — вошёл в дом сельской конторы: замков в те времена на двери не вешали: коммунизм; да и внутренний дверной крючок, появился всего как с полгода назад, да и то — благодаря настойчивым требованиям молодой доярки Матрёны.
Окинул взглядом пустое помещение, осмотрел покрытый мятым, с подозрительными пятнами, выцветшим кумачом стол, загаженный окурками и мухами подоконник, сел на председательское место:
— Деревня… — разведя локти в стороны сладко потянулся, — э-эх…
Послышалось жужжание — это овод залетел в помещение и сейчас бестолково бился об оконное стекло. Токарчук подошёл к окну, полюбовался окрестностями, неопределённо хмыкнул и взял лежащий на подоконнике коробок спичек:
— Письки, бля, — зажёг спичку и стал «охотиться» за оводом, — щас я тебя… щас я тебя прижучу, шваль…
Сжечь неповоротливому оводу крылышки нетрудно, он уже жужжал крутясь на спине среди окурков и табачного пепла. Полюбовавшись результатом от проделанной работы, ревизор вновь сел за стол.
Взяв в руки какой-то замызганный скоросшиватель, стал лениво перебирать бумаги. Все бумажки были исписаны аккуратным каллиграфическим почерком. Причём — латиницей. Ревизор был исконно русским парнем, знал, что якуты пишут латиницей, так что особо на содержание документов внимания и не обращал, тем более — не понимал.
Вдруг что-то насторожило… Ретивый чиновник более внимательно перебрал документы… Стоп… Вот! Вот где собака порылась, написано практически русским по белому: «iasnoglazyi pegii jerebec»! — Удача — «вот`те и пустые вёдра»! Ревизор в своё время, в отличие от малограмотного агронома, окончил семилетку, на пять с плюсом сдал экзамены по французскому (частенько, бывало, бахвалился этим фактом перед друзьями): ему достался «счастливый» билет по алфавиту, так что разобраться в транскрипции не составило особого труда. Вырвав из папки оба протокола, стремительно метнулся на выход. Передумал — вернулся, схватив всю папку, выбежал:
— В райком! Срочно! Быстро! Ещё быстрей!
Наконец испуганный водитель, с помощью кривого стартёра запустил двигатель, влетел в кабину, и, подняв облако пыли, рванул с места со скоростью 30 км/час.
Всю долгую дорогу ревизор, уже мысленно видевший новый просторный личный кабинет с красивым кожаным креслом и огромным столом красного дерева, изучал документ «Delo po rashodam Starika».
— Слышь, — прищурившись, обратился Токарчук к водителю якуту, — «Starik» — это понятно, а що це таке — «Mo
— Mo
— Нас на мякине не проведёшь, контрра! — Ругнулся ревизор, водитель втянул голову в плечи, — да это я не до тЭбэ…
Токарчук торопился в центр — «…ехал цыган на коне верхом, видит девушка идёт с ведром…». Приятные думы всецело овладели его молодой и горячей душой. Приятное породило приятное: мысли стали роиться вокруг образа его новой пассии — Элеоноры Евстигнеевны Хрящ, — молодой, красивой и необычайно темпераментной супруги прокурора республики М-кртчан.
Эх, молодость, молодость… Все беды — от женщин…
Глава 4
Шумное дело N… от «___»… 1937 года «по хищению госсобственности, религиозной пропаганде и убийству» ушло на самый верх — в Якутск, где крутнув соответствующий ролик делу придали необычайную громкость.
Следователь НКВД капитан Н-штейн, энергично стряпая дело в соответствии со статьей 58, уже готовил себе петлицы майора и изготовился к серьёзному карьерному скачку, как говорится — взял на старт. Враги народа были известны, да они, собственно, особо и не отпирались — это председатель колхоза Матвеев, шаман Пётр Никифоров, и двое, прикидывающихся полоумными, старцев. Остальные — так, мелочь…
Капитан Н-штейн был исключительно настоящим потомственным русским интеллигентом. Лично проконтролировал работу шифровального отдела, за рекордный срок — всего за какой-то месяц все «шифровки» опасной антисоветской банды были грамотно и как потребно раскодированы, пройдя через бюрократические шестеренки дело обросло нужными оперативными подробностями, и было положено на стол прокурору республики — коренному якутянину товарищу М-кртчан. С этого момента пошла рутинная кабинетная работа.
Как было сказано — никто из подозреваемых не запирался. Сельчане, памятуя о посуле Старика помочь им и «походатайствовать в городе перед кем надо», всячески оказывали помощь следствию, охотно давали правдивые показания: да, был совершён религиозный обряд перезахоронения останков шамана; да, кощунственные деяния были совершены во время празднования сталинского Ысыаха; ойун Пётр Никифоров камлал в строгом соответствии с мудрой статьёй N128 Конституции великого вождя и учителя всех времён и народов товарища Сталина. Но механизатор умер сам, без какой-либо посторонней помощи, в своём доме, при здравом уме, памяти, и в присутствии домочадцев, вполне возможно даже и с перепоя: сердце старого человека не выдержало испытания счастьем. Свидетели в один голос утверждали одно и то же.
Прокурор М-кртчан, надо отдать ему должное, был профессионалом своего дела: невзирая на загруженность (как-никак, а бОльшая часть населения северной республики — пока ещё не выявленные враги народа), дотошно изучил все документы, протоколы, показания. Сверял и возвращал на доработку капитану Н-штейн неясные, смазанные документы, требовал предъявления вещественных доказательств: бубен, колотушку, брошюру «Конституция РСФСР», и прочие орудия преступления.
Как и положено, к каждому вещдоку была приклеена бумажка с номером уголовного дела и ФИО следователя: Н-штейн во всём желал проявить себя во всей чрезвычайноуполномоченной красе: дело же получилось необычайно шумное и имевшее радужные перспективы.
Особенное внимание прокурор уделил свидетелям — жителям колхоза «Красная звезда» и их показаниям. Из всех особо выделил молодую вдову, к тому времени уже героя Социалистического труда — почётную доярку Матрёну.
Пройдошливая вдова приложила все усилия и нерастраченную энергию для того, чтобы прокурор, сам того не заметив, начал проявлять прямо в своём кабинете по отношению к ней особые знаки внимания, вплоть до ухаживаний… Но это к делу не относится. В смысле — к уголовно-политическому делу.