Питер Брейгель Старший

Молодой Брейгель, которого всегда влекла к себе толпа людей, особенно если она объединена трудной работой, еще не знал, зачем, когда и как понадобятся ему эти впечатления сложных, накладывающихся друг на друга движений и ритмов, но ощущал, что однажды понадобятся непременно.

И многое другое притягивало глаз художника на улицах, например красочные процессии в дни церковных праздников, пышные крестные ходы. Особенно знамениты были такие процессии вокруг церкви Богоматери. Здесь собирался чуть ли не весь город. Горожане надевали свое самое лучшее платье. Цехи и корпорации образовывали в процессии особые колонны. Перед каждой колонной несли отличительные знаки цеха или корпорации, зажженные факелы, огромные свечи.

Шли ювелиры, живописцы, вышивальщики шелком, ткачи, скульпторы, столяры, седельщики, плотники, оружейники, корабельщики, рыбаки, мясники, повара, пивовары, бочары, булочники, кожевенники, сапожники. Вслед за мирными корпорациями шли отряды городской милиции, лучники, арбалетчики, пешие и конные ружейники и аркебузиры.

В толпе на разукрашенных носилках, увешанных пестрыми коврами, несли статуи девы Марии и святых, разодетые в торжественные одежды, убранные драгоценностями. После крестного хода предстояло торжественное и назидательное представление на евангельские сюжеты, поэтому в процессии следовали люди, изображающие волхвов; они восседали на искусно сделанных слонах и верблюдах. Святая Маргарита вела побежденного дракона, а святой Георгий возглавлял свое воинство.

В дни больших праздников представления устраивались не только на религиозные, но и на различные бытовые, назидательные, часто комические сюжеты. Спектакли разыгрывались по текстам и с участием членов риторических камер. Это были объединения любителей и знатоков книжной премудрости и народных пословиц, торжественного красноречия на ученый лад и дерзких острых словечек. Камеры объединяли священников, учителей, торговцев, ремесленников. Они существовали во всех городах и носили поэтические названия; например, то риторическое общество, к которому были близки антверпенские художники, вероятно и Питер Кук и его ученики, называлось «Фиалка».

В дни праздников риторики устраивали состязания в версификации, ораторском искусстве, разыгрывали шарады, ставили целые спектакли. Священное писание, богословские сочинения, античная мифология, а часто и народные пословицы и поговорки были источниками этих представлений. У них была давняя традиция. Правда, во времена испанского господства риторические камеры стали испытывать немалые трудности. Они должны были заранее представлять властям список тем своих представлений. Из большого списка церковные и светские власти выбирали три дозволенные темы, после чего риторическая камера могла остановиться на одной из них.

Был ли участником этих представлений молодой Брейгель? Скорее всего, был. А уж внимательнейшим зрителем безусловно. На его рисунках и картинах повторяются то сюжеты этих спектаклей, то наряды, в которых выступали их участники, а иногда и все представление.

В дни праздников можно было увидеть не только торжественные процессии и назидательные спектакли, послушать состязания ораторов и поэтов. В Антверпен стекались в эти дни жонглеры, мимы, лицедеи, канатоходцы и знаменитые шуты из других городов. Шуты пользовались большой известностью и носили пышные титулы: Король глупцов, Герцог простофиль, даже Епископ дураков. Шарль де Костер, опираясь на хроники праздников XVI века, описывает в «Легенде об Уленшпигеле» такое праздничное собрание шутов. «Среди шутов и шутих здесь можно было видеть „Принца любви“ из Турне верхом на свинье по имени Астарта; „Короля дураков“ из Лилля, который вел лошадь за хвост, идя вслед за нею; „Принца развлечений“ из Валансьенна, который развлекался тем, что считал ветры своего осла; „Аббата наслаждений“ из Арраса, который тянул брюссельское вино из бутылки, имевшей вид требника (как сладостны были ему эти молитвы!); „Аббата предусмотрительности“ из Ато, одетого в дырявую простыню и разные сапоги; зато у него была колбаса, обеспечивающая его брюхо; затем „Старшину бесшабашных“ — молодого парня, который, трясясь верхом на пугливой козе среди толпы, получал со всех сторон толчки и оплеухи; „Аббата серебряного блюда“ из Кенуа, который верхом на лошади старался подставить под себя блюдо, приговаривая, что „нет такой большой скотины, чтобы она не изжарилась на огне“».

Но далеко не всегда шутки и наряды этих любимцев карнавала были так безобидны. Их колпаки и балахоны иногда опасно напоминали платье и головные уборы вельмож и князей церкви, их словечки были полны острых намеков на злобу дня. Карнавальные дни традиционно были днями больших вольностей, люди могли без особой опаски смеяться над всем, о чем было небезопасно говорить в другое время. Испанские власти очень косо смотрели на карнавальные вольности. Во времена Брейгеля были изданы указы, ограничивающие и стесняющие их.

Язык аллегорий, намеков, иносказаний — извечный язык народного протеста, загоняемого вглубь страхом преследований и официальными запретами, — смолоду стал внятен Брейгелю. Он изучал его в карнавальной сутолоке, в суматохе подготовки к представлениям риторических камер. Он учился не только понимать этот язык, но и пользоваться его скрытой от одних, но явной для других азбукой.

Он жадно впитывал все, что видел и слышал на улицах Антверпена. Его рисунки, послужившие впоследствии основой для гравюр, говорят о поистине неисчерпаемом запасе впечатлений, собранных смолоду на городских улицах. Вот знаменитый рисунок «Падение Симона-волхва». Это не столько иллюстрация к апокрифу о Симоне-волхве, история которого изображена так, как могла бы быть представлена в спектакле риторической камеры, сколько изображение балаганных трюков и фокусов того времени. Вот акробат, который делает мост, опираясь не на руки, а на острия кинжалов. Вот другой — он танцует на руках, вращая ногой обруч с бубенцами. Здесь балансируют на лестнице, ходят по канату и даже показывают трюк с отрубленной головой.

Реальные типы жонглеров, акробатов, канатоходцев сочетаются на листе с изображениями гротескных чудищ. Трюки, которые делают люди, в карикатурной форме повторяются фантастическими животными с телами обезьян, лягушачьими лапами, мордами летучих мышей. Все это сплетено в вереницу бешено движущихся тел.

В центре этого действа мы не сразу находим падающую навзничь фигуру Симона-волхва.

Вспомним еще раз толпу вокруг балагана, где Уленшпигель предсказывает судьбу: его окружают купцы, кораблевладельцы, солдаты, молодые повесы, красотки — все жаждут за недорогую цену заглянуть в свое будущее.

Шарлатаны, громко, в рифму выкликавшие названия своих снадобий, лекари, готовые излечить все болезни чудодейственными каплями, отварами и мазями, операторы, сулившие страждущим операцию извлечения камней безумия из головы, — все они не прошли мимо зоркого внимания Брейгеля. Именно такую операцию, ее простодушных жертв, наглых обманщиков-лекарей и благоговейно взирающих на происходящее зевак он изобразил на рисунке, ставшем известной гравюрой.

Он изобразил и многие другие жанровые сцены из жизни тогдашнего города, очень часто в смелом, карикатурном преувеличении, но всегда точно и верно.

Увы, он видел не только шутов и шутих, не только торжественные представления, не только простодушных зевак и хохочущих зрителей, горланящих шарлатанов, восхваляющих свой товар или свое искусство.

Костры и виселицы впервые ранили его взгляд в детстве. Он увидел их и здесь. В пору ранней юности Брейгеля расправы над еретиками, обставленные со зловещей торжественностью, были сравнительно редки. Каждое запоминалось особенно и отдельно. Но как раз к концу ученичества Брейгеля Карл V снова повелел особенно строго исполнять указы против еретиков. Пытки, костры, казни стали постоянным зрелищем. Доносы и доносчики — постоянной темой тревожных разговоров. «И куда ни приходил бедный Уленшпигель, везде, исполненный ужаса, он видел только головы, торчащие на шестах, он видел, как девушек бросали в мешках в реку, голых мужчин, распятых на колесе, избивали железными палками, женщин бросали в ямы, засыпали их землей, и палачи плясали сверху, растаптывая им груди». Шарль де Костер ничего не выдумал в этом леденящем душу описании. Оно целиком восходит к хроникам времен Брейгеля. Об этом писали и люди, которых ужасали эти злодейства, и те, которые считали, что с еретиками поступают по заслугам.