Кровавый гимн

Среди этих смертных была и Жасмин, чернокожая экономка, деятельная по своей натуре и весьма обворожительная (позже мы остановимся на этом, я не могу отказать себе в удовольствии), некогда она была возлюбленной Квинна. Их маленький сын, четырехлетний Джером, рожденный до того, как его отец стал вампиром, крутился тут же, поднимаясь и сбегая по закругленным ступеням исключительно ради забавы, его ножки были обуты в немного великоватые для него белые теннисные тапочки. Его бабушка — Большая Рамона, величественная черная леди с белыми, убранными на затылке волосами, трясла головой, разговаривая с кем-то невидимым. Она находилась на кухне, готовя ужин для Бог знает кого.

Ее внук, подвижный чернокожий мужчина, будто влитый в свою лоснящуюся кожу, стоял в проеме большой двери, разглядывая ступени. Он был облачен в черный костюм и галстук. Он служил шофером у леди, о которой все они скорбели и сейчас с немалым подозрением прислушивались к спальне Квинна, и не без причины.

На втором этаже, в спальне Квинна его старый гувернер, Нэш Пэйнфилд, утешал тринадцатилетнего Томми Блэквуда, дядю Квинна по крови, но больше подходящего ему в качестве приемного сына. Симпатичный юный джентльмен тихонько оплакивал добрую старую леди, с которой за три года успел объездить всю Европу, которая "сделала его", как сказал бы Диккенс.

Где-то на задворках имения рабочие, Ален и Джоул, сидели в освещенной части пристройки и читали еженедельник "Вокруг света", прерывая занятие взрывами хохота, в то время, как телевизор транслировал футбольный матч.

Перед домом красовались огромные лимузины и еще один за ним.

Что касается Большого дома, то позвольте мне перейти к деталям. Я нахожу его довольно пропорциональным, что, обычно, не свойственно американским строениям в греческом стиле, но этот особняк, гордо расположившийся на плоской возвышенности, с длинной ореховой подъездной аллеей и высокими царственными окнами, представляет собой приятное исключение из правил.

Интерьер? То, что американцы называют "гигантскими комнатами". Чистенькие, сияющие. В них много зеркал, портретов, старинных часов, персидских ковров, и в обязательном порядке — мебель девятнадцатого века из красного дерева, которую люди часто ставят рядом с предметами обстановки выполненными в духе времен Людовика XIV, чтобы добиться эффекта антикварности. Что еще? Множество обязательных громоздких кондиционеров, которые магически охлаждают воздух, интимно гудят, и неузнаваемо изменили Юг в наши дни. Знаю, знаю, я должен обрисовать обстановку перед тем, как начну делать это же с людьми. Что еще?

Я не мог мыслить логично. Мой мозг бешено работал. Я не мог выбросить из головы то, что произошло с Мэррик Мэйфейр.

Да, конечно же, Квинн настаивал, что видел божественный свет, принявший его опостылевшего спутника и Мэррик, и для него сцена на кладбище была священным чудом, то есть тем, чем не была для меня. Я видел только, как Меррик принесла себя в жертву.

Я рыдал, кричал и сыпал проклятьями.

Хорошо, не будем больше о Мэррик. Но имейте ее в виду, потому что мы о ней еще вспомним.

Как знать? Может, я буду вспоминать о ней каждый раз, когда я буду чувствовать себя так же, как сейчас. Кто-то должен задать направление этой книге?

Не воспринимайте мои слова всерьез. Я обещал вам историю, и вы ее получите.

Откровенно говоря, в этот, или, скорее, в ТОТ момент, из-за происходившего в Большом доме у меня не оставалось времени на хандру. Мы потеряли Мэррик. Восхитительная и незабываемая тетушка Куин покинула нас. Меня переполняло горе и горе окружало меня.

Но произошло нечто неожиданное, и мой славный Квинн нуждался в моей помощи без промедления.

Я мог и устраниться.

Квинн, новорожденный вампир — птенец, воззвал к Лестату Великолепному (да, мне нравится этот титул), чтобы тот помог ему справиться с Гоблином. С технической точки зрения, когда Мэррик увела призрак за собой, вопрос разрешился. Я закончил свои дела и мог скрыться в летних сумерках, не слушая пересуды, должные последовать после моего исчезновения: "а кто же, в конце концов, был тот расфуфыренный тип?"

Но я не мог покинуть Квинна. Окруженный всеми этими смертными он был в настоящей ловушке.

Кроме того, я был влюблен в юношу. Квинну едва минуло двадцать два, когда над ним был совершен обряд, и он был хорош, как мечта, неосознанно очарователен, и искренне добр. Исполненный страдания странник ночи, охотящийся на кровь проклятых и нуждающийся в обществе веселых и любящих.

(Веселых и любящих??? Как я, к примеру??? Но тогда малыш делает ошибку. Я уже, от горячей любви к нему, устроил в его честь дьявольски хорошее шоу. Значит ли это, что я проклят за то, что так люблю тех, кто способен разжечь во мне любовь? Это чудовищное прегрешение для монстра, вроде меня? Очень скоро вы поймете, что я все время веду речь о своей моральной эволюции! Но не сейчас. Сейчас — о задумке).

Я могу влюбиться в кого угодно: мужчину, женщину, ребенка, вампира, папу. Не имеет значения. Я настоящий христианин. Я вижу божьи дары в каждом. Но многие бы полюбили Квинна. Таких, как он, просто любить.

Итак, вернемся к нашей истории. Что переносит нас в спальню Квинна, где мы и застанем его в непростой ситуации… До того, как каждый из нас проснулся для этой ночи, и я пригласил с собой проведать одно из секретных убежищ некоего юношу (ростом шесть футов, четыре дюйма, синеглазого и черноволосого) одна смертная девушка приехала в Мэнор, наведя ужас на тех, кто там уже был.

Именно по этой причине Клем разглядывал лестницу, Большая Рамона бормотала себе под нос нечто неслышимое, а Жасмин жутко нервничала, пробегая на высоких каблучках и сжимая руки. Даже маленький Джером был взволнован этим событием, поэтому носился вверх и вниз по лестнице. И даже Томми и Нэш прервали свои утренние стенания, чтобы взглянуть на смертную девушку и предложить ей помощь.

Мне не составило никакого труда быстро просмотреть и взвесить их мысли, чтобы получить общую картину этого значительного и эксцентричного события, не забыв, конечно же, "прощупать" и Квинна, чтобы сделать окончательные выводы.

Я также, несколько насильственно, поработал над сознанием самой смертной девушки, пока она сидела на кровати Квинна, усыпанной цветами — действительно великолепным пестрым покрывалом из живых роз — и разговаривала с Квинном.

С самого начала я захлебывался от наплыва образов, и теперь происходящее вызывало почти панику в моей бесстрашной душе.

Осуществить темный обряд? Создать еще одного вампира? Вновь печали и горести?

Сожаления и страдания?

О нет! На помощь! Убийство! Полиция!

Хорошо ли я подумал, перед тем как украсть у судьбы еще одну душу?

Я, желающий быть святым?

Я, бывший однажды на короткой ноге с ангелами?

Я, который претендует на то, что видел Бога Воплощенного?

Вырвать у смерти душу, чтобы привести ее в царство бессмертия?

Комментарий: я потому еще так привязался к Квинну, что не я его создал. Он пришел ко мне сам. Возможно, так чувствовал себя Сократ, когда к нему приходили все эти блестящие греческие мальчики за советами.

Возвращаясь к повествованию: если в соперничестве за сердце Квинна у меня был достойный противник, то это была та самая смертная девушка. Квинн же уже взволнованно нашептывал ей: о нашей крови, о разрушительном даре бессмертия… Да, это предложение было впервые откровенно озвучено его губами. Великий Боже! Дитя, продемонстрируй же хоть какую-то твердость, подумал я! Прошлой ночью ты видел свет небес!

Мона Мэйфейр звали девушку. Но она никогда не была знакома и ничего не слышала о Меррик Мэйфейр.

Поэтому забудьте об их родстве прямо сейчас.

Мэррик была квартеронкой, рожденной среди "цветной" родни, жившей в деловой части города. В то время как Мона была представительницей белой ветви Мэйфейров из респектабельного района, и вряд ли до ее слуха донеслось хотя бы упоминание о Мэррик или ее "цветных" родственниках. Что касается Мэррик, то ее именитая "белая" родня вовсе была ей безразлична. Она следовала своим путем.