Страница 122 из 131
Настоятельница оказалась маленькой пухлой женщиной с ямочками на круглых щеках; несмотря на почтенный возраст монахини, ее глаза остались ясными и веселыми. Она напоила меня кофе и, рассыпаясь в извинениях, проводила в комнату, две стены которой были заставлены стеллажами. Маленький столик со стопкой пустых карточек, несколько ручек. От полок исходил слабый запах креозота. На каменном полу стояло несколько сундуков из толстой резной кожи, очень старых, даже старинных, на вид. Видимо, кожа была пропитана каким-то особым составом, — ее не разрушили ни плесень, ни насекомые.
Еще раз извинившись, настоятельница оставила меня одного. Я наугад открыл первый сундук, и бумаги, исписанные рукой, больше привычной к мотыге, чем к перу, едва не рассыпались у меня под пальцами. Видимо, это был архив — пролистав несколько вручную сшитых тетрадей, я убедился, что монастырь действительно был основан очень давно. Но почему в таком неподходящем месте?
— Не стоит копаться в этих старых бумажках.
На пороге комнаты стояла Таня. На этот раз она не улыбалась: вид у девушки был сосредоточенный и слегка встревоженный. Я отложил истертый лист пергамента, который тщетно пытался разобрать, и поднялся ей навстречу.
— Меня прислали помочь, — сказала она. — Архив подождет, там нет ничего ценного… Ничего ценного, — с нажимом повторила она, заметив, что я хочу возразить, и молча захлопнула резную крышку.
В остальных сундуках оказались вполне современные книги. Тома, посвященные истории Южной Америки; несколько неплохих книг по этнографии. Два альбома журнальных вырезок — они в основном касались действий отряда Че в районе Камири; было и несколько полных биографий команданте, «Боливийский дневник», изданный в Гаване, и пара каких-то полуподпольных брошюр, отпечатанных на газетной бумаге.
Из-за подбора материалов создавалось впечатление, что конечной целью Че Гевары было забраться в болото Иссог. Я поделился этим наблюдением с Таней — мне хотелось развеселить ее, но девушка даже не улыбнулась.
— Может быть, — кивнула Таня.
— Зачем? Проповедовать коммунизм кайманам? Что там искать, в этой трясине?!
— Счастье и свободу трудовому народу, — ответила Таня.
Я вгляделся в ее лицо, ища хотя бы след улыбки, но монахиня оставалась серьезной. Пожав плечами, я продолжил разбирать книги. Обнаружил большой палеонтологический справочник и десяток безжалостно выдранных из каких-то научных журналов статей, пестрящих латынью и зарисовками скелетов. Я начинал думать, что составитель библиотеки был попросту сумасшедшим. В конце концов стараниями Тани весь разбор свелся к тому, что мы аккуратно расставили книги по полкам — составление картотеки я решил отложить на завтра.
— Хочу показать тебе кое-что, — сказала Таня после ужина.
Мы вышли за монастырские ворота и побрели по тропинке, огибающей здание. Склон холма становился все круче и постепенно превратился в обрыв — стену здания и заросший лианами и мхом откос холма разделял лишь узкий уступ. Под нами блестела поверхность заболоченного озерца. Стояла тишина, сотканная из гула насекомых и вздохов трясины. Курчавая поверхность джунглей едва угадывалась в тумане испарений. Таня повела рукой:
— Двести, триста километров… Только сельва и болото. Никаких поселков. Никаких людей. Ничего человеческого.
— Здесь вполне мог выжить какой-нибудь допотопный зверь, — пошутил я, вспомнив рисунки из статей.
— Да, но он давным-давно опился кровью и заснул, — небрежно ответила Таня и резко повернулась ко мне: — Говорят, ты убил маленькую девочку…
Как удар поддых. Таня улыбалась, но глаза смотрели внимательно и зло.
— Значит, правда… Ничего, ничего, не думай сейчас…
Вдруг она оказалась очень близко. Ее кожа пахла горькой травой. Казалось, Таня пропитана болотным туманом, завораживающим и ядовитым, — а рот был мягким и прохладным. Она обхватила мою голову, ее пальцы нежно пробежались по затылку, по спине, — боже, ну зачем ей джинсы под рясой, — горячая, гладкая, влажная кожа, и волосы пахнут свободным и сильным животным, и вот уже Таня бьется в моих руках, выкрикивая что-то на вага, повернув голову к болоту, и я отвечаю ей, как могу.
Когда я пришел в себя, Таня стояла, прислонившись к стене и опустив глаза. Я подошел и попытался обнять ее, но она резко отстранилась. Медленно встряхнула джинсы и повесила их на плечо. Ее лицо, злое и разочарованное, стало совсем некрасивым, и я почувствовал раздражение и стыд.
— Ты кричала…
Таня поморщилась
— Я говорила ему: «Смотри — твоя невеста отдается убийце, а ты все спишь!», — она плюнула в воду, отвернулась и сердито пожала плечами. За ее спиной медленно колыхалась трясина.
На следующий день я взял чью-то лодку, уплыл в Ньякос и сел в ближайший автобус, идущий прочь из сельвы. В Камири в ожидании самолета я прибился к компании отдыхающих между вахтами рабочих с буровой и два дня хлестал с ними неразбавленный виски. Этих ребят интересовали только деньги, секс и нефть. Я с удовольствием слушал их разговоры, а когда пить стало невмоготу — заперся в номере с круглосуточно включенным телевизором. Похмелье обернулось лихорадкой — видимо, я все же подхватил на болотах какую-то дрянь, несмотря на все прививки и таблетки.
Жар сменяется ознобом, и в бреду я то пытаюсь остановить машину на ледяной дороге, то сжимаю в объятиях горячее, ускользающее тело Тани. В минуты просветления меня охватывает тошнотворная слабость, и комната будто наполняется болотным туманом. В эти моменты становится понятно, что я — всего лишь игрушка в чьих-то беспечных руках, инструмент судьбы, не справившийся со своей ролью. Мне хочется найти развеселых вахтовиков и предупредить, что кто-то пытается натравить древнего бога на все, что они так любят — в конце концов, они развлекали меня два дня, и должен их отблагодарить. Но в следующую секунду я понимаю, что у меня снова начался бред, и то погружаюсь в теплую густую воду, то мерзну на темной заснеженной обочине.
У меня нет сил дойти до врача или хотя бы выбраться из номера, но я надеюсь, что скоро кто-нибудь заглянет в комнату, и мои мучения наконец-то закончатся. Туман становится все гуще, он пахнет гнилью и огромным животным. Кажется, кто-то открыл дверь.
Ярослав Веров
Немецкая сказка
Но гораздо более крепкое безумие засело в тех из нас, кто отрицает возможность существования подобных вещей, — они, как я считаю, поражены безумием еще больше, чем даже и представители нашего рода, которые сами занимались гнусными вещами, творили богохульство и даже более того.
На закате знойного июльского дня 1199 года двое крестьян, что возвращались с поля герцога Шварценбюргского, с косьбы, стали очевидцами примечательного явления.
Впереди по дороге брело в деревню стадо коров, по правую руку высились мрачные стены герцогского замка. Замок Аусгангштайн — нелепое громождение тяжелого камня — стоял на круче, и вела к его воротам одна-единственная дорога, высеченная в скале, и такая узкая, что двоим конным на ней было не разминуться.
Из-за самой большой, юго-восточной башни, некогда прозванной башней Марты, потому что с нее высматривала маленькая госпожа Марта своего возлюбленного, отправившегося вместе с другими благочестивыми рыцарями в святой поход на Палестину, и с этой башни ринулась она вниз, и разбилась о камни, и упала в ров, и всплыла, оплетенная вся, словно наряженная для погребения, стеблями лилий и цветущими водорослями, когда верный оруженосец принес черную, как безлунная ночь, весть: ее Деррека захватили неверные и еще с живого содрали кожу, — вот из-за этой самой замшелой и покрытой темным старым плющом башни показались две огромные птицы.
Птицы были весьма большие — два быка в перехвате, не меньше. Имели они перепончатые кожаные крылья, какие бывают у ночных нетопырей, хлопавшие при каждом взмахе, как парус корабля, когда расправляется на сильном ветру. На своих могучих шеях несли эти создания вовсе не птичьи головы, а вместо клювов были пасти диких собак, оскаленные, будто смеющиеся. Звуки, исторгаемые птицами, напоминали издевательский хохот, не суливший ничего доброго.