Страница 37 из 112
В отличие от уступа с водопадом, по которому накануне они с Пуйме карабкались в пещеру, этот откос противоположной стороны горы был отлог и, насколько позволяло судить освещение, представлял собой внутренний склон цирка, в центре которого поблескивало серебристой рябью круглое, как блюдце, горное озеро. Или скорее озерцо: отражение луны, желтым ольховым листом плавающее посредине, закрывало едва ли не треть поверхности.
В озере что-то плеснуло. Рыба, подумал Роман. Но звук повторился, и ещё, и еще; интервалы между всплесками были ровными. Роман напряг зрение и различил на воде крохотную лодчонку, которая двигалась к середине озера. Подплыв к отражению луны, лодка остановилась, сделала вокруг него семь кругов и повернула обратно к берегу. А вскоре внизу послышались легкие шаги, и на карниз перед входом в пещеру поднялась Пуйме.
– Сэрхасава просил пить,- сказал Роман.- Я не нашел воду и дал ему чай. Не знал, что здесь рядом озеро, можно было принести свежей воды.
– Мы не пьем из озера На[В ненецкой мифологии дух болезни и смерти сын Нума.]. Вода мертвая. Рыбы нет. Одни уткигуси садятся.
– А что же ты там сейчас делала?
– С Ухом говорила.
– И что же ты сказала Уху?
– Сказала, дедушка умирает. Завтра одна останусь. Спросила, не желает ли чего Ухо.
– Ну и как? -Роман спрашивал с нарочитой насмешливостью, он пытался проникнуться иронией к тому, что творилось вокругшаманы-отшельники в конце двадцатого века, культ Священного Уха, хэхэ, лилипуты сиртя: бред какой-то, сон, наваждение,-и все же не мог справиться с растущей внутренней напряженностью. Он чувствовал, как подсознание мобилизует все его психологические резервы, изготавливается к тому, чтобы принять как реальность любую ситуацию, самую непредсказуемую, дикую, фантастическую.-Что ответило тебе Ухо?
– Ничего не ответило.
– Неразговорчивое, однако, у вас Ухо. Оно всегда так молчаливо?
Пуйме пожала плечами:
– Со мной не говорило, с дедушкой Сэрхасавой не говорило. С его дедушкой говорило один раз. Ухо не любит говорить, слушать любит.
– А откуда оно взялось в озере, это Ухо? Духи принесли?
– Зачем духи - сиртя принесли. Да-авно! Принесли, положили в озеро. И охраняют с тех пор.
– От кого охраняют? Не от гусей же?
– Сама не знаю,-простодушно ответила Пуйме.-И дедушка не знает. Надо охранять, и все.- Она замолчала, прислушиваясь.- Опять дедушка вспоминать хочет.-И добавила, угадав неохоту Романа возвращаться в душную пещеру: - Можно и здесь теперь. Подожди! - Она вынесла из пещеры оленью шкуру, постелила на камни, села. Жестом пригласила Романа сесть рядом.- Дай руку! - Девушка легонько сжала его ладонь у основания большого пальца, в точке, которую по курсу иглотерапии Роман запомнил как “хэ-гу”.- Вместе будем слушать…
…На этот раз Роман был Взглядом, Единым Оком, тысячами глаз одновременно: мужских и женских, старых, слезящихся от возраста, и молодых, только присматривающихся к жизни; глаза открывались, жадно вглядывались в мир, улыбались, жмурились в ужасе, ласкали, жгли, лопались, ненавидели, обливались кровью, выслеживали, обожали, уговаривали, призывали… И все это был он…
Вот его город, древний Нери, объятый пламенем: рушатся дворцы, пеплом опадают листья с садов на площадях, во все стороны бегут потерявшие разум, обезумевшие люди. Дрожит земля, небо окутано густым смрадным дымом, и нет больше солнца -его проглотил злой Н'а, вырвавшийся из своих подземных чертогов…
Вот кипящие волны, как ненасытные акулы они набрасываются на берега, отгрызают от суши кусок за куском, кусок за куском, они все ближе, ближе, и нет спасения от их безжалостных, облепленных белой пеной пастей…
А вот опять взгляд из поднебесья, jio нет уже четырех континентов, слагающих земной Круг, нет страны скрелингов Игма, нет лесной страны Орт, нет владений баргов. Нет больше рек, великих, могучих, некогда разделявших континенты, и даже священной черной горы Сумер уже нет -боги покинули ее, уступив силам зла, и она ушла под воду вместе с другими землями. Повсюду теперь клокочет, ревет, бушует неистовый Океан -ему не терпится завершить свой пир, уничтожить последнее, что осталось от когда-то великого материка: несколько клочков чудом уцелевшей суши и жалкие цепочки скалистых островов на месте высокогорных хребтов, где укрылись спасшиеся…
– Тебе пора уходить,- тронула его за плечо Пуйме.- Утро.
Роман открыл глаза, и первое, о чем он подумал, было: а не приснилось ли ему все? Солнце желтой лампочкой висело над горизонтом, косыми прохладными лучами поглаживая склоны гор, со всех сторон окруживших темное, идеально круглое озеро. Спать больше не хотелось. Значит, решил Роман, я выспался. А раз так, это в самом деле был только сон.
Он легко вскочил на ноги, с удовольствием потянулся, разминая затекшие мышцы.
– Ну, как там дедушка?
– Дедушка спит.
– Пойду посмотрю его.
– Не надо.
– Может, укол…
– Не надо,-твердо повторила Пуйме.-Тебе пора уходить. Далеко идти.
Роман в нерешительности пожал плечами. С одной стороны, помочь деду его инъекции уже не могли. Сэрхасава был, как говорится, за пределами медицинской помощи. Да и к Володе Карпову, в самом деле, пора возвращаться. С другой - уходить, не сделав хоть что-то, хотя бы символически…
– Хорошо, как знаешь. Я оставлю тебе несколько ампул, ты уколы умеешь делать?
– Нет.
– Ну тогда надпилишь горлышко, вот пилка, отобьешь и добавишь в чуть теплый чай. Дашь, кoгда дедушка проснется, и еще одну вечером. Две ампулы в день. А завтра я пришлю помощь.
– Нет! - неожиданно жестко приказала девушка.-Сэрхасава Сиртя завтра все равно умрет. А мне помогать не надо.- Видя, что доктор еще колеблется, она добавила: - И дороги сюда никто не знает.
И тут до доктора дошло с опозданием, что и ему ни за что не найти дороги.
– Послушай! - ошеломленно произнес он.- А как же я? Ты меня проводишь? Пойдешь со мной еще раз?
Пуйме покачала головой:
– Я не пойду. Но провожу. Ты не заблудишься.
Она вынесла из пещеры горячий чайник, налила в кружку бурозеленой резко пахнущей жидкости.
– Выпей.
Ни о чем уже не споря, Роман сперва пригубил огвар, убедился, что вкус горек, но не лишен приятности, допил кружку. И отправился в обратный путь.
ПАВЕЛ АМНУЭЛЬ ПАМЯТНИК
Станислав Петрович Царевский умер в яркий полдень, когда взлетающий звездолет “Диоген” стоял на столбе невидимого, но жаркого пламени, а безбрежный вой двигателей, работавших на форсаже, заглушал все звуки.
Последние слова Генерального директора остались на ленте командного магнитофона: Царевский сказал: “Почему чернота? Уберите…” И этот последний из миллионов приказов, отданных им за сорок лет, не был выполнен…
Помню, как я впервые увидел Царевского. Он пришел к нам на лекцию по экономике космического фрахта - сейчас я решительно не помню, почему пришел именно он, уже тогда беспредельно занятый, ведь именно в те годы, тридцать лет назад, начинал создаваться проект “Глубина”. Царевский был ненамного старше нас, сидевших в аудитории.
Мгновенно и без видимых усилий он приворожил всех скупым, совершенно неэмоциональным рассказом об особенностях рейсов в поясе астероидов. Все было точно выверено, за цифрами следовали доказательства, за доказательствами, для разрядки, шутки, которые были всем известны, но пришедшиеся к месту, они и звучали по-новому, а потом опять цифры, почему-то прочно оседавшие в памяти - интонацией он брал, что ли?
В его речи не было вопросительных предложений, никаких сослагательных наклонений, любая фраза звучала беспрекословным утверждением, и это выглядело естественным, как львиный рык у царя зверей. В то время мы не знали о Царевском ничего и повалили в деканат требовать, чтобы именно он дочитал нам весь курс. Конечно, это было невозможно, но от декана я тогда впервые услышал - проект “Глубина”. Проникновение в дальний космос, выход за пределы Солнечной системы.