Рокировка

За их спинами красный «опель» поехал прямо без пассажира. Дятел шел пехом к Московскому проспекту по знаменитой улице Бассейной.

Пока можно было, Андрей ехал параллельно дворами, не засвечивая Морзика.

Двоих слишком мало…

Вскоре, однако, пришлось выходить из тени. Черемисов взлохматил волосы, сунул сигаретку в зубы и, поплевывая, пошпилял особой блатной походкой своего детства.

— Дятла вижу. — почти сразу доложил он по связи. — Не спешит… оглянулся. Улица пустая, блин. Мы тут с ним как два волоска на лысине.

— Я проеду вперед до проспекта Гагарина и поставлю машину за поворотом. Сворачивай, заменимся, сядешь за руль.

— Он тебя уже видел.

— А что делать? Сейчас изображу что-нибудь.

— Пустите меня! — дернула его за плечо Пушок.

— Давай я пойду. — предложил опер. — Здесь пока все просто.

Андрей быстро проехал по Бассейной, миновав вначале фланирующего Морзика, потом мрачно сосредоточенного брюнета. Опередив его метров на триста, свернул направо, съехал в сторонку.

— С богом! Морзик, тебя Серега подменит.

— Какой, к черту, Серега?

— Увидишь. Сворачивай, не тяни, а то засветимся. Он весь настороже, я чувствую…

Опер Серега, покашливая, подняв воротник с устройством связи, перешел улицу и купил газетку в киоске. С газеткой в руке он медленно побрел вдоль улицы и Дятел понемногу нагонял его. Морзик свернул и вскоре уже сменил Лехельта за рулем.

— Все прямо пилит, да прямо… — прошептал по связи опер и закашлялся.

— Дотянешь до улицы Победы — сворачивай налево и жди нас! — скомандовал Лехельт.

Они спешно заехали вперед, обогнув квартал, и на углу Московского проспекта выставили на перекрестке Пушка.

— Стой, грызи семечки, смотри куда пойдет и докладывай. Никакой самодеятельности! Мы заберем Серегу и вернемся.

Операция шла экспромтом, и пока неплохо, но все же они едва его не «грохнули», запоздав с возвращением. В динамиках запищал звонкий голос Пушка:

— Он уходит! Уходит! Идет к метро по Московскому! Я его уже не вижу в толпе… за ним иду!

— Стоять! — зарычал Дональд, припомнив вчерашнюю сцену и представив, как стажер Людмилка крадется сейчас средь бела дня за этим заведенным дядечкой. — Вовка, жми!

Они подлетели к метро в тот самый миг, когда знакомая широкая спина в коже исчезала в дверях. Лехельт выскочил и побежал за ним, на ходу срывая с плеч куртку.

— Все. — вздохнул Морзик. — Андрюха протянет его, сколько сможет — и все. Выйдет на поверхность, свяжется с базой — и мы его подберем.

— Да. — сказал опер.

— Что?

— Ничего. Просто — да.

Они подождали взволнованного Пушка, отогнали машину в сторонку.

— Можно перекусить. — вяло предложил Черемисов.

Есть не хотелось. Каждый мысленно был там, в переходах и вагонах метро.

Минут через полста в окошко машины побарабанил пальцем неопрятный типчик в вязаной шапочке, надвинутой на глаза, гоняющий за щекой кусок чуингама.

— Я вас едва нашел! Думал уже, что уехали!

Людмила открыла рот.

Дональда было не узнать. Он вывернул куртку ярко-лиловой стороной, волосы спрятал под шапку, сгорбился и часто жевал. Этакий мелкий городской поганец.

Сел в салон, потянулся, расслабился.

Приоткрыл дверцу и с удовольствием выплюнул жвачку.

— Терпеть не могу ментол!

Вся троица уставилась на него в ожидании.

— Я дотянул его до метро Дыбенко. — сказал Дональд. — Дальше пришлось оставить, прикид слишком яркий.

Опер вздохнул.

— Он работает в метро. — сказал Дональд. — У него бесплатный проезд, по служебке. Там, на Дыбенко, его знает куча народа. Он разговаривал с дежурным по станции, и с контролером на входе лясы точил. И милиция с ним поздоровалась. А я вернулся к вам своим ходом, чтобы поскорее. Пока еще проверился на всякий случай…

Провериться на отсутствие хвоста в такой ситуации следовало непременно.

— Андрюха, ты гений! — засмеялся Черемисов.

Служба собственной безопасности торжественно пожала Лехельту руку.

— Как — это все?! — вскричала разочарованная Люда.

— Нет, еще сводку писать. — утешил ее Морзик.

— А с этим что?

— Это уже Серегина головная боль. Сейчас подбросим его в управу, сдадим ему кассету и пленку. Он свяжется со своими людьми в транспортной милиции. Те организуют опрос работников всех станций — и на станции Дыбенко кто-то чисто случайно опознает этого типа по нашей съемке. Чутье оперативника называется... А про нас с тобой, и про сегодняшний день никто и не узнает. Мы же невидимки.

— У-у… — разочарованно протянул Пушок, вытянув полные, сочные губы трубочкой, прощаясь со своей розовой мечтой о громкой славе.

А опер Серега ласково смотрел на них и хитро улыбался узкими калмыцкими глазами.

ГЛАВА 4

МУСОР, МУСОР, ТЫ МОГУЧ...

Хочешь узнать, как живет народ — ступай на рынок.

Этот рецепт применял еще достопочтенный Гарун-аль-Рашид в славном городе Багдаде.

Базар — лицо и характер нации. И если на Украине или в Закавказье в восемь утра уже отходит первая волна покупателей, то в России на базаре раньше одиннадцати делать нечего. Клякса и вывел свой сменный наряд на посты именно к этому времени.

Кобра ходила по рядам в прежнем типаже, с клеенчатой сумой вместо совка и метлы, изображая вороватую скандальную побирушку. При всей сдержанности и, в хорошем смысле, интеллигентности характера, жеманность ей была чужда. На работе она могла в полный голос загнуть такие фриоритуры, что у прожженных базарных баб уши вяли.

Волан «бомжевал» в четвертом секторе.

Бомж должен есть объедки — и Волан, сидя у помойки на корточках, грязными руками ел их, припасенные заранее, с собственной кухни. Он был артистичной натурой и вживался в типаж до полной отключки — но подхватить дизентерию не хотел. Движения его были медленными, механическими, взгляд — равнодушным и тупым.

Настоящий бомж — это физическое тело, в котором на время или навсегда умерла душа.

Душа Волана вся ушла в созерцание.

Смотреть было его страстью.

В детстве он мог, открыв рот, заглядеться на что угодно; за ротозейство ему не раз влетало от отца. В нем не было ни военной сосредоточенности Кости Зимородка, нацеленного только на успех операции, ни равнодушного профессионализма Миши Тыбиня, ни щенячьего азарта Андрея Лехельта, ни даже той особой женской беспощадности Киры, приводящей в трепет видавших виды офицеров. Имея от природы обостренное внимание, Волан на посту замечал много больше других разведчиков, но не умел относиться к окружающим, как к элементу оперативной обстановки. Как и положено настоящему артисту, он сопереживал людям.

В веренице покупателей Волан без труда засек одни и те же лица. Это были молодые парни и женщины, не по погоде легко одетые, с большими цветастыми пакетами в руках, ходившие по кругу, будто в карусели.

Они не подавали виду, что знают друг друга.

Головы их были слегка опущены, острые глаза настороженно рыскали по сторонам. Не глядя на товары, вокруг которых толпились стада обывателей, они вились по краям этих стад, будто гиены в саванне вокруг мирно пасущихся антилоп. Наметив жертву, в удобный момент теснили ее невзначай, что-то происходило там, прикрытое их спинами, и один проворно отбегал в сторону, теряясь в толпе.

Волан не впервые видел воров в деле.

Лицезрение человеческих пороков всегда глубоко печалило его. Картина усугублялась присутствием сурового милицейского патруля. Милиционеры в бушлатах, с дубинками и рациями торчали здесь с утра. Они не могли не видеть воровской бригады — и, однако же, не видели. Пострадавшие с заплаканными и обозленными лицами выходили из рядов, недоуменно роясь в сумочках или с надеждой глядя под ноги — и никто не обращался за помощью к блюстителям порядка.

Не принято было.

Да и бестолку.

Мордатые стражи порядки «крышевали» местную воровскую бригаду и околачивались на рынке отнюдь не для того, чтобы разбираться с занудливыми заявителями. В их первоочередные обязанности входили лишь наблюдение и пресечение скандала, буде тот разгорится...