Страница 30 из 110
Меня испытывали, и я выдержал. Я ученый? Мне стало смешно.
Что я сделал? Звездные голоса - так мало, впереди еще голос вселенной, множество дел, и я не хочу возвращаться назад.
Да, я это понял наконец: не хочу возвращаться. Хочу работать, думать, писать и учиться. Нужно многое знать, но знания хороши, если приобретены в процессе работы. Значит, нужно работать. И заниматься - по собственной программе.
– Ты смеешься - значит, понял, - резюмировал Володя.
– А ты, - сказал я. - Вы с Геной. В чем ваша роль?
– Я больше психолог, чем астрофизик, - усмехнулся Володя. - Олег эксперимент начал, мы заканчиваем. А Гена, между прочим, чуть все не испортил своим отношением к романтике. И на плато - он не выполнил программу, тебя хотели испытать на способность к действию.
– Каким образом?
– Неважно, - сказал Володя. - Это прошлое.
“Хорошо, - подумал я. - Все равно узнаю. Да и обязательно ли это: все знать? Я знаю, чего хочу - вот главное…” Вечером приехал шофер Толя, и все кончилось,
– Поедешь в город, - сказал Володя и, когда я попробовал возражать, добавил: - Пожалуйста, Сергей, без фраз. Горы не шутка. Мы с Гекой тоже скоро вернемся, без тебя нам здесь делать нечего. Нужно отвезти наблюдения, рассказать о работе. Гена переживает всякие страхи. Он совсем извелся, и все из-за тебя. В общем, Сережа, не нужно, поезжай.
И вот оно, последнее утро на станции. Тучи разошлись перед рассветом, ночь мы провели в постелях: шел дождь.
– Хочу тебя предупредить, - сказал Володя. - Может быть, Гена прав, будь осторожен.
– В чем? - спросил я.
– Еще ничего не ясно с песней Арктура. Если это действительно сигнал…
Володя вскочил на ноги, отряхнул брюки, встал передо мной.
– Ты представляешь ответственность? Не нашу. Дело вовсе не в том, что мы первые. Если сигнал разумен, Сережа, то это уже политика, все усложняется. Во-первых, молчание. Помнишь: англичане не сообщали о пульсарах полгода, пока не убедились, что сигналы естественные. Звездные голоса - ты знаешь, о чем, они говорят? Я не знаю. Может быть,, это биологические сведения, рассказ о жизни… Об их жизни. Может быть, техническая информация. Новое знание - его можно использовать для любой цели. Не дредставляю, как отреагируют в академии на твое сообщение. Вот результат, который мы не предусмотрели в программе эксперимента…
Гена вылез из-под машины, подошел к нам, втирая в ладони грязь.
– Все, - сказал он. - Сейчас старт.
Я поднялся. Бугров подхватил чемоданчик, понес в кабину.
– До свиданья, Сережа. - Гена пожал мне руку, испачкал маслом, виновато улыбнулся. - Скоро увидимся. Через несколько дней сюда явятся хозяева - космики.
Щофер Толя сел за руль, длинно погудел, махнул рукой: поехали.
– Вот и все, - сказал я. Тряхнуло, станция поплыла влево, переваливаясь и подпрыгивая.
“Что же дальше? - подумал я. - Что же будет дальше?” - думал я всю дорогу. Я представлял, как вернусь домой. Стану объяснять, рассказывать об эксперименте, о том, как меня обвели вокруг пальца. Пойду к Мефистофелю. Захвачу с собой регистрограммы, магнитную ленту. Да, не забыть о расчетах голоса вселенной. Олег удивится, скажет… Впрочем, не так уж и важно, что он скажет, главное - все начнется сначала. И иначе. Всегда и во всем иначе.
“Газик” катил к городу, и я думал, что, когда Володя вернется, нужно будет рассказать ему о новой идее. Я придумал это ночью, когда лежал без сна.
Послушай, Володя. Представь себе концертный зал. Необычный зал, сквозь его прозрачный купол видно небо, и в прорезь потолка глядит вверх решетчатая труба телескопа. Зал притих.
На сцену выходит артист. Волнуется, это первый концерт. Садится за клавиатуру. Видишь, сколько клавиш - как звезд на небе. Впрочем, это и есть звезды. Посмотри: справа, у локтя, Бетельгейзе, соль второй октавы. Чуть выше Денеб, лирическое золотистое ля. Каждая звезда - нота. Звездный орган.
В зале гаснет свет. Артист медленно поднимает руки, под куполом бесшумно разворачивается труба телескопа. И первые звуки далекой звездной песни, будто капли весеннего дождя, падают в зал. Все затихло, все слушает. Пальцы скользят по клавишам, течение мелодии убыстряется, это уже не дождь - ливень, каскад, величественный звездный хорал.
Ты хочешь, Володя, чтобы так было? Хочешь?
ПЕТРОНИИ АМАТУНИ ГОЛУБОЙ НУЛЬ
Фантазия в эпистолах (что означает - в письмах)
“Уважаемый тов. Редактор!
Зная Вашу любовь к удивительным историям, я пересылаю письмо моего друга, командира корабля Василия Ивановича Козлова, и если я не сделал этого немедленно, то лишь потому, что мне понадобилось время прийти в себя от изумления.
Лично я отказываюсь от комментариев. Смею, однако, заверить, что тов. Козлов, с которым дружу двадцать лет, - человек с безукоризненной репутацией, прекрасный летчик, налетавший двадцать тысяч часов. До прошлого года он работал в Ростове-на-Дону, а потом переехал в Ташкент. Никто из знающих его не помнит случая, чтобы тов. Козлов когда-либо сказал лишнее. Он здоров, годен к полетам без ограничений и никогда не страдал заболеваниями нервной системы.
Вот, собственно, все, что я хотел Вам написать, прежде чем Вы приметесь за чтение заверенной нотариусом копии письма тов. Козлова. Оригинал хранится у меня…
Ваш. П. А.”.
“Привет, старина!.
Пишу тебе из Кисловодска. Не тревожься, я здоров более чем когда-либо, но эти чертовы эскулапы… (далее следует несколько чисто “авиационных” терминов; я их не привожу), эти чертовы эскулапы сочинили уже столько страниц в моей истории болезни, сколько не наберется во всех томах нашего “Тихого Дона”.
Но к делу.
Десятого числа прошлого месяца меня вызвал командир и коротко изложил суть спецрейса, который мне надлежало выполнить.
– В районе Южных Гималаев, - сказал он, - работает научная экспедиция. Слетайте к ним и доставьте продукты, одежду и кое-что из технического снаряжения.
– Понял вас.
– Возьмите с собой бортмеханика Клинка и штурмана Бондарева.
– Будет сделано.
Слетать, старина, предстояло на несколько тысяч километров в глубь наименее исследованного района земного шара.
Полдня мой второй пилот Ваня Кузнецов (тихий юноша, которого мы в наказание за его молодость прозвали Кузнечиком) и Володя Бондарев клеили карты и прокладывали маршрут, а радист Гриша Матвейчук запасался нужными сведениями и документами.
Ну и местность, скажу тебе! Ни приводных радиостанций, ни пеленгаторов, одни горные кряжи и горушки тысяч по пятьшесть и вышеЗагрузились. Володя Клинк заправил все баки “под пробочки”, и мы взлетели. Не буду описывать тебе весь долгий путь.
Главное - последний этап. Летим: высота - 5200 метров, погода - ясно, видимость - “мильон километров”…
Суровый пейзаж, старина! Темно-синие скалы внизу и льды и снега на вершинах. За бортом мороз 30 градусов, а в кабине сидим в одним костюмчиках. Отопление нормальное, да и вообще техника нас не подвела.
Бондарев глаз не сводит с гор и все время сличает их с картой; Кузнечик потихоньку любуется пейзажем; Клинк дремлет, как многие бортмеханики в рейсе в хорошую погоду. Гриша Матвейчук выстукивает что-то своим телеграфным ключом на Большую землю, а я на штурманской линейке прикидываю тонно-километраж и примерную производительность полета.
И вдруг - бах! - пушечный выстрел, и оба мотора, дав по нескольку выхлопов, стали. Клинк мигом очнулся и принялся проверять бензокраны, показания приборов и все такое.
У меня все внутри оборвалось… Выключаю автопилот, перевожу самолет в планирование. Начинаю соображать, куда девать шестнадцать тонн нашей техники.
– Командир! - крикнул Матвейчук. - Я сейчас передаю по радио, что моторы отказал!!.
– Я точно знаю этот район, - наклонился ко мне Бондарев. - И не прерывал детальной ориентировки…